Четвертое утро ознаменовалось болезненной трелью первонесущейся самки, чье нутро наконец-то соизволило подтолкнуть порядком залежавшиеся яйца. Греза как раз сменила на посту не сомкнувшую всю ночь своих глаз Прорву, отпустив ее освежиться и подремать; Осень собиралась в Храм. Но с первым криком сестры обеим пришлось срочно откладывать все дела и мчаться на выручку.

Не замедлив появиться на пороге, дочери Свободы мигом отправили растерявшуюся Грезу в купальни готовить подстилку и прогревать паровую камеру — влажный горячий воздух должен был облегчить процесс кладки. Когда младшая самка поспешно убежала выполнять поручения, старшие с нежным воркованием подхватили Солнышко под руки и, подняв ее с ложа, потихоньку повели следом.

— Какого черта это так больно? — шипела Рыжая, впервые ощутившая на себе, каково это выносить яйца полный срок.

— Ничего, — успокаивала Осень, удобнее подставляя сестре свое плечо, — это только в первый раз так. Потом кости чуть разойдутся, и следующие кладки будут из тебя вылетать — только ловить успевай!

Солнышко замолчала и подняла на Жрицу мрачный, почти ненавидящий взгляд.

— А пока можешь ругаться, если тебе так будет легче, — непринужденно посоветовала та.

Дотащив сестру до парилки и отпихнув суетящуюся вокруг Грезу, Прорва и Осень помогли Солнышку устроиться на ворохе прогретых покрывал. В норме самка должна была снестись сама, без посторонней помощи, но данный случай от начала и до конца в норму не укладывался, а потому требовалось пособить. Оставалось надеяться, что сегодня удастся справиться своими силами, без вмешательства медиков, ибо последнее почти безальтернативно повреждало яйца, а кладку, столь многое значащую для Рыжика, очень хотелось сохранить. Впрочем, благоразумная Солнышко заранее обследовалась на предмет непроходимости яйцеводов, и подобного недуга, к счастью, выявлено не было, так что препятствием к прохождению яиц, вероятнее всего, мог быть либо их крупный размер, либо слабый мышечный тонус будущей матери.

Поддерживаемая сестрами, самка раскорячилась над подстилкой и, приняв наиболее удобное положение, замерла, выгнув спину. Брюшные мышцы рефлекторно напряглись, став твердыми, точно камень, и контуры двух округлых образований, выдавливаемых этим невероятным усилием, четко проступили над тазовыми костями самки. Солнышко зажмурилась и разразилась негодующим треском. На покрывала закапала прозрачная слизь.

— Давай, дорогая, постарайся еще немного, — наклонившись к сестре, ободряюще проурчала Прорва.

Рыжая послушно защелкала и, сильнее сгруппировавшись, попыталась как следует толкнуть яйца, но тут же жалобно вскрикнула. Слизь полилась обильнее, окрасившись в желтоватый цвет свежей крови.

— Ох ты ж… — заскрежетала Прорва жвалами, заглядывая под живот сестры. — Они у тебя враз пытаются идти… Упрямые, как сам папашка… Стой, не тужься пока.

Солнышко вновь повиновалась, попытавшись, насколько это возможно, расслабиться, а старшая сестра перебралась ей за спину и, опустившись на колени, обхватила ее сжавшийся живот с двух сторон.

— Девочки, смотрите, — приказала она, ощупывая правую часть подбрюшья, — вот это, вроде, ниже?

— Ниже, — уверенно подтвердила временно оставшаяся не у дел, но отчаянно желающая помочь Греза, отойдя на два шага.

— Ниже, — согласилась Осень, крепче сжав руку младшей сестры и тоже заглянув вниз.

— Дорогая, сама как чувствуешь?

— Да, — тяжело дыша, ответила Солнышко, — левое запаздывает. Придержишь его?

— Придержу. Отдохни минуту. Как будешь готова, скажи.

— Греза, — Маленькая как раз наклонилась, чтобы сдвинуть и подвязать гриву, упавшую Солнышку лицо и лезущую той прямо в рот. — Сходи до моей комнаты. Там, на стеллаже с настойками, есть вытяжка из лесной матушки, помнишь, мы с тобой в конце лета собирали? Там бутылки четыре стоят, осадок еще на дне такой белесый…

— Сколько нести?

— Боги, одну, конечно, я пока не готова здесь себя угробить!

Щелкнув в знак согласия, Греза подскочила и тотчас же исчезла, а Осень и Прорва остались выманивать на свет непослушных Сумраковых отпрысков и утешать измученную сестрицу, что собиралась с духом перед следующими активными потугами.

Тем временем, влетев в комнату подруги, Греза сразу кинулась к указанному стеллажу, принявшись лихорадочно выгребать оттуда расставленные в аккуратном порядке склянки. В поисках нужных баночек, как назло спрятавшихся в самом дальнем углу, пришлось перевернуть целую гору других непонятных пузырьков. Несколько из них самка в спешке случайно смахнула на пол — штуки две разбилось, остальные куда-то укатились, но сейчас было не до них. Наконец, искомое было найдено и, зажав мутноватую вытяжку в кулаке, дочь Желанной поспешила обратно, всеми силами стараясь сейчас не думать о том, что их с самцом постельные забавы рано или поздно тоже приведут вот к такому же ужасу.

Когда Греза появилась на пороге, у Солнышка уже явно наметился прогресс. Верхушка первого яйца, направляемого осторожными, но настойчивыми и умелыми движениями старшей сестры, показалась из неимоверно растянувшейся (аж глядеть было страшно) клокальной щели. Греза протянула было склянку, но Осень махнула на нее рукой, и юная самка робко отступила, ожидая, когда ее помощь действительно потребуется. Однако, похоже, сестры общими усилиями все-таки справились без медикаментов. Яйцо очень медленно и тяжко, но с равномерным ускорением, полезло наружу, скользя в потоках жидкой слизи. Наконец Прорва плавно нажала на живот Солнышка, проводя ладонью сверху вниз, и причина страданий новоиспеченной матери торжественно коснулась тряпичного гнезда, а затем окончательно легла в него под облегченный возглас старших сестер и усталый вой младшей. Второе яйцо пошло немного быстрее, но Прорве все равно пришлось слегка его подтолкнуть, ибо Солнышко уже окончательно выдохлась.

Когда кладка была завершена, утомленная дочь Свободы сползла с гнезда, все еще удерживаемая под руки сестрами и уселась рядом, протянув за собой по покрывалам бледный кровянистый след, а затем все присутствующие самки со смесью восхищения и тревоги воззрились на плоды совместных стараний. Яйца реально оказались крупноваты. Блестящие и упругие, они имели очень светлую оболочку, покрытую неровными коричневыми пятнами. На вид кладка казалась абсолютно нормальной, но Солнышко, не удержавшись, протянула руку и с величайшей осторожностью пощупала скорлупу, проверяя густоту содержимого.

— Живые… — через пару минут блаженно выдохнула самка и, успокоенная, легла на бок, постепенно восстанавливая дыхание.

Дав состоявшейся несушке как следует передохнуть, сестры помогли ей подняться и омыть исстрадавшееся тело, после чего Солнышко вернулась к гнезду и бережно подняла одно из яиц. Греза и Осень тут же оказались по обе стороны от Рыжика, придержав ее под локти, а Прорва с молчаливого согласия сестры взяла в руки второе яйцо, и самки двинулись в сторону комнаты инкубации. Там кладка была помещена во влажный субстрат и накрыта прозрачным колпаком. Каждое из яиц заняло свое отделение, где с этого дня должна была поддерживаться определенная температура: отныне в более прохладном отсеке предстояло расти первой дочери Солнышка, а в более жарком — первому сыну Сумрака.

Солнышко отошла после кладки довольно быстро и через два дня уже во всю хлопотала по хозяйству, весело щебеча себе под нос не то колыбельные, не то просто какие-то радостные мысли вслух. Греза, напротив, день ото дня волновалась все больше. Откровенно говоря, неоднозначное зрелище, свидетельницей которого она впервые стала, немало испугало ее. Да, сейчас счастливая мамочка порхала по дому, преисполненная долгожданной легкости, и строила планы на будущее, но сколько ради этого пришлось вытерпеть! А, если вспомнить случайно услышанные раннее опасения старших сестер на предмет того, что бедняжка после такого перерыва и вовсе может не разнестись, так совсем уж не по себе становилось…