Кокс смерил его подозрительным взглядом.

– Хорошо.

Агенты пересекли улицу, чтобы поговорить с Коллин Бойл, соседкой, также видевшей сотрудника охранной компании. Однако открывшая дверь девочка-подросток сказала, что ее мать вернется домой только вечером. Болдуин оставил свою визитную карточку.

Агенты вернулись к своей машине.

– Я пришлю к Коксу специалиста по составлению фотороботов, – сказал Ортис.

– Он выжил из ума, Оскар. Старческая деменция. Я это уже видел. Он нам ничем не поможет. Можно позвонить Маршу в местную полицию и попросить выделить людей для дополнительного патрулирования квартала, но это все, что в наших силах. Дежурный был прав: в охранных компаниях постоянно путают с адресами. Мы проверим еще раз – только это нам и остается. – Болдуин потер руками лицо. – К тому же наш тип не настолько глуп, чтобы заявиться сюда средь бела дня. Он предпочитает действовать ночью, когда все спят.

Ортис оглянулся на дом Майлзов.

– Надеюсь, ты прав, дружище.

– Ну, если я не прав, нам с тобой долго будет очень хреново.

Сердце Ярдли пропустило удар. Взглянув на свои руки, она увидела, что они в мурашках, хотя в комнате было тепло.

Внешне Эдди Кэл сильно изменился. Его длинные в прошлом волосы, теперь коротко остриженные, были тронуты сединой. Щетина на лице стала белой, хотя он был лишь на несколько лет старше тридцативосьмилетней Ярдли. Кисти рук, помимо лица и шеи – единственная часть тела, не закрытая белой тюремной робой, – были бледные и мускулистые.

Когда Джессика видела его в последний раз, он ее ослепил. Даже прощаясь с ней. Своим неотразимым обаянием, безотказно действовавшим на нее с момента первой встречи.

Эдди сказал, что пробовал остановиться. Поцеловал ее. После чего подбежал к окну в ванной и выпрыгнул на стоянку. Должно быть, он готовился к этому, потому что поспешил прямиком к канализационному люку, забрался в него и скрылся. А ворвавшиеся в комнату бойцы спецназа швырнули Ярдли на пол, не обращая внимания на ее крики о том, что она беременна.

После чего Эдди Кэл подался в кровавый загул, продолжавшийся три недели на территории двух штатов. Сначала он убил пожилую супружескую пару на заправке. Мужчину бил камнем по голове с такой яростью, что проломил ему череп. Затем угнал их машину, а женщина была обнаружена позже на придорожной обочине, задушенная. Через несколько дней Эдди ворвался в дом и, утопив в ванне проживавшую в нем одинокую женщину двадцати с небольшим лет, забрал наличные деньги и драгоценности. Джессику доконало известие о том, что ее бывший муж, захватив на дороге мини-вэн, расправился с ехавшей в нем семьей. Убив главу семейства, он жестоко избил жену и детей.

Обо всех этих преступлениях Ярдли смогла прочитать лишь через несколько месяцев после задержания Эдди. Все это время она не могла свыкнуться с мыслью, что делилась с этим человеком самым сокровенным. В дополнение к кровавым похождениям перед своим задержанием Эдди был признан виновным в убийстве трех супружеских пар: он проникал ночью к ним в дом, связывал их, подвергал женщин сексуальному насилию, после чего перереза́л горло.

По итогам двухмесячного судебного процесса присяжные рекомендовали вынести Эдди Кэлу смертный приговор, и с тех самых пор он находился в камере смертников.

Кэл сел. Глаза у него были цвета темно-голубых лепестков – такие же, как у Тэры. Тонкие алые губы блестели. Включив переговорное устройство, охранник вышел, оставив их одних.

Ярдли сглотнула комок в горле.

– Камера видеонаблюдения отключена. Я знаю, что твоя апелляция еще рассматривается, так что можешь не беспокоиться, наш разговор не записывается.

– А ты еще красивее, чем я помню.

От редкого использования его голос стал хриплым, скрипучим.

Джессике стало плохо, словно почва ушла у нее из-под ног. Закрыв глаза, она мысленно сосчитала до трех в обратном порядке. На «один» открыла глаза и посмотрела на Эдди.

– У тебя здоровый вид, – сказала она.

– Я совершенно здоров. И собираюсь и дальше оставаться здоровым. По крайней мере, какое-то время. Моя последняя апелляция должна быть рассмотрена в течение четырех месяцев. Когда все закончится, меня казнят. Я выбираю повешение. Не хочу, чтобы меня травили, словно какую-нибудь собаку. Я умру как настоящий мужчина.

– Настоящих мужчин не казнят за убийство беззащитных людей.

Злоба, прозвучавшая в голосе Ярдли, была слишком очевидной. Джессика отчаянно попыталась ее скрыть – она здесь, чтобы вытянуть из Кэла всю возможную информацию, и больше ей можно будет сюда не возвращаться, – но она недооценила, насколько сильной будет реакция. Ей стало физически плохо.

– Ты снова вышла замуж?

– Я здесь не для того, чтобы говорить о себе.

Какое-то время Эдди молча смотрел на нее.

– Знаешь, я так и не переставал тебя любить. Понимаю, когда ты узнала, для тебя все изменилось, – но для меня ничего не менялось.

– А ты вообще способен любить? Ты знаешь, что такое любовь, или для тебя это лишь какая-то любопытная абстракция?

– Ты получила картины, которые я тебе послал? – усмехнулся Кэл.

Он занимался живописью и скульптурой еще до того, как женился на Ярдли, и после его ареста и очень громкого судебного процесса десятки его работ взлетели в цене. К первой картине, которую получила Джессика, была приложена записка продать картины, чтобы обеспечить жизнь им с дочерью.

– Да, получила. Спасибо.

– Но ты их не продала, так? Ты выбросила их в мусор?

– Нет.

– Ты лжешь.

– Не лгу. Я их сожгла.

Эдди улыбнулся.

– Сколько?

– Все до одной. И все то, что было в твоей студии.

– Очень плохо. – Он фыркнул. – Все мои картины забрали лет пять назад, после… одного недопонимания. Теперь эти картины стоили бы целое состояние.

– Мне не нужны твои деньги.

Эдди кивнул, и Ярдли подумала, на сколько еще ее хватит. У нее было такое чувство, будто она кружится в гироскопе и от внезапной остановки у нее встанет сердце.

– Мой отец говорит, ты каждый год на Рождество проводишь пару недель у них на ранчо. Я рад, что ты общаешься с ними.

– Твои родители – хорошие люди.

Небольшая пауза.

– Как она? – тихо спросил Эдди.

Ярдли ответила не сразу. При мысли о том, что он думает о ее дочери, внутри у нее все перевернулось.

– В порядке.

– Она хоть что-нибудь спрашивает обо мне?

– Нет. Спрашивала несколько раз, в десять лет. Ей было любопытно, кто ее отец. Я посчитала, что лгать было бы нечестно, поэтому дала ей почитать кое-что в Интернете. Тэра задала несколько вопросов, после чего больше никогда не заводила разговор о тебе.

Эдди посмотрел в маленькое окошко на половине Джессики.

– Окажешь мне одну любезность? Понимаю, я не имею права просить, но ты не приведешь Тэру сюда? Всего один раз…

– Нет.

Он перевел на нее взгляд своих глаз, в которые она влюбилась в другой жизни, но теперь они вызывали у нее только ненависть.

– Кем бы я ни был, но я по-прежнему ее отец.

– Ты лишился этого права в то самое мгновение, когда решил, что для тебя важнее насиловать и убивать. Ты хоть представляешь себе, через что ей пришлось пройти? В начальной школе прознали, кто она такая, и стали называть ее «Кровавой Тэрой». Даже учителя не хотели общаться с ней… мне пришлось перевести ее в другую школу. Я делала так еще дважды. Всю свою жизнь Тэра по твоей милости изгой.

– Я сожалею.

– Нет, не сожалеешь. Ты не способен понять, что это такое.

Откинувшись назад, Эдди шумно вздохнул.

– Ты начиталась учебников. Обязательная троица серийного убийцы, так? Мучить животных, мочиться в постель и устраивать поджоги. Я занимался хоть чем-нибудь из этого? Тебе прекрасно известно, что детство у меня было совершенно обыкновенное. Известно, что родители любили меня больше всего на свете. Считается, что я не способен сочувствовать. Как часто ты видела, что я плачу, смотря какой-нибудь фильм? Плачу, глядя на закат? Помнишь, как я впервые увидел оригинальное полотно кисти Джексона Поллока?[8] Я плакал, как ребенок! Разве это соответствует тому, что называют психопатом? А может быть, человеческое поведение – это широкий спектр, и все мы занимаем лишь какую-то часть этого спектра. Одни из нас такие, другие совсем на них не похожи, и никто не выбирает, куда попадет, потому что все черты даются нам при рождении?