Сраная дрянь.

Кажется, у крошки Холли выдался по-настоящему паскудный денек. Как будто мало было всего прочего, будто мало на ее долю выпало за последнее время боли, унижений и страхов. Будто сам Брокк не пытался ее переживать, точно угодившее под жернова горчичное зернышко. Будто…

Жалость к себе вскипела в душе, дав обильную кислую пену, отчего Холера, не удержавшись, всхлипнула. Можно долго изображать сильную и уверенную в себе ведьму, когда есть, кому за этим наблюдать. Но когда лежишь, связанная, на земляном полу в ожидании неминуемой и наверняка очень болезненной смерти, нет необходимости играть на публику.

Только не плачь, приказала она себе, с ужасом чувствуя, как теряет контроль над собственной выдержкой, будто потеря контроля над телом сама по себе не была достаточным испытанием. Только не плачь, крошка, а то станет еще хуже. Еще тягостнее и…

— Заканчивай хныкать, никчемная шлюха.

Холера прикусила язык, но даже не зашипела от боли. Подземный мираж? Галлюцинация? Может, Марбас милосердно лишил ее разума, избавив от мук долгого угасания?

— Я…

— Всех твоих соплей не хватит, чтобы в этом блядском гадюшнике стало не так сухо. Но ты всегда можешь попробовать обоссаться.

Все ее наблюдения были верны. Все — кроме одного. Она не была единственной пленницей в этой земляной лакуне. Присмотревшись в том направлении, откуда доносился голос, Холера в зыбком свете фосфоресцирующей паутины разглядела человеческий силуэт. Секундой спустя данное природой воображение дополнило зыбкие, едва угадываемые в полумраке, черты. Почти знакомые, почти…

— Сука, — выдохнула Холера сквозь зубы, — Тебя-то мне здесь не хватало.

В полутьме она отчетливо увидела чужую ухмылку. И пусть улыбающиеся губы были разбиты всмятку, а зубы обильно покрыты запекшейся кровью, эту ухмылку она не спутала бы ни с одной другой в Брокке. Злой волчий оскал.

Ланцетта сухо сплюнула сгусток крови в землю.

— Добро пожаловать, госпожа ведьма.

Они лежали молча минуту или две, слушая дыхание друг друга. Холера не знала, о чем говорить, а все ругательства, злыми бесами метавшиеся на языке, как грешные души на раскаленной сковородке, пришлось запереть внутри забором из крепко стиснутых зубов. Как ни зла она была на Ланцетту за все события этого паскудного дня, врожденное здравомыслие заставило ее молчать. Во-первых, перебранка может привлечь господина Высохшие Яйца, который может обретаться где-то неподалеку. Во-вторых… Холера поморщилась. Во-вторых, как ни хреново признавать, они обе оказались в одинаково херовом положении. И поди разбери, кто виноват в этом больше.

Раз Ланцетта оказалась здесь, тоже накрепко связанная, как говяжья сосиска, значит, угодила в ту же ловушку, что она сама. Но как отыскала ее след? И как пробралась в дом-ловушку? Холера едва не фыркнула. Вот уж правду говорят, если бы фундаменты домов строили не на извести и сырых яйцах, а на человеческой ненависти, те дома стояли бы вечно — нет в мире более сильного материала.

Наверно, Ланцетта тоже размышляла о чем-то подобном, потому что с ее стороны до Холеры доносилось лишь хриплое дыхание, но даже в нем она отчетливо слышала сухую, с трудом сдерживаемую, злость.

— Эй ты, сука. Можешь ползти?

Холера мгновенно оскалилась, точно кошка, которую погладили против шерсти.

— Как ползла твоя бабка после того, как провела ночь любви на баронской конюшне в компании пяти жеребцов?

В полумраке зубы Ланцетты глухо лязгнули.

— О, извини пожалуйста. Не хотела отрывать тебя от важного дела. Если не ошибаюсь, ты как раз собиралась обоссаться от страха?..

Они опять замолчали. Холера не знала, сколько времени молчание длилось в этот раз. Даже будь она столь богата, как Вариолла и носи в кармане миниатюрные часы, заводимые усердным демоном, здесь, в глухой земляной темнице, время, наверно, идет как-то по-особенному, подчас путая часы с минутами.

Сколько невесомых песчинок должно упасть, прежде чем она услышит сухой перестук костей и в нору протиснется довольно ухмыляющийся живой скелет? Прежде чем она ощутит на своем теле прикосновение его пальцев?

Наступать на собственную гордость чертовски больно. Но если чутье Холеры и было в чем-то безапелляционно уверенно, так это в том, что нет такого существа в Брокке, на которое зазорно было наступить ради спасения собственной шкуры.

— Слушай… — Ланцетта кашлянула, тоже утомленная молчанием, — Я…

— Забудь, — буркнула Холера, испытывая отчаянное желание укусить себя же за палец, — Я так шучу только потому, что у меня выдался херовый денек сегодня. Ах да, ты наверняка об этом знаешь. Ладно, к черту все это. Сейчас, наверно, нам не стоит цапаться, как двум голодным сучкам, верно? Я имею в виду, будет глупо, если мы потратим на это то время, что у нас осталось. Почему ты спросила, могу ли я ползти?

Ланцетта молчала некоторое время. Может, собиралась с мыслями, а может, боролась с собственной злостью. Если так, из этой схватки она вышла победительницей.

— Твои ноги, — кратко отозвалась она, — Они не так сильно опутаны, как мои. Скорее всего, ты сможешь перекатываться и ползти. Если так, ползи в мою сторону.

— Зачем?

Еще одна томительная минута молчания, но в этот раз Холера вслушивалась в тишину так напряженно, как прежде не вслушивалась даже в увертюры «Развратных Аркебуз» с их похотливо стонущими флейтами.

— У меня есть нож, который они не нашли.

Она мгновенно вспомнила изогнутый серый клинок, дрожащий в воздухе и мечтающий отведать ее ухо на вкус. Херовое, сказать по правде, воспоминание, не пробудившее добрых чувств к его хозяйке.

— И где ты сумела его спрятать? — не удержалась Холера, — Уж не в…

— Да, именно там. Между набором для рукоделия, запасными перчатками и коробкой шоколадных конфет. Ты что, думаешь у всех ведьм там ридикюль, как у тебя, рваная ты сука?

Волчья злость, выплеснувшаяся из Ланцетты, на миг подняла температуру в норе до предельно высокой, даже земля чуть не затрещала от жара.

Во имя Вельзевула, подумала Холера, пытаясь удобнее устроить щеку на земляном полу, если бы в Малом Замке каждую мою шутку воспринимали так буквально, ветер давно уже разметал бы мой пепел по закоулкам Брокка, а твари Котейшества догрызали бы в углу косточки. Удивительно, как ведьмы «Вольфсангеля» не растерзали друг друга до сих пор, при таком-то темпераменте…

Однако Ланцетта быстро восстановила в глазах Холеры репутацию своего ковена, взяв ярость под контроль. Когда она заговорила вновь, голос у нее был холодным и спокойным.

— Нет, я прятала его не там. Эти сучьи выблядки почти ничего не понимают о том, как устроена наша жизнь, но то, как устроено наше тело, они уже хорошо изучили.

«Они», мгновенно отметила Холера, ощутив липкий холодок вдоль хребта. Ланцетта сказала не «он» — «они». Значит ли это, что у господина Высохшие Яйца были подельники, маркиз Сухой Хер, мессир Череп-Погремушка и барон Сухостой фон Ябывыебалсвоюмамку? Кто они, такие же старикашки-скелеты, как он сам? Интересно, чем они занимаются, когда встречаются за закрытыми ставнями наглухо заколоченного дома? Уже не свальным ли грехом? В таком случае грохот костей должен заглушать колокола в магистратской ратуше!..

Нет, тут же подумала она, одернув себя. Возможно, они занимаются чем-то еще более мерзким. И так уж вышло, что тебе, бедная крошка, в самом скором времени кажется придется очень хорошо это узнать.

Мысль была дрянная и зловонная, как содержимое ночного горшка, выплеснутое из окна верхнего этажа на голову посреди улицы. Но она, по крайней мере, позволила Холере сдержать язык, беснующийся за сжатыми зубами подобно злобной ядовитой кобре.

— Значит, они не нашли твой нож?

В полумраке усмешка Ланцетты была хорошо различима.

— Они нашли мой нож. Они нашли три моих ножа. Но четвертый как будто остался при мне. Он в правом ботинке. Итак, ты…

— Уже ползу, — заверила ее Холера, перекатываясь на бок, — Ползу изо всех сил.