– Грицко! Ты что, очумел? Работать мешаешь, болван!

– Да я ж вот за ними, Николай Степанович, – обиделся квадратный и показал рукой. – Вы ж сами приказали…

– А-а, молодые люди? Дядю Гришу разминаете? Правильно, а то он у меня степенный, как профессор.

Хлумов сделал Саше знак, и они подвалили к крыльцу. Там стоял седоватый мужчина в халате с медведями.

– Ну, что у вас? – весело спросил мужчина. – Только живенько, чур, сопли не жевать. – Он поежился. – И в дом, в дом!

Гости вошли внутрь… «Прихожая у него, как у нас главная комната! – прикинул Саша. – Еще обделана каким-то черным деревом. И лестница на второй этаж – каменная…»

Хлумов принялся скороговоркой объяснять суть дела, но Николай Степанович долго слушать не стал. Засмеялся гулко, как из бочки:

– А детишки не дурачки, оказывается!

«Детишки» не спорили. Надо было срочно улаживать трудовой конфликт. Ведь бригада подключенцев, руководимая Сутягиным, целую неделю пахала на этого барина: землю в саду перекапывали, сарай красили, – в общем, уйму дел переделали. Хлумов заранее договорился о деньгах – по десятке в день. А когда пришло время денежки выкладывать, Николай Степанович отстегнул Сутягину семьдесят рублей и пакетик жвачки в придачу.

– Я-то думал, вы бескорыстные тимуровцы, а вы, оказывается, деньги в у. е. считаете, – сквозь смех сказал хозяин. – Забыл: как тебя зовут, мальчик?

– Хлумов.

– Так вот, братец Хлумов, если говорить серьезно, то никаких у. е. я не знаю. Десять умножить на семь равняется семьдесят. Плюс могу премию начислить – столько же. Минус то, что я уже заплатил твоему заместителю. Значит, я тебе должен еще семьдесят рублей. Подчеркиваю: рублей, а не каких-то там «у. е.».

Он вынул из кармашка мелкие деньги, отсчитал, бормоча: «Я-то думал, совсем глупые дети попались…», – и размашисто вручил их Хлумову.

– На, пионер, в расчете! Учись хорошо!

Но Хлумов вежливо отвел его руку.

– Николай Степанович, ведь мы же договаривались. Поймите, я бы за такую сумму не посылал своих людей работать в такую даль, да еще семь дней подряд. Тем более, и про у. е., и про доллары, и про евро вы все знаете. Пятнадцатого октября вы купили с помощью кредитной карты систему видеонаблюдения в одной азиатской фирме. Кредитная карта, кстати, оформлена на подставное лицо. Назвать ее номер и количество валюты на счету?

Николай Степанович будто на кол сел.

– Откуда ты зна… – И тут же нахмурился. – Ка-акая еще кредитная карта?! Какая азиатская фирма?! Ты что, шпионишь за мной?

– Я собираюсь приобрести в той же фирме блоки связи для радиосети. Так что именно тех денег, которые вы задолжали, мне и не хватает.

– Меня на «базаре» не поймаешь. Я вас сейчас выбросить прикажу, сопляки!

– Не прикажете, – смело сказал Хлумов. – Вот он, – и показал на Токарева, – мощный экстрасенс. Выводит из строя технику на расстоянии. У вас в доме, наверное, много лишней аппаратуры?

Тут Николай Степанович наконец сообразил, что все это шутка, и снова развеселился. Он с готовностью забыл о валюте, о вскрывшихся финансовых нарушениях и переключился на личность «экстрасенса». Взял двумя пальцами Токарева за нос, затащил в комнату, приговаривая: «Радость-то какая! Чего ж ты раньше не признался?..»

Комната нехилая была – как все в этом доме. Описывать не стоит, и так ясно.

Мужчина показал на зажженный торшер:

– Погаси-ка! – И скверно захихикал.

«Совсем зажрался, гад!» – понял Токарев. Не стал он пререкаться. Быстренько настроился, держась рукой за горящий нос, и вмазал очередью. Кстати, обстановка способствовала: клетки отчетливо были видны, причем, связывались между собой бесчисленными нитями. Интересная комната, он раньше ни у кого такую не видел. Будто паутиной затянута… Попал в торшер, как этот седой «паук» и просил. А заодно ударил по музыкальному комплексу, по электрокамину, по какому-то ящику над диваном, от которого особенно много нитей тянулось, и по всяким мелким приборчикам, запрятанным в шторах, в дверях.

Лампочка в торшере ярко вспыхнула и взорвалась. Тюнер в музыкальном комплексе, который что-то нежно напевал, выдал прощальный хрип и стал трещать, что твой сверчок. Бар-холодильник раскрыл дверцы и вывалил на пол кучу нарядных бутылок и коробок; бутылки – вдребезги, по ковру потекли разноцветные пахучие жидкости. Электрокамин ухнул разрядом.

А дальше началось то, чего Токарев никак не ожидал. Лопасти вентилятора, по которому он и не бил вихрем, бешено раскрутившись, слетели с оси и, пропоров обшивку, воткнулись в кресло. Шторы со зловещим шуршанием начали подниматься и опускаться, будто занавес в театре. Дверь так вообще взбесилась – тихонько откроется и ка-ак шарахнет, даже штукатурка сыплется. Приоткроется и снова – шарах! Вдруг включился телевизор, по экрану заскакала вертлявая поп-звезда, которая почему-то басила голосом известного академика: «Да-да, это я тоже знаю». Потом вместо одной программы телевизор выдал две одновременно, показав верхнюю половину ученого (голову, галстук, пиджак) и нижнюю половину певицы, обтянутую белыми рейтузами. От этой лавины ужасов Саша даже сам испугался, не говоря о Николае Степановиче, который давно перестал смеяться и метался, выдергивая штепселя из розеток. Комната словно рехнулась. Уж на что диван существо мирное, так и то поехал, раскладываясь в длину. Николай Степанович как раз пробегал мимо. Рухнул, ударенный по ногам, и был накрыт диваном до пояса.

А потом вовсе началась катастрофа. Откуда-то из-за стены послышался нарастающий шум туалетного бачка. Николай Степанович выкарабкался, проковылял в угол, прихрамывая, и рванул на себя книжный шкафчик. Оказалось, это замаскированная дверь в туалет. Оттуда ручьем потекла вода, стремительно заливая комнату. Николая Степановича наконец прорвало. Он взвыл:

– Грицко, ты где, подлец!

Ко всем этим звукам добавилось идущее отовсюду гудение, плавно переходящее в рев, и хозяин дома принялся лихорадочно озираться, выкрикивая:

– Водопровод! Или канализация?

Словно в ответ с лестницы, ведущей в прихожую, донеслось сочное шлепанье босых ног. Женский голос нетерпеливо позвал:

– Коленька! В ванной что-то со смесителем, кипяток хлещет, а у меня лицо в мыле, ничего не вижу!

Николай Степанович посмотрел на Токарева вытаращенными глазами, просипел:

– Кисонька, я здесь! – и выбежал вон.

Хлумов шепотом скомандовал из прихожей:

– Токарев, быстро уходим!

Следом раздались тяжелые шаги хозяйского «Грицка».

– Несу, несу…

– Осторожно, дядя Гриша, там дверь, – предупредил Хлумов. Но было поздно. Квадратный мужчина уже заходил в комнату, держа в руках поднос.

– А вот и кофеек, Николай Степанович.

В этот момент взбесившаяся дверь захлопнулась. Когда она открылась, дядя Гриша лежал на полу прихожей, ворочаясь, как жирный червяк. Кофейная жижа расползалась у него по фартуку. Кроме того, судя по его заляпанному лицу, на подносе были еще и сливки. Саша перепрыгнул через тело, схватил Хлумова за рукав и потащил за собой.

Выскочив за ворота, они на всякий случай пробежали метров сто. Когда перешли на шаг, Хлумов сказал:

– Должок завтра зайду получить. Пусть оклемаются, ущерб подсчитают…

…Ущерб я нанес, наверное, многотысячный, даже если считать в «у. е.». Может, эта дача после нас вообще взорвалась, не знаю. Я бы на месте Хлумова побоялся туда второй раз соваться. Главное, я ведь ничего особенного не сделал – ну, вытряхнул три-четыре вещи из их родных клеток, подумаешь! На этом бы дело и кончилось, если бы квартира была обычной. Я, дурак, не понял, насколько там все друг с другом связано, хотя паутину-то сразу приметил.

Пока мы ехали в метро обратно, Хлумов разъяснил мне некоторые моменты. Оказывается, дом был насквозь автоматизирован и нашпигован электронными чипами. Помимо нормальной бытовой техники, там имелась тьма хитрых приспособлений, которые открывали двери, поднимали шторы, даже у туалетного бачка был этот самый чип. Мало того: все эти хреновины связывались на каких-то там частотах через пульт управления. А пульт управления – как раз тот ящичек над диваном, который я подбил, не разобравшись, что там такое. Короче, в доме гнездилась мощнейшая Система. Николая Степановича она давно упорядочила и запрягла; с его помощью она совершенно срослась, стала чем-то вроде организма. А у организма, как известно, оторвешь голову – остальное само развалится. Хлумов назвал это цепной реакцией.