– Сергей Иваныч? Вечер добрый, это Суржиков!

– А, Влад, и тебе не хворать! – рыкнул в трубке медвежий бас.

– Скажи, Сергей Иваныч, ты к нам наведаться не собираешься?

– А что, домовой ваш из странствий воротился?

– Нет пока, – хмыкнул актёр. – Но зато Софья, кажется, печёт яблочный пирог.

– Яблочный? Ну-ну… Через часок буду, ждите!

Сменить одни джинсы и джемпер на другие точно такие же было несложно, и уже через двадцать минут трое мужчин сидели за столиком в полупустом пока обеденном зале «Хитрого тролля». Столик располагался в нише и от большей части зала был закрыт пышным фикусом в горшке. Герр Шульце бросил на них взгляд из-за кухонной двери, и через мгновение возле голодных сыщиков уже стояла хорошенькая толстушка с блокнотом в руках.

– Значит, так, – сказал Кулиджанов, потирая руки. – Для начала по большой кружке келлербир и к нему чесночные гренки. Потом по тарелке гамбургского супа с угрём, и напоследок рульку с красной капустой. К рульке, пожалуй, стоит попробовать раухбир…

– Копчёное пиво тоже по кружке каждому? – карандаш летал по странице блокнота.

– Да, именно так.

– Одну минуту, господа! – девушка испарилась.

Алекс почувствовал, что от одних названий еды у него сводит желудок.

Официантка принесла и поставила перед каждым высокую керамическую кружку, почти до краёв которой поднималась белоснежная пена.

– Только вчера вечером привезли из Нюренберга две бочки «Мюнхофа», – сказала она так, будто выдавала из симпатии страшный секрет. – И, уверяю вас, уже завтра не останется даже пены от него! А вот и ваши гренки, суп подам через десять минут.

Пиво пахло жареным чёрным хлебом, орехами, мёдом и почему-то ирисками из детства. Верещагин отпил первый глоток, жмурясь от удовольствия, и кинул в рот подсоленный квадратик чёрного хлеба.

– Итак, что вы думаете о нашем букинисте? – деловито спросил инспектор Никонов, когда кружки наполовину опустели, а на зелёные льняные салфетки перед друзьями опустились тарелки с исходящим паром супом.

– Мне показалось, что в нашу легенду он поверил, – ответил Алекс.

– Это мы завтра узнаем, – покачал головой Кулиджанов. – Уверяю тебя, что сейчас не один и не два его помощника разнюхивают, чтобы узнать о нас как можно больше.

– Погоди, но ежели они копнут хоть чуть глубже, сразу узнают, кто мы такие! – приподнялся Верещагин. – Ну, про тебя, может, и не смогут разведать, а я-то весь как на ладони!

– Не волнуйся! – лениво ответил капитан-лейтенант. – Если уж я тебя решил втянуть в это дело, значит, прикрытие обеспечено. И имей в виду – Монтегрифо чрезвычайно законопослушен, его ни разу не поймали не то, что на преступлении, даже на переходе улицы в неправильном месте.

– Я думаю, что уже лет пятнадцать он и из дома-то не выходил, – меланхолически поправил его Никонов. – Так что никак не мог перейти не там…

После рульки и тёмного «копчёного» пива говорить никому не хотелось. Со вздохом Алекс выцедил из кружки последние капли и спросил:

– Билет на завтра беру? Всё-таки мне надо в Краков…

– Завтра и возьмёшь, – с неожиданной твёрдостью возразил Кулиджанов. – Если всё пройдёт как надо.

Когда последний ломтик яблочного пирога был доеден, Суржиков сказал:

– Сергей Иваныч, поговорить бы, а?

– Поговорить? Ну, пойдём в кабинет… Когда Алекс-то вернётся?

– Да только вчера улетел, – вырвавшийся вздох был искренним. – А мне надо перед клиентом отчитываться, вот я и хотел посоветоваться с вами.

– Ну, советуйся, – с усмешкой разрешил Бахтин, усаживаясь в кресло.

В открытое окно лился аромат цветущей сирени, говорить о делах не было никаких сил, но Влад глубоко вздохнул и начал описывать историю бунта госпожи Шнаппс. Поскольку полночи он обдумывал дело, то и рассказалось оно кратко, чётко и по существу. Выслушав начинающего сыщика, секунд-майор пару раз угукнул, потёр затылок и, наконец, сказал:

– Значит, заказ у вас был – найти, кто с пути истинного дамочку сбил. Что мы в этом смысле имеем?

– Что? – послушно повторил Суржиков.

– А имеем мы то, что заказ-то и не выполнен! Сам посуди: парикмахерша вроде бы и ни причём, так?

– Так.

– Ну вот, старушку ту, что о проповеднике сказала, ты и с собаками теперь не сыщешь. Сам проповедник тоже фигура сомнительная, ни имени его не знаем, ни даже в которого из богов он верует. И получается, что Шарлотта Германовна сама себе веру придумала, сама поверила, сама грехи придумывает и на себя же епитимьи накладывает, и никто ей для этого не нужен.

– И что же делать?

Тут усмешка с лица секунд-майора исчезла, и на мгновение из добродушного увальня-соседа, любителя пирогов, он превратился в сурового стража закона.

– Тебе – с дамочкой поговорить, проповедника выяснить и мне доложить. Клиенту скажи, что ещё день тебе нужен. Ну, а потом вместе решим, то ли с запретительными бумагами гнать его из Москвы, то ли внимания не обращать, а заняться самой Шарлоттой. Поговоришь с ней – заходи, я завтра весь день в кабинете просижу.

– Понял, – печально ответил Суржиков. – Так и сделаю.

Надо признаться, после вчерашней нервотрёпки и первого дня работы в одиночку Суржиков банально проспал. Кто-то заглядывал к нему в комнату, звал на разные голоса, подносил к носу неимоверно пахучий кофе – наш герой спал, и его могучий равномерный храп был достойным ответом всем попыткам нарушить это прекрасное состояние души и тела.

В конце концов над самым его ухом кто-то гаркнул:

– Занавес! Суржиков, две минуты до занавеса, кончай ухо давить!

И тут Влад подлетел на кровати, судорожно хватая ртом воздух.

Разглядев, кто сидит в его любимом кресле, да ещё и посмеивается, он лишь печально покачал головой и пошёл в ванную, пробормотав:

– Бог тебя простит, Савелий. Или не простит.

К его возвращению на столе исходила паром чашка с кофе, рядом золотился поджаренный хлеб, свежее масло покрывалось капельками воды, и сливочник стыдливо приоткрывал желтоватую поверхность пенки.

– Ладно, – сурово заявил Суржиков, в один глоток выпив чашку кофе и неспешно пригубив вторую. – Говори, чего надо тебе, аспид!

Лицо незваного гостя, покрытое морщинами и складками, сложилось в умильную гримасу:

– Володечка, так ведь я ж не сам к тебе, меня общество послало!

– Какое общество? – подавил вздох Влад.

– Так труппа театра нашего, дорогой мой!

– Зачем, Савелий? Пять лет прошло, а я и сейчас помню, как на читке «Федры» аплодировали этому… шарлатану, который меня выгонял. И что, теперь труппа вспомнила, что был в ней такой актёр? Брось, Крамов, фигня это.

Старый лицедей посерьёзнел, морщины и складки нарисовали совсем уж трагическую гримасу, а левый глаз стал косить куда-то в угол.

– Да разве ж в том дело, Влад, – сказал он тихо. – Плохо у нас, помощь твоя нужна.

– Я пять лет играл этого… который листовки раздаёт, так что, боюсь, более серьёзной роли уже не потяну, – Суржиков продолжал обижаться, хотя и понимал уже, что дело не в какой бы то ни было роли и даже не в главном режиссёре.

Резким жестом он отодвинул чашку, тем более что уже наелся.

– Рассказывай, что случилось.

– Ворует кто-то у нас за кулисами, – просто ответил Савелий. – Свой крадёт, понимаешь? Воруют и пакостят…

– И что украли? Выручку из кассы? Брильянты Мавлюдовой? Архив Дёминой?

– Если бы… – гость махнул рукой. – Самое дорогое тянут, что там брильянты…

– Ну так что, говори уже!

– У Виктории Мавлюдовой пропал розовый веер, с которым она всегда играет все костюмные роли, – начал загибать пальцы Крамов. – У Тихорецкого стащили гвоздь…