– Нам сейчас просто необходимо сотрудничество с родителями, их понимание и поддержка. Потому что за те несколько часов, что мы наблюдаем приходящих к нам детей, нам, к сожалению, удалось немногое. Начнём с того, что собранные анализы выявляют совершенно непостижимую скорость старения или, точнее сказать, умирания клеток кожи, но как и отчего это происходит − мы пока не знаем. Анализы приходят в негодность прямо на глазах, поэтому приходящих сегодня детей мы оставляем у нас, чтобы по меньшей мере иметь возможность постоянно следить за процессом, при возможности вмешиваясь в него. В наш центр уже приехали очень серьёзные специалисты по кожным заболеваниям и формам заражения крови, и сейчас мы ждём дополнительную аппаратуру по поддержке жизнедеятельности кожного покрова. У нас в больнице таких всего два, а детей на настоящий момент уже гораздо больше. Пока мы не нашли ответы на происходящее, но хотели бы как-то воспрепятствовать дальнейшему разрушению кожи детей, наблюдая за ними.
В напряжённой тишине кабинета вдруг глухим зуммером завибрировал сотовый телефон врача, лежащий на столе. Этот звук, такой привычный в обычной ситуации, заставил обоих вздрогнуть от неожиданности. Врач взял трубку, не сводя с Сергея взгляда:
– Слушаю. Да, я на месте… конечно сейчас… везите их в седьмое отделение. Там, к сожалению, уже всё для этого подготовлено. Да, я тоже буду.
Он снова положил телефон на стол и сказал, вращая его пальцами из стороны в сторону:
– Наверное, я не должен этого говорить. Но вы всё равно очень скоро узнаете. Сейчас привезут первых умерших. Их трое. Два мальчика и одна девчонка. Семь, девять и одиннадцать лет.
Глава седьмая. Какой у моря цвет, папа?
Выйдя из больницы, Сергей тут же остановился, обеими руками подтягивая притихшего Петьку к себе. Улица перед зданием была заполнена народом. Стояли машины телевидения, торчали микрофоны, небольшие группы людей окружали о чём-то возбуждённо говорящих ораторов. Сергей поднял голову к почти малиновому небу, уже не обращая внимания на валяющее дурака зрение, затем опустил взгляд на взволнованные лица родителей, потерянно выходящих из соседних дверей и несущих в руках детские вещи. Сейчас он вспоминал Анастасию, идущую по длинному коридору, уводимую обнимающей её за плечи медсестрой, испуганную, с огромными глазами, прижимающую к груди свою сумочку, постоянно оглядывающуюся на него через плечо и исчезающую за широкими дверями стационара. Сергей зажмурил веки и сразу, почти ожидая этого, увидел небольшие детские фигурки, стоящие перед вспыхнувшим за ними светом, полностью поглощающим их, эти маленькие детские тела, расплывающиеся в слепящей иллюминации и оставляющие шёпот, только шёпот, нарастающий и уходящий, как морской прибой, в котором он никак не мог разобрать слов…
– Эй, простите, вы дадите нам пройти? – вдруг услышал Сергей и, открыв глаза, увидел очень высокого человека в узком чёрном костюме и с непослушными рыжими волосами, который пытался войти в дверь вместе с двумя фигурами в белых халатах, выкатывающими больничную тележку. Укрытый голубой простынёй, на тележке лежал кто-то совсем небольшого роста, и Сергей отошёл в сторону с колотящимся сердцем, провожая взглядом проходящих людей. Когда тележка скрылась в коридоре, Сергей опустился перед сыном на корточки, не выпуская из руки маленькую ладошку:
– Сынок, сегодня мы дома одни.
– А когда Настя выздоровеет? Завтра? – Петька погладил отца по щеке и тут же произнёс успокаивающе: – Конечно завтра. Завтра мы за ней снова приедем.
Усадив сына в машину и пытаясь вытрясти из головы только что увиденную тележку с чьим-то маленьким тельцем, Сергей грузно уселся сам, завёл двигатель и выехал с автостоянки. На душе было тяжело. В одну неряшливую кашу смешались все события последних часов, подкрашенные раздражающим поведением глаз, и Сергей вспомнил, что ещё утром хотел провериться у врача, но снова забыл. Петька сидел молча, словно понимая, насколько сейчас его отцу не до разговоров на любые мыслимые темы, но всё-таки, поёрзав и подудев в кулачок, он вдруг спросил:
– Па… а что с морем случилось? Оно теперь всегда таким будет?
– А? Что ты сказал? – занятый своими мыслями, Сергей не сразу понял, о чём говорит его сын, и только когда проследил направление маленького пальчика, которым Петька указывал на видимый из окна машины прибой, снова вернулся в настоящее время. – О чём ты, сынок?
– Почему вода такая красная? Мы приехали, море синее было. И небо тоже. А сейчас всё какое-то рыжее, почему, пап?
Сергею потребовалась ещё пара секунд, чтобы понять:
– Ты видишь небо красным? И воду тоже?
– Ну, да… оно же не синее, пап. Оно красное. А должно быть синее, а не красное. Только оно всё-таки больше красное, чем синее. Не очень, правда, но всё-таки не такое, как тогда, когда мы приехали. Другое совсем. Немножко. Почему?
Сергей молчал. Он только сейчас подумал, что за всеми волнениями о здоровье дочери ему совершенно не приходило в голову, что его цветовая слепота – не слепота вовсе, а действительно изменившийся цвет всего вокруг.
– Пап… – снова осторожно подал голос Петька, – ты не ответил…
– Я не знаю, что сказать, сынок. Честно. Понятия не имею. Единственное, что я сейчас понял, что к врачу мне не надо.
– А ты хотел?
– Не то, чтобы хотел. Но думал. А потом ты взял и сделал так, что я больше об этом не думаю. Только вот что теперь со всем этим делать, сынок, я действительно пока не знаю.
Припарковав машину, Сергей взял сына на руки и вошёл в здание гостиницы.
Глава восьмая. Лицо
Насте было страшно. Она сидела в палате и пыталась слушать пожилую медсестру, терпеливо объясняющую, куда положить свои вещи, как включать телевизор, где находится душ и туалет, что-то ещё, раздающееся эхом в ушах и не оставляющее ни одного понятного слова. Когда сестра ушла, Настя так и осталась сидеть на аккуратно заправленной кровати, прижав к груди свою сумочку и смотря прямо перед собой. Проходило время, она не двигалась, чувствуя себя проваливающейся в тишину, словно в какую-то огромную комнату без пола и потолка, где все звуки вдруг стали видимы, оставляя за собой мягкие нити повторяющихся разноцветных полос. Что-то происходило с ней, она чувствовала это, не понимая и не пытаясь понять, она словно жила в нескольких сантиметрах от самой себя, наблюдая медленно вращающуюся комнату со стороны и удивляясь сплетённым в разноцветные ниточки звукам.
Когда группа врачей вошла в палату, Настя продолжала сидеть на постели. Кто-то включил верхний свет, затем у неё аккуратно взяли зажатую в руках сумочку, положив её вместе с вещами в шкафчик рядом с кроватью, с ней говорили − она отвечала, её просили раздеться – она разделась, без интереса наблюдая откуда-то со стороны свои руки и ноги, покрытые пепельными пятнами. Её одели в клетчатую пижаму, и она послушно подняла руки, помогая в этом, по её ладони провели каким-то холодным инструментом – она не заметила, ей сделали укол – она не пошевелилась, а потом… потом пришли голоса.
Голоса пробивались через вату глухих звуков, словно из другого мира, и порой Настя не понимала, с кем говорит именно сейчас – с врачами перед собой или же с наплывающими отовсюду голосами, отвечая невпопад на задаваемые ей вопросы. Всё, что она видела в этот момент, расплёскивалось у неё перед глазами размытыми пятнами, превращаясь в разноцветный шёпот, то замедляющий свой бег, то ускоряя его, как в кино, когда голоса становятся низкими и страшными, внезапно срываясь в визг, больно отдающийся в ушах. Страха уже не было. Было ощущение полной пустоты везде, где останавливался взгляд, цепляющийся за пискливое дребезжание, растянувшееся цветной паутиной за каждым, кто что-то говорил или делал, вытягиваясь нитями из открывающихся ртов и прилипая к щекам, плечам и ладоням. "Где я сейчас?" – равнодушно думала Настя, слыша свой голос, раздающийся в голове без интонаций и оставляющий перед глазами очень красивую синюю радугу, тут же рассыпавшуюся на ослепительные искры, из которых в воздухе прозрачным хороводом появилось её лицо. Губы шевелились, говоря что-то неслышное, и Настя смотрела на саму себя, не понимая ни слова, но ясно воспринимая происходящее вокруг, наблюдая фигуру врача, потрепавшего её по волосам и последним выходящего из палаты. Закрылась дверь, и от резкого стука в разные стороны брызнули рваные нити, искажая мерцающее лицо, плавающее в синих искрах посреди комнаты, и вдруг Настя услышала голос, свой голос, но совершенно чужой, незнакомый и страшный, от звучания которого вся картина цветных нитей задрожала, как от сотрясения, оставляя на теле холодом разливающийся озноб:
