Мы с отцом так друг друга и не увидели. Его забрали задолго до моего рождения. Наверное, ночами в своей казарме под одеялом разглядывал маленькое фото, на котором я и мама. Мне года три, мама молодая и красивая, с длинной косой и лучистыми глазами. Вот это пожелтевшее черно-белое фото и было при нем, когда он горел в танке.

Уже когда отца забрали, позднее вышел Указ Правительства об освобождении студентов технических ВУЗов от военной службы. Запоздалый Указ окончательно добил деда. Похоронка на отца пришла, когда мне было три года. Я была маленькой, но память сохранила нечеткие картинки. Вот несколько женщин буквально волочат по земле маму под руки в сторону нашего дома. Кажется, что она без сознания.

Во дворе собралось много людей. Плач, крики, рыдания, стоны… Я бегаю по двору, ничего не понимая, и ищу деда. Когда я его нашла, то не узнала. Он поседел в один миг, сгорбился и превратился в древнего старца. А я в свои три года и не понимала, почему все плачут, что происходит? Меня гладят по голове разные люди и причитают: «Сиротинушка, папы твоего больше нет!».

Как это нет? Да вот же он сидит, в яблоневом саду, на деревянной скамейке, сооруженной дедом. Сидит и бренчит на гитаре. Я его точно видела. Я побежала к безутешному деду и стала кричать, что вон он, не плачь, пойдем, я отведу тебя к твоему сыну. А дед сидел, сгорбившись, и читал про себя молитву, или просто что-то бормотал.

Вот правду говорят в народе, что беда не приходит одна… Совсем скоро пришло еще одно извещение с неуемного фронта, о том, что пропал без вести балагур Кадыркали. Это был контрольный выстрел в седую голову деда. Он постоянно перечитывал последнее письмо братишки, в котором тот писал, что «завтра – бой». Письмо было прислано из Харькова. Дед тогда зачитал то письмо до дыр.

До последнего вздоха он ждал брата, не веря, что тот умер. Помню, как он фантазировал, рассказывая мне, что скорее всего шустрый и проворный Кадыркали попал в плен, потом его спасли американцы, и он где-то живет себе поживает и в ус не дует. «Уж он то наверняка спасся», – уверял меня и себя дедушка.

Сердце его замирало при каждом скрипе калитки, так он ждал брата. Вот приедет весельчак Кадыркали, и все завертится, точно так, как когда-то было, до его ухода на войну. Начнет подшучивать над дедом, как он любил это делать. А Алила будет жарить горячие лепешки в честь его счастливого возвращения.

Эх, мой дедушка, как же он тогда сдал! Он был председателем колхоза и до ночи скрывался в конторе. Приезжал за полночь, я всегда его ждала. Вот летит по темной улице его вороной конь и врывается во двор, а дедушка плачет в голос. Потому что всегда, когда он возвращался домой, его встречал Абикен. Помогал слезть с коня и отводил коня в стойло. Дед брал меня на руки и приговаривал, что «я – все, что у него осталось от сына».

Не знаю, почему, но как-то было не принято в семье обсуждать детали гибели отца. Дед как будто и не верил в то, что его единственного сына больше нет. Может, потому что могилы его не осталось, когда он сгорел в том самом ненавистном танке? Сейчас, когда ушли один за другим и дед, и бабушка, и мама, и тетя, когда уже и спросить-то не у кого, очень жалею, почему тогда не узнала всего, что знали они.

Теперь детские воспоминания как пчелиный улей не дают мне покоя. Где могила отца? Это был главный вопрос, на который не было ответа. Где он лежит, мой молодой папа? Кто читает молитвы у его изголовья? Мы долго его искали через исполнительные органы Минска и Борисова, дипломатические миссии в Беларуси и Польше. Ведь погиб не просто воин, погиб офицер, без пяти минут коммунист, командир танка. Должен был где-то остаться хоть какой-то след… Нашли…

Погиб Абикен Умирбеков при освобождении Беларуси во время масштабной операции “Багратион”. Танковый экипаж отца сгорел во время боя при переходе через реку Березники. В списке погибших в том сражении – 25 воинов танкистов. Против фамилии моего отца, офицера, командира танка значится сухая запись: «места захоронения нет». Вот так вот. Нет, и все. Забрали молодого парня с институтской скамьи, от деда и молоденькой жены, от яблоневого сада, и погнали далеко от дома, замуровав его в железный панцирь танка, который и станет его символической могилой. Кстати, огромный поклон поисковикам Беларуси, они здорово нам помогли, пролив свет на события далеких дней. Судя по всему, штабные документы сгорели, и место захоронения «Малая Вруда» было указано летописцами, вероятно, по памяти, и никогда не существовало на самом деле. Согласно данным поисковиков Беларуси, сгоревших танкистов не хоронили.

Я не знала, радоваться мне или печалиться. Двойственная ситуация. Да, мы пролили свет на историю его гибели, но могилы его нет на этой земле, а прах развеян над рекой Березники под Борисовым. В канун его 90-летия мы провели торжественное мероприятие, а позднее презентацию Красной Книги Казахстанских офицеров, на одной из страниц которой опубликована история молодого офицера Абикена. Вот отрывок из книги…

«Гвардии лейтенант, командир танкового экипажа – Умирбеков Абикен. Родился в 1920 году в Алматинской области, Каскеленском (ныне Карасайском) Районе. Призван в ряды Красной Армии Сталинским комиссариатом осенью 1940 года из Казахского Государственного горного института, со второго курса. Закончил Саратовское танковое училище. Принял участие в операции маршала К.К.Рокоссовского в составе 3 Белорусского Фронта, 3 гвардейского танкового корпуса, 18 гвардейской танковой бригады, 1 танкового батальона. Награжден орденом «Красной Звезды». На фронте принят в кандидаты в члены КПСС. Оказался в самом эпицентре операции «Багратион». Погиб при освобождении Минска 29 июня 1944 года вблизи деревни Малая Вруда. В танк офицера Умирбекова попал огненный снаряд».

У нас в народе говорят, что даже если умер твой отец, пусть будут живы люди, знавшие его! И я встретила такого человека, совершенно случайно. А дело было так. Сидим мы как-то в гостях у моей одноклассницы Нурке, болтаем о том, о сем. За столом сидит почтенный старец. Сидит с закрытыми глазами, почти дремлет. Нурке шепотом мне говорит, что это их сват по имени Насипбек, и родом он из нашего родного колхоза. Интересно, спрашиваю я, может он дедушку знает? Я и глазом не успела моргнуть, как моя шустрая Нурке давай приставать к старику, расспрашивая его, не знает ли он случайно Омаркали ата? Тот, не открывая глаз, устало кивает в ответ. А Нурке не унимается, вот, говорит, его внучка, указывая на меня. Безучастный до этого момента старец, вдруг резко открывает глаза и пристально смотрит на меня: «Так ты дочь Абикена?». Я чуть не свалилась со стула от неожиданности. Как оказалось, старец тот учился на три года младше в одной школе с моим папой и хорошо его знал. «О, Абикен, это же был король! Всегда нас младших защищал, никому в обиду не давал! Не по годам взрослым был… Ячейку комсомола возглавлял!» – затараторил оживший на наших глазах старец. Мои глаза засияли! Живой свидетель, вот прямо сидит напротив меня и рассказывает про папу так просто, как будто бы тот вышел из комнату пару минут назад покурить и сейчас вернется.

А старец не унимается, захлебываясь нахлынувшими воспоминаниями: «А у него же друг был, Азимхан? Два сапога пара, всегда вместе были!». Я заплакала от счастья. Такое чувство было, что встретила своего отца в гостях у подруги. Вот он вернулся с фронта, сидит напротив и рассказывает школьные истории, про одноклассников, про комсомол, про друга Азимхана, с которым они были неразлучны. Сидит и смотрит на меня хитрым и прищуренным глазом.

Про маму… Я уже писала, что выросла с дедом и бабушкой. Мамы рядом со мной не было, так вот сложилась моя судьба. Не испытала я чувства дочери при живом отце. Не испытала и чувства дочери при маме. Да и слово «мама» меня миновало как-то в этой жизни. Не случилось. Хотя, справедливости ради надо сказать, что маму Гарика я так называла. Но это все же не то… Понимаете, о чем я?