Агония продолжается еще несколько минут, затем тварь испускает странный звук, похожий на стон, и затихает. Лапы еще немного дрожат, но это уже конец. Деанта поднимает забрало, жмурится от беспощадного света луны. Тишина. Стрекота нигде не слышно — значит, взрослая тварь была только одна. Он переводит дух. Теперь остается только уничтожить кладку — пока не вывелись новые твари. А сюда вряд ли сейчас хоть одна тварь сунется — стрекотун воняет так, что за много верст разит. Никто со стрекотуном связываться не захочет, так что сейчас труп врага — лучшая защита для охотника.

Деанта тихо-тихо свистит. Ответный свист. Четверо охотников и бард возникают беззвучно. Бард кивнул, обошел застывающую лужу крови, наколол ледяной крошки и засыпал во флягу из вощеной кожи.

— До рассвета найдем логово, если постараемся, — сказал старший охотник. — День переждем там, к ночи вернемся. А ты молодец, парень.

Деанта улыбнулся, хотя никакой радости не испытывал — устал до мозга костей.

— Поедешь домой, — приказал бард. — Льенде, ты с ним.

Девушка вздохнула, скривилась — но подчинилась. До шерга была пара часов езды, а Деанта устал — вдруг какая еще тварь вылезет? Времена злые.

Охотники взяли каждый немного ледяной кровавой крошки и обсыпали себя и коней. Привычные ко всему лошади лишь чуть пофыркивали. Запах стрекотуна отпугнет любую тварь. Ну, почти любую.

Деанта и Льенде добрались до шерга еще до рассвета.

На скалах в предрассветном сумраке чернели охранные знаки, между ними другие, выложенные на земле из камней. Деанта посмотрел налево, и, как ему показалось, различил движение в тенях. Внешняя стража. Здесь было уже спокойно. Норы ледяных змей были только снаружи, да и то редкие. А змеи эти, считай, совсем безопасны, разве что в нору провалишься.

— Надо будет почистить, — мимоходом заметила Льенде. Они перешагнули круг, и Льенде выдохнула. Белое облачко пара тут же осело на мех капюшона ледяной пылью. — Вот мы и дома…

Деанта кивнул. Здесь уже была власть дяди Маллена.

Деанта проспал целые сутки. Когда он вылез наружу, солнце уже клонилось к закату. Наступало краткое время, когда отступал жар, и только начинала наползать стужа. Ничейный час. Тогда из-под земли поднимались травы и цветы, на кустах раскрывались жесткие коконы и из них выстреливали листья, ловя последние отблески солнца. Из нор выползало мелкое зверье, а за мелким зверьем — крупное, а за крупным — еще более крупное. Вокруг шерга, внутри кольца охранных знаков выгоняли скот и коней. Шилороги умели добывать себе траву из-под песка в любое время. На то они и шилороги. Всего несколько часов между светом и тьмой, солнцем и кровавой луной.

Красные скалы, окружавшие шерг, отбрасывали на каменистую почву острые тени. Внизу, на круглой площадке, молча и неподвижно сидели в кругу барды. Деанта убрался внутрь нижней галереи — хотя он не мог им никак и ничем помешать, но как-то святотатственно ему казалось маячить перед их глазами в такие минуты. Барды все равно его не увидели бы — они были в каком-то своем мире, и о чем сейчас были их мысли — одним богам ведомо.

У самого Деанты не было даже намека на талант барда. У него вообще никаких талантов не водилось. Он был не лучше и не хуже других, он был хорошим стражем, хорошим охотником, почтительным сыном — и этим его достоинства заканчивались. Он никому не завидовал, ему нравилось быть таким, какой он есть, и большего он не хотел. Он знал о том, что ему предстоит когда-то встать на Королевский камень и стать королем. Он все это знал и принимал, но это как-то не задевало его сердца.

Деанта много читал. Дядя Вирранд и Сатья-бард позаботились о его образовании. Детская его память прочно заполнялась, но знал он наощупь, на вкус, сердцем только пустыню. Короткие часы ничейного времени, когда можно было выходить под небо и не искать ни тени, ни укрытия. Неразличимые лето и зима, выбеленные ветрами кости, раскаленные до невыносимости дни и ледяные ночи, испепеляющий жар хьяшты и заброшенные шерги, полные истлевших костей людей и тварей. Логова стрекотунов и оплавленные желоба-следы огнезмей, переливчатая студенистая дрожь воздуха вокруг почти невидимого пламенно-белого дракона. Рисунки на камнях. Кремнистый блеск белой дороги, уходящей в никуда. Говорят, к Стене. Но никто не прошел этого пути до конца. Другим концом дорога упиралась в Средоточие мира в Холмах, но Холмы тоже были только картинкой из книги. Как и легенды об Озере Исцеления.

Деанта представлял себе озеро как огромную-огромную медную чашу вроде той, которая была у его матери для умывания. Ни у кого в шерге такой не было. Но ведь Анье Тианаль была особенной. Деанта спустился из комнаты вниз, туда, где стояла та самая чаша. Он постоял, глядя на воду, попытался представить озеро. Ничего не получилось. Вообразил просто огромную чашу и не более. Деанта вздохнул, зачерпнул обеими ладонями воды, умылся, затем по узким ступенькам поднялся на площадку над скалами и сел там, пытаясь проснуться окончательно.

Дядя Маллен рассказывал, что прежде пустыня была не такой. Сейчас, говорил он, весь годовой круг умещался в сутки. Весна на рассвете, зима ночью, лето днем и осень на закате. А прежде весна тянулась много дней. И летняя жара не была такой опаляющей, а ночь не замораживала кровь в жилах. И тварей было меньше, и не такими они были.

— Я видел один шерг, — говорил он, — всего раз видел, случайно там оказался и больше не нашел туда дороги. Там все скалы в рисунках. Люди, звери, деревья. Когда-то там все цвело. Там когда-то было озеро, огромное озеро. И еще там была на скале нарисована женщина — один контур, белый такой. Но мне все время казалось, что она смотрит на меня, что все там живое, только затаилось в камне. Это и страшно и прекрасно. Я ушел оттуда, а вернуться уже не смог. Пустынные говорят, что это и есть Потерянный шерг, и в нем то самое озеро исцеления — но я озера не видел, честно скажу. А в шерг снова вернуться мне не удалось. Говорят, туда можно попасть только раз в жизни, если ты не избран судьбой.

— А что там будет, если ты избран?

— Не знаю. Я случайно туда попал тогда. Я ехал к хьяште.

Деанта понял, что он говорит о Великой Хьяште, не о тех, что возникали порой сами по себе, предвещая появление дракона.

Великая Хьяшта теперь словно вторая Стена охватывала пустыню. Прежде тоже так не было. Это говорили и Бешеный Маллен, и Онда-бард, и Виннет-охотник, и вообще все, кто был старше Деанты лет на пятнадцать-двадцать. Тогда, говорили, по дороге можно было дойти до Стены. Или увидеть Стену так близко. Как это только можно человеку.

Андеанта не очень верил в это.

Виннет говорил, что дальше в пустыне были жилые шерги. Есть ли они теперь там, за хьяштой, никто сказать не мог. Но когда Деанта позволял себе подумать, что было бы, если бы их поселение окружила хьяшта, ему становилось жутко, и он срочно начинал думать о чем-нибудь другом. Например, о стрекотунах, песковертах и кожекрылах, безлицых, похожих издали на людей. Об огненноволосых пустынных жителях, в конце концов.

— Так раньше не было, — это всегда говорили те, кто был старше. Кто видел Золотой Век.

Этого Деанта тоже не мог представить вживе. Только картинкой в книге. Золотой Век был сказкой. Но его великие дядья, мать, старшие барды, все, кому было больше тридцати лет, помнили его, видели его. Деанта смирялся с этим, потому, что так действительно было, но представить не мог. Его век был другим. Веком кровавой луны и пустынного ледяного волка с голубыми глазами, прозрачными клыками и студеным дыханьем, от которого застывал в костях мозг.

Сатья сейчас сидел внизу, на плоской площадке, в позе сосредоточения в центре идеального круга, составленного из шести других бардов. Неподвижные, словно изваяния, они тянули бесконечную низкую ноту, широко раскрыв невидящие глаза. Люди поговаривали, что в такие моменты они молча говорят друг с другом, и не только с тем, кто рядом, а и с теми из них, кто далеко. Деанта уважал бардов и испытывал перед ними священный трепет. Может, даже боялся. Барды были единственными людьми, кого он по-настоящему побаивался. Он не боялся даже великого Вирранда и великого Маллена, а их — боялся.