От поворота с Рублевского шоссе до дома Лютого было не более трех километров. И вот что рыжему водителю, бывшему с Лютым еще с времен Рижского рынка, стоило действительно вычислить: с какой скоростью грузовой фургон в сопровождении наряда милиции должен был двигаться, чтобы покрыть это расстояние почти за один час пятнадцать минут?

– Как зовут невесту-то?

Игнат обернулся. Рядом с ним стоял человек с мощным загривком, с лицом плоским и широким, что придавало ему сходство с черепахой, в расшитом и безумно дорогом летнем костюме – явно от Версаче. Состоятельная братва уважала этого модельера.

– Мариной, – ответил Игнат.

– Как в кино, – ухмыльнулся сосед, бросив на Игната быстрый взгляд.

– В кино?

– «Держись, братан!» Ее так и звали.

– Да, только, по-моему, ее звали Марией.

– Тоже из киношников? – Человек переступил с ноги на ногу.

– Не совсем, – уклончиво ответил Игнат.

Человека с мощным загривком звали Александром Николаевичем Салимовым. Однако гораздо больше он был известен под именем Шура-Сулейман. Игнат узнал его – Шура-Сулейман являлся одним из самых авторитетных криминальных лидеров. Пожалуй, человек не менее могущественный, чем Монголец или Лютый, он был выходцем из солнцевской группировки, только в последнее время все так перемешалось. Да, видать, удалось многих убедить, что даже плохой мир лучше доброй ссоры. А сегодня Лютый скорее всего многим из них предлагал мир хороший. Только насчет стаи Владимир Ильич тоже был прав, и малейшей струйки крови, малейшего сигнала слабости было бы достаточно, чтобы его разорвали.

– Это как? – спросил Шура-Сулейман.

– Ну, если честно, совсем не из киношников. – Игнат улыбнулся.

Сулейман оглядел его оценивающе – вроде бы какой-то примодненный типчик из этой киношно-музыкальной братвы; Шура знал многих из них, попадались и душевные ребята, которые могли задеть за живое, вроде Гарика Сукачева. Этот, похоже, оттуда, чего же он тогда юлит? «Не совсем то, совсем не это…» Честно говоря, девяносто процентов своих сограждан Шура-Сулейман считал грязным быдлом. И еще девять процентов – просто быдлом. Самое удивительное, что он был в этом искренне убежден.

Шура-Сулейман относился к тому уходящему типу братвы, умирающим динозаврам, для которых распальцовка так и осталась единственно приемлемой формой общения. Распальцовка для Шуры-Сулеймана была что боевой танец для папуаса. О его зверских шутках были наслышаны многие. О том, что проституток он возил только в багажнике своего «мерседеса», считая их недостойными находиться с ним в одном салоне, и о том, что как-то под кайфом он забыл об одной из них, и ее, бледную, задыхающуюся, извлекли из багажника почти через сутки; о постепенно нагревающихся электрических утюгах; о старинной истории с парикмахером: тот плохо постриг его, и Шура-Сулейман заставил обнулить десяток следующих за ним и ни о чем не догадывающихся клиентов. Сам Шура поглядывал за происходящим из соседней комнатки и покатывался со смеху – люди заказывали себе стрижки, а парикмахер пускал их под машинку. Какой-то старенький дед потребовал для жалобы директора; один из клиентов психанул, разбив об пол машинку; после обнуления четвертого клиента – с такими, как с восторгом рассказывал Шура-Сулейман, кулаками-кувалдами – бледное и перепуганное лицо парикмахера превратилось в подобие морды сенбернара…

Шура-Сулейман был по-прежнему увешан немыслимым количеством тяжеленных золотых цепей и по-прежнему оставался до карикатурности невоспитанным человеком. Он все еще жил где-то в начале девяностых и, несмотря на свою крутость, по мнению многих, явно задержался на этом свете. Только эти «многие» по-прежнему боялись Шуру-Сулеймана как огня. Дела с ним вести становилось все сложнее – он не поддавался никакому психологическому давлению и не признавал почти никаких компромиссов.

– Знаешь меня? – Голос прозвучал с привычной и уже, наверное, неосознаваемой интонацией угрозы.

Игнат кивнул:

– Да. Ты – Шура-Сулейман. Тебя многие знают.

Шура-Сулейман был удивлен, но не подал виду. Он привык ко всем обращаться на ты, но с ним, за редким исключением, все были на вы, тем более те, кто о нем слышал.

– А ты кто?

«Ну, еще скажи: “Объявись, брат”», – с усмешкой подумал Ворон.

– Мое имя – Игнат Воронов, только оно вряд ли тебе что-то скажет.

Сулейман ждал продолжения, но его не последовало. А к ним уже подошел Лютый.

– Что, Шура, вы уже познакомились? – Он указал Сулейману на Игната. – Это мой очень старый друг. Наверное, самый близкий друг – друг детства.

Тот посмотрел на Игната ничего не выражающим взглядом.

– Что-то он у тебя неразговорчивый, Лютый.

– Это точно. – Лютый пребывал в прекрасном расположении духа. – У него много достоинств.

Сулейман какое-то время размышлял, потом таким же бесцветным тоном произнес:

– Тебе, брат, виднее. Действительно, чего пустые базары разводить? – И он неожиданно протянул Игнату руку. Игнат пожал ее. Рука у Шуры была огромная и словно стальная; он задержал руку Игната в своей, но тот вежливо улыбнулся:

– Очень рад. – Поздоровался и высвободил руку.

Рукопожатие Игната Сулейману понравилось – оно было не слабым, но и не вызывающим.

– Я тоже рад. – И он продемонстрировал то, что ему заменяло улыбку.

Игнат с Лютым отошли от Шуры-Сулеймана – сейчас молодые пройдут по ковровой дорожке, и шумное застолье начнется. К ним присоединился рыжий водитель.

– Торт наконец прибыл, – сообщил он Лютому.

– Хорошо.

– А вот… Вики нет. Директора своего прислала, а самой нет.

– Черт… сумасшедшая баба!

– Что меж вами случилось, Лютый? – спросил рыжий водитель.

– Ничего. Поверишь – ничего! Я сам понять не могу.

– Ну ладно, вроде все нормально, – произнес рыжий водитель. – Остальные все здесь. Слетелись как мухи на мед.

– Оружия ни у кого нет?

– Обижаешь, – проговорил рыжий. – Только у охраны. Все уговор держат. Даже Сулейман.

– Ладно. Это я так спросил. Вот дура баба…

– Вика?

Лютый кивнул. Игнат улыбнулся:

– Что, нежные чувства? Дела сердечные?

– Да какие нежные чувства! Баба крутая, кремень, умница, вот только в последнее время… Словно ей кто про меня какого-то дерьма наплел. Неожиданно переменилась, и все тут.

– Я думал, – произнес рыжий водитель, – ее мужик-то, покойный, вроде с Монгольцем дела имел. Не то что вел чего-то, а вроде как собирался. А Миша Монголец такой паренек… Может, оттуда ноги растут?

– Ой, рыжий, – усмехнулся Лютый, – да Вика совсем не по этим гайкам. Прекрати.

– Доверяй – но проверяй.

– Ладно, рыжий.

Лютый обнял водителя за плечи – они действительно были с ним давно, но… тот многого не догонял. Многого. Хотя завхоз из него получился прекрасный. К рыжему водителю Лютый относился с какой-то особенной теплотой. И не только потому, что никогда не бросал своих людей. И сентиментальные воспоминания о прошлом здесь тоже ни при чем. Просто было в нем что-то бесхитростное и чистое, чего в Лютом, увы, не было и уже никогда не будет.

Так думал Лютый, вовсе не догадываясь, что рыжий водитель просто восхищался им, как сейчас его младший брат Андрей восхищается Вороном.

– Ладно. Не будем о делах в такой день. Игнат, сейчас я тебя познакомлю с Щедриным. Мы с ним будем за глав двух семейств. О! Молодые. Идут!

Андрей и Марина показались в конце ковровой дорожки – молодые, красивые, успешные и, наверное, влюбленные. Жених и невеста, тили-тили-тесто… Как две фотомодели на каком-нибудь знаменитом подиуме. Невеста в красном облегающем платье, делающем ее до невероятности сексуальной; Андрей в каком-то странном наряде – кителе и в спортивных туфлях. Эксцентричные модники, оба со странички глянцевого журнала. Оба в солнцезащитных очках долларов по пятьсот. Игнат подумал, что в их время все было по-другому – строгий темный костюм и невеста в белых кружевах и с фатой.