— Да, господин. Я дал им, что мог. Но самых молодых к Провалу не пускай, если не будет нужды.

— Не дурак. Разберусь. Скажи лучше, у Дневных, что обосновались на границе, есть ли дельные барды?

Нельрун покачал головой.

— Я не знаю их. Но они бы не дошли до Холмов, если бы у них не было хорошего барда.

Тарья Медведь посмотрел на стену, шевельнул рукой, и стена стала прозрачной как окно. Там, далеко над северным окоемом, плясали алые сполохи. Лютая зима шла с севера, разбиваясь о незримую стену королевской Правды. Нельрун невольно поежился, хотя холода не ощущал.

— Ступай, Нельрун. Поезжай, если душа просит. То, что приходит в Ничейный час — не просто слова и не просто сны.

— Я врнусь с королевским Объездом, господин.

Тарья Медведь кивнул, по-прежнему глядя на северное небо, пронзенное жуткими белыми звездами.

— Сдается мне, это последний Объезд…

Нельрун не осмелился спрашивать.

Вот так он и отправился в путь с двумя воинами-Медведями, и приехал в Королевский холм за ночь до совета, на который немедленно был зван.

А незадолго до рассвета к нему явился гость.

Нельрун сразу узнал этого жутковатого гиганта — он запомнил его по тому бою под Столицей. Короткая была встреча, но он запомнил.

Онда тоже его узнал. Госпожа Мирьенде выкрикнула тогда его имя, а потом рассказала об этом барде, сумевшем убить дракона и дорого заплатившем за это. Вот, значит, где в конце концов он нашел дом. Говорили, что, став уродом, он утратил душевное равновесие и не мог больше плести узор силы. Неправда. Онда сам видел под Столицей, как страшен Нельрун в гневе. Сейчас этот человек, пусть изуродованный, казался вполне уверенным в себе и спокойным. Если он сумел справиться с собой — это великое благо, и честь и хвала ему.

Онда чувствовал себя неловко перед прославленным драконоубийцей, и не сразу нашел слова.

— Господин мой, я Онда из дома Маллена Ньявельта, я послан Виррандом Тианальтом, правителем Юга.

— Я это слышал, — кивнул Нельрун, поворачивая голову так, чтобы Онду не пугала обжженная половина его лица. — Я помню тебя.

— О тебе мне много рассказывал королевский бард, Сатья.

Нельрун встрепенулся.

— Он помнит меня?

— Он помнит. Хотя мы говорили тогда не о тебе, но к слову пришлось, и он много что вспомнил.

Нельрун усмехнулся половиной лица.

— Да уж… Надеюсь, он не все вспоминал, а?

— Ну, многое, — теперь уже улыбнулся Онда, и непонятно было, чья улыбка страшнее, ибо красавцем Онда считаться не мог совсем.

— Сатья сейчас где?

— Господин Вирранд обещал приют и покровительство всем бардам, которые были вынуждены спасаться. Кто уцелел из столичного анклава — теперь у нас, на Юге.

— Хвала твоему господину, — покачал головой Нельрун и провел ладонью по лицу. — Я давно не был в землях Дня. Дома. — Он поднял взгляд. — Нелепо. Дома-то уже давно нет.

— Я был бы рад видеть тебя гостем.

Нельрун внимательно посмотрел на Онду.

— Я не посоветую моему господину отпускать к вам людей без заложников.

— Мой господин это понимает.

— И кто будет заложниками в Холмах?

— Если понадобится — он сам.

— Это он сам решил?

— Это я решил, и я уговорю его.

Нельрун кивнул.

— Эта голова дорогого стоит.

Малый королевский совет был куда важнее большого, потому как решения принимались на малом. Главной задачей было готовое решение преподнести так, чтобы большой совет был в полной уверенности, что решение принимается именно здесь и сейчас.

Малый совет проходил без пышности и торжеств, но с соблюдением всех старинных церемоний, смысл которых был давно забыт.

На сей раз они собрались в круглой комнате на половине короля. Пол был застлан толстыми колючими коврами из грубой черной шерсти. Посередине комнаты находился вырезанный из черного полированного камня круглый стол с большим углублением в середине. И в этом углублении стояла большая жаровня из черной бронзы, подобная очагу. На углях тлела ароматная смола, с четырех сторон жаровни стояли большие кушины с подогретым вином с пряностями и бронзовые чаши. На стенах мерцали светильные камни, в нишах ждали блюда с лунным виноградом, сыром, хлебом и сладостями.

На красных кожаных подушках возле каменного стола сидели люди ближнего круга — кому король на этом совете дозволил говорить. Тем, кому говорить не было дозволено, пока государь сам не спросит, располагались возле стен на черных подушках. Сегодня это были Майвэ и Адахья. Майвэ молча нервно общипывала гроздочку винограда. Адахья спокойно пил вино, из-под тяжелых полуприкрытых век глядя на короля. Верный пес не сводил глаз с господина никогда. И ему единственному было дозволено быть здесь с оружием, ибо таково было право и обязанность телохранителя.

Еще была госпожа Диэле, лучшая ученица Науриньи и его женщина. Она была в черном, без единого украшения, с гладко зачесанными темными волосами. Лицо ее были белым-белым, почти как у тэриньяльтихи, и словно светилось в темноте. Она не была красива, но мало кого не заствляли трепетать ее чуть близорукие, огромные, широко расставленные золотистые глаза.

Госпожи Сэйдире на совете не было, хотя она и хотела прийти. А госпожа Асиль, вдовая королева и мать наследника престола была, хотя ей совершенно быть здесь не хотелось. И потому она удалилась от стола к стене, чтобы быть рядом с Майвэ.

Вокруг каменного стола сидели Науринья Прекрасный и Нельрун, бард Медвежьего холма, Арнайя Тэриньяльт, человек короля, Онда, бард Ньявельтов и посол Блюстителя Юга Вирранда Тианальта, наследник Холмов, не имевший имени, и государь Ринтэ Злой Язык.

И государь Ринтэ говорил ровным спокойным голосом, не глядя в сторону Арнайи Тэриньяльта:

— Мои люди ходят в ночи по земле, и в любое время — подземными путями, ибо подземелья тоже принадлежат Ночи. Но мы теперь нечасто бываем за границей Холмов, и я не знаю, насколько сейчас безопасен Подземный луч. Послдедний раз по это дороге ходили двадцать лет назад, — он посмотрел на Науринью Прекрасного. — И потому я желаю, чтобы дороги были разведаны. Не только Подземный луч, но и остальные три больших дороги, что идут на север, восток и юг.

— Зачем, государь? — искренне удивился Онда. — Нам не надо идти туда.

— Я уже говорил тебе, Онда, что помогаю вам не ради любви к Дню. Люди Дня давно отдалились от нас и, насколько я знаю, кое-кто из них откровенно враждебен. Мне надо узнать, Арнайя Тэриньяльт, — очень четко проговорил он, — что там. Я хочу знать… хочу знать, есть ли там… то, что вы встретили под Домом Детей в Столице Дня.

Арнайя Тэриньяльт резко повернул слепое лицо в сторону Ринтэ. Науринья замер. Адахья насторожился, как пес.

— Я хочу, чтобы пошел туда ты, Тэриньяльт. С людьми Ущербной Луны. Вы лучшие, кому я могу это доверить.

— Государь, — со своей почти презрительной леностью протянул Науринья Прекрасный. — Позволь мне сказать?

И, не дожидаясь разрешения, продолжил:

— В этом походе должны быть маги. И я пойду туда.

— Не пойдешь, — ровно ответил Ринтэ.

Науринья выпрямился, распахнув глаза. Он не ожидал отказа.

— Ты — лучший маг Холмов, и ты останешься в Холмах. Назначь всех, кого пожелаешь. Но ты останешься здесь. — Науринья раскрыл было рот, но Ринтэ поднял руку. — Решения не изменю. Последний раз в Провал спускались при моем отце. Я готов вспомнить этот обычай. Даже если придется потерять лучших.

И так спокоен и страшен был его голос, что Науринья Прекрасный, укрощенный, молча склонил голову и больше не сказал ни слова.

— Пойдет госпожа Диэле.

Госпожа Диэле облегченно вздохнула и улыбнулась, тая от счастья. Науринья будет в безопасности.

Позже, когда она уходила в этот опасный и долгий поход, Науринья прощался с ней с такой нежностью, которой она не видела от него с той страшной ночи, когда его нашли умирающим. Он плакал, он словно обезумел, когда понял, что может потерять ее. Он стал прежним — хотя бы ненадолго. И это было счастье госпожи Диэле.