– А если Перегрин умрет? – спросила Люси.

– Господь с тобою, голубка, да он никогда не умрет. Когда придет время умирать настоящему, – если Бог даст тебе быть в живых тогда, – то этот погаснет сразу как свечка и на его месте ничего не останется, кроме высохшего пучка крапивы… Но будет, мои бесценные, пора вам готовить ужин. Я испеку несколько краснощеких яблок, это будет как раз для больного ротика м-рис Вудфорд.

Прежде чем испеклись яблоки, явился Чарльз Арчфильд, вместе со своим кузеном, большим мальчиком в черной суконной рясе ученика коллегии, и объявил, что они с другими мальчиками, Оливером и Робертом Окшот, гонялись за Перегрином по всей соборной земле за оградой, но что он улетал от них как птица, и когда им, наконец, удалось прижать его в углу, у дома д-ра Кена, он выскользнул у них из рук, взобрался по плющу на стену и стал оттуда гримасничать им как чертенок. Нол утверждал, что это всегда так кончается и что его так же трудно поймать, как «перекати поле», но Седли хотел собрать всех учеников коллегии и затравить его как барсука.

В семнадцатом столетии детей часто держали вдалеке от родителей, но Анна, как единственное дитя своей овдовевшей матери, была ее первым другом и утешением; и рано утром, на другой день, еще лежа в постели. она с серьезным видом рассказала ей всю историю подмененного ребенка и спросила ее, нельзя ли отвезти его к д-ру Кену, или к дину, или к епископу, что бы его экз… я забыла, мама, как это называется? Только чтобы его не секли крапивой. О, нет! Не нужно и раскаленной кочерги… только прочитать святые слова, чтобы мог вернуться настоящий мальчик.

– Мое милое дитя, неужто ты веришь сказке старой няньки?

– О, она верно знает. Другая старуха все видела сама! Я сама думала, что феи и эльфы только существуют в сказках, но Люсина нянька знает, что все это правда. Он такой худой и крошечный. глаза разного цвета и смотрят врозь, и рот у него сводит набок, когда он говорит, и смеется он… точно злой дух. Мы с Люси называем его гоблином, потому что он похож на картинку в книжке мадемуазель, и хотя он немного прихрамывает, он вприпрыжку, точно кузнечик, может обогнать всех мальчиков и в один момент взбираться на стену… и какие страшные рожи он делает оттуда. Видели вы его когда-нибудь, мама?

– Кажется. Я видела несчастного мальчика, у которого в раннем детстве был какой-то припадок.

– Но, разве он должен быть от этого таким злым и мстительным?

– Если все против него я обращаются с ним как со зловредным существом, то, конечно, в нем пробудится одна злоба и ненависть ко всему. Слушай, Анна, если ты будешь приходить ко мне с головою, набитою старыми бабьими сказками, то я больше не буду пускать тебя к Люси Арчфильд.

Угроза заставила замолчал» Анну, которая от природы была молчаливою и сдержанною маленькою особой, и когда она сообщила об этом своей подруге, та отвечала:

– Разве ты рассказала об этом своей матери? Если бы я сделала это, меня бы высекли за то, что повторяю выдумки.

– Значит, ты не веришь этому?

– Все это правда, потому что Мадж сама видела. Но так всегда бывает, если они увидят, что ты знаешь больше, чем они думают.

– Моя мать не такая, – решительно отвечала Анна, с достоинством подымая свою головку. И она твердо решила молчать об этом, хотя ее и привлекала эта первая юная дружба; но она была от природы задумчивым, сдержанным ребенком и серьезна не по годам, благодаря обществу своей матери, видевшей в ней единственное утешение в горе. Поэтому она была во всех отношениях развитее своей подруги Люси, которая восхищалась ею и любила ее; она была также предметом поклонения Чарли, часто защищавшего ее от своего кузена Седли, который хотел положить конец претензиям этой ничтожной девчонки из Лондона.

Седли нападал на всех слабых и до появления Анны Вудфорд, которая совсем ненамеренно возбудила его неудовольствие своими хорошими манерами и детскою серьезностью, Люси была главною его жертвою.

Люси, хотя, может быть, и не верила всему этому, спешила ей рассказать, что, когда ее кузен, Седли Арчфильд, возвращался в сумерках домой после неудачной погони, этот бесенок вскочил к нему на плечи с входных ворот, обхватил его за шею своими ногами и крепко держался, несмотря на щипки и попытки сбросить его на землю; когда же Седли пробовал прижать его к стене, то он стал его душить и дергать за волосы. Только у ворот коллегии, где должна была явиться подмога товарищей, Седли освободился от него и услышал в темноте около себя, на верхушке ближайшей стены его торжествующее: «Го! го! го!» Все это только усилило между детьми веру в рассказ о подмене ребенка, тем более что в то время детский мир был еще более нашего замкнут от старших.

Оборотень или нет, – но только не подлежало сомнению, что Перегрин Окшот был наказанием всех живущих за соборной оградой[8]; так как его отец, бывший офицер парламентской армии, нанял здесь квартиру на зиму, ввиду лечения своей больной жены, страдавшей какой-то осложненной болезнью. Его усадьба, Оквуд, находилась в расстоянии пяти миль от дома д-ра Вудфорда, в его Порчестерском приходе; и так как эти два семейства были деревенскими соседями, то м-рис Вудфорд решила сделать неизбежный визит во время их пребывания в Винчестере. В то время как она постучалась в дверь дома, она заметила какое-то странное, почти с нечеловеческим выражением лицо, поглядывавшее на нее из верхнего окна. Ей представился тот же стоячий вихор темных волос, разбегающиеся в стороны глаза, злобная улыбка искривленного рта, бледное странного вида лицо, делавшее ей страшные гримасы, так что она почувствовала невольное облегчение, когда вошла в дом.

М-рис Окшот сидела в большом кресле у пылающего камина в обшитой деревом комнате, ширма закрывала окно. Около нее стояла самопрялка, но было видно с первого взгляда, что ее слабые пальцы не могли прикоснуться к ней. Она наклонила голову в черном бархатном капоре, извиняясь перед гостьей, что, вследствие ревматических болей, не могла встать с своего места. Очевидно, она когда-то была хорошенькой девушкой, невинной и кроткой; теперь в ее измученном страданиями лице было что-то болезненно детское, жалобное, и оно поражало отсутствием мысли. Вначале на нем промелькнуло даже выражение испуга. Может быть, она ожидала, что ее гостья пришла с жалобой на ее несчастного сына; но когда мистрис Вулфорд заговорила в веселом тоне о том, что они были деревенскими соседями, она, видимо, почувствовала облегчение и стала рассказывать жалобным голосом своих болезнях и разных предлагаемых против них средствах, начиная с лесных мошек, скатанных в пилюли, и сала из-под церковных колоколов и кончая драгоценными камнями и алмазной пылью, так как, по ее словам, майор Окшот не остановится для ее излечения ни перед какими издержками. Он даже достал для нее фунт новой китайской травы королевы, и препротивная это была настойка, особенно приготовленная на молоке; но ей говорили, что у леди Чарнок ее готовили иначе. Она совсем оживилась, когда мистрис Вудфорд предложила ей показать новый способ.

В это время в комнату вошел сам хозяин, и разговор переменился. Это был высокий смуглый мужчина серьезного вида, одетый просто, но хорошо, и он сразу вежливым тоном дал почувствовать, что посещения его жены были не особенно желательны. Он сказал, что здоровье не позволяет ей выезжать и что его бедный дом представляет собою мало привлекательного для дамы, привыкшей к придворной жизни. М-рис Окшот как-то ушла в себя и сразу сделалась застенчива и молчалива, и м-рис Вудфорд почувствовала, что пора уходить, простилась с хозяйкой и вышла из дома, вежливо сопровождаемая до дверей не совсем радушным хозяином.

Она едва сделала несколько шагов, когда почувствовала на щеке удар водяной струи, направленной в нее сбоку из спринцовки; это было так неожиданно, что она даже испустила легкий крик, услышанный майором, который поспешно вышел к ней с восклицанием: