Впрочем, спала Греза в эту ночь очень плохо, мучаясь раздумьями и перебирая в голове варианты. И, чем больше она думала, тем больше ей казалось, что Прорва совершила против ее матери какую-то подлость, ибо честные методы были испробованы уже все, и ни один из них не возымел желаемого действия.
В конце концов Греза решила, что завтра непременно свяжется с кем-то из сводных сестер и выяснит, какова обстановка в отцовском гареме. С этой мыслью самка, наконец, заснула, но сон ее был коротким и тревожным.
Наутро все, как ни в чем не бывало, разошлись в стандартных направлениях. Правда, ставшую уже традиционной релаксацию у источников вновь пришлось пропустить — после обвала там было, мягко говоря, не прибрано, а в остальном жизнь вернулась в прежнее русло. Осень спозаранку унеслась в Храм, Прорва и Полночь чуть позже отправились в Совет. Джет промелькнул там и сям, но тут же исчез, послушно переместившись с копьем на границу сада. Луна пошла будить детенышей, а Греза и Солнышко по заданию главной самки двинулись внимательно осматривать завалы, дабы определить, что с ними делать дальше. Днем у них намечалась расфасовка и отправка травяных сборов, а на вечер была запланирована заготовка «оранжевых глазок», которые зацвели неделю назад и как раз вошли в полную силу. Короче говоря, дел было невпроворот.
Улучив момент, Греза все-таки тайком связалась с Лианой, младшей самочкой, прежде пользовавшейся ее максимальным доверием из всего гаремного окружения. Та подтвердила, что Верховный Матриарх пребывает в добром здравии, хотя и выглядит со вчерашнего вечера мрачнее тучи. Увы, прояснить ситуацию Лиана не смогла — Желанная так же, как и Прорва, не стала никого посвящать в состоявшийся разговор. Но, вроде бы, следы борьбы на месте встречи отсутствовали, и вообще с виду ничто не изменилось, кроме настроения Великой Матери. Взяв со сводной сестры обещание, что та немедленно ее известит, в случае каких-либо настораживающих изменений в гареме, Греза, наконец, выдохнула. А потом за повседневными хлопотами все волнения окончательно отступили на второй план.
Алая ткань церемониальной накидки мягко опустилась на плечи, и золотые цепи зазвенели, обвивая шею и запястья Жрицы; драгоценная сеть, собранная из самоцветных каменьев легла поверх гривы, расшитый пояс трижды обернулся вокруг талии, ажурная ритуальная маска покрыла лицо. Закончив все приготовления, Осень вышла из своей кельи, дабы присоединиться к другим Жрицам, собирающимся в главном помещении Храма. Согласно древним традициям они должны были приветствовать новый день молитвой и жертвоприношением.
Когда дочь Свободы ступила под своды большого зала, присутствующие служительницы культа тотчас окружили ее и засыпали вопросами — вести разлетались быстро и, хотя Храму негоже было становиться территорией для сплетен, самки везде оставались самками. К тому же, служба еще не началась, а Жрицы, в большинстве своем, были сейчас не очень-то сосредоточены: чуть пьяные от успокоительных трав, снижающих влияние Сезона, они вели себя наивно и непосредственно, точно детеныши, впрочем, совершать ритуал это не мешало. Осень травами не злоупотребляла, предпочитая иные способы снятия напряжения, но таких, как она, были единицы — основная масса послушниц отрекалась от самцов и мирской жизни, заглушая природные позывы снадобьями. Это не являлось необходимым условием, однако мужской пол из суеверного страха все равно старался обходить Жриц стороной, не бегать же было за самцами самостоятельно. Ко всему прочему, запрет на размножение делал служительниц культа совсем уж неперспективными невестами. Конечно, и тут было не столь категорично, как считали невежды — при определенных условиях Жрицы также имели право воспроизвести потомство, однако выполнение этих условий требовало таких моральных затрат, что редко кто отваживался на них пойти. Одним словом, большинство девочек здесь были одиноки, и потому личная жизнь Осени, удобно устроившейся под боком у исправно приводящей новых кавалеров старшей сестры, много кого волновала — как в хорошем смысле, так и не очень. А, уж, когда прошла весть, что один воин взял Осень в гарем, обсуждений было недели на три. Когда этот самый воин бесследно исчез, всколыхнулась вторая волна пересудов, но теперь уже, по большей части, среди самцов, принесших данные соображения женам, которые, в свою очередь, донесли все до Храмового женского сообщества. По версии местных суеверных охотников, Сумрак сгинул не иначе, как из-за своей связи со Жрицей. То, что никто не знал подробностей и лично с пропавшим воином знаком не был, почему-то сплетников не смущало. Ну, и вчерашнее событие, заставившее Осень провести день дома, также, естественно, незамеченным не осталось, вызвав шквал обсуждений. Слава богам, вовремя явилась Верховная Жрица, Тринадцатая, и разогнала всех по местам.
Двенадцать послушниц, посвятивших себя служению богиням, были облачены в одежды соответствующих цветов. Три самки в алых одеяниях, к коим относилась и Осень, составляли свиту Красной Воительницы, светлые накидки отличали Жриц Белой Матери, прислужницы Серой Провидицы носили серебро, а спутницы Золотой Владычицы — золото. И лишь старшая Жрица могла говорить с самим Черным Воином; ее одежды имели цвет ночи.
Время ритуала подошло. Верховное божество-воитель откинуло свой плащ, затеняющий свет красной богини, и та воссияла над миром в полную силу, знаменуя начало дня. Лучи восходящего светила прошли через узкое окошко под храмовой кровлей и подсветили алтарь, отчего за ним плавно выросла высокая величественная тень черного охотника. Особый рельеф отбрасывал ее на стену, являя восторженным взорам священный облик, дабы смертные могли прийти и поклониться ему. Одновременно по обеим сторонам от мрачной фигуры проступили силуэты четырех богинь, отбрасываемые витражами — красным, желтым, прозрачным и затемненным.
Как только лики богов возникли на каменной кладке, в руках младших послушниц зазвучали барабаны, и Жрицы торжественно приблизились к своим покровителям дабы воскурить пред ними благовония. Тринадцатая взошла к алтарю и наполнила жертвенной кровью чашу Черного Воина — эта кровь каждое утро бралась от одного из зверей, попавшихся в специальную ловушку. Считалось, что животное само избирало свою участь. Оно забивалось во славу творцов мира, и его плоть после службы раздавалась пришедшим в Храм самкам, чьи детеныши болели или были слабы — вкусив этого мяса мальки поправлялись и крепли на глазах.
Обряд начался. Стройный ритм барабанов отражался от резных стен, сверху донизу увешанных трофеями почивших охотников, и ароматный дым струился между стройными колоннами, обвитыми острыми хребтами Жесткачей, принимая замысловатые формы и извиваясь, подобно глубоководным плывунам, танцующим в морской толще. Тринадцатая завела отрывистую и грубую гортанную песнь, тотчас влившуюся в основной мотив, и двенадцать Жриц раскатисто подхватили ее, усиливая вибрации молитвы и заставляя их буквально сотрясать все пространство зала. В этой древней песне, сотканной из чувств и образов, не было слов, потому в далеком прошлом ее понимали носители всех наречий и диалектов; она и до нынешних дней дошла, не утеряв своего значения — неизменной, прекрасной и суровой в своей первозданности. Постепенно голоса самок сплелись в единый звук с переменной частотой, по мощности сравнимый, разве что, с ближними грозовыми раскатами, и звук этот продолжал усиливаться. Он уже был слышен на улице, привлекая к дверям Храма пеструю толпу. А Жрицы, не переставая взрыкивать, принялись в такт своей песне раскачиваться из стороны в сторону, впадая в транс. Иногда в такие моменты какая-то из них начинала биться в припадке и пророчествовать, что именовалось «прикосновением богов», но случалось это нечасто…
Осень восседала перед пылающим силуэтом Красной Воительницы и пела вместе со всеми, чувствуя, как от рвущегося из горла рыка резонирует грудная клетка. От смешения цветов, запахов и звуков, наводнивших зал, ощущение реальности терялось. О чем конкретно она пела? Она точно не знала сама. Каждый раз одна и та же акустическая комбинация порождала разные абстрактные ассоциации — иногда с живущими, иногда с ушедшими, иногда с определенными местами и ситуациями… Однако сейчас все изменилось, ибо в голову начал настойчиво лезть один и тот же пугающе четкий образ: чужой челнок опускается на площадку у стен гарема, и чужой самец в почетных золотых кольцах сходит по трапу.
