Осень тем временем достала салфетки и бутылочку с антисептиком. Протерев несколько укусов и ссадин у себя на шее и груди, она подошла к самцу.

— Ну-ка, дай-ка, — проговорила она, слегка поворачивая его за плечо.

Как всегда, шкуре самца досталось весьма прилично. Он сам лишь несколько раз позволил себе до крови хватануть самок, и то в минуты, когда уже совершенно себя не контролировал, а уж они-то не стеснялись. Впрочем, он привык.

— Не стоит, — попытался он остановить Осень, — я в состоянии сам…

— Успокойся и не дергайся, я перестаралась, у тебя на спине что-то страшное, — удержала его самка.

Ха, а, будто до этого бывало как-то иначе?

Не взирая на его протесты, Осень тщательно промыла все раны и нанесла какую-то мазь, от которой шкура неприятно заблестела. Снадобье пахло резко и пряно, но хорошо охлаждало ссадины. Самочьи лекарства, конечно, были гораздо более щадящими, чем те, которые обычно использовали воины, только, скорее всего, и менее эффективными.

— Спасибо, — поблагодарил Сумрак, вставая.

— Ты куда собрался?

— Думал, ты хочешь отдохнуть, — замялся он. — Ночь на исходе.

— Останься, — скорее приказала, чем попросила Осень.

— Хорошо, — опять послушался самец и добавил чуть смущенно: — Что… делать будем?

Он никогда еще не оставался с самками после любовных утех — они всякий раз засыпали, и Сумрак потихоньку уходил, исчезая до следующего вечера. Поэтому сейчас он, мягко говоря, чувствовал себя не в своей тарелке. С чего это Осень вознамерилась с ним пообщаться? Почему озаботилась его ранами? Зачем увела к себе?

— Как ты и сказал, просто отдохнем.

Она элегантно откинулась на ложе, созерцая обескураженного самца с легкой усмешкой. Сумрак аккуратно вновь присел на край, но Осень приглашающе похлопала по кровати возле себя. Самец неловко подобрался ближе и растянулся рядом с ней, приподнявшись на локте, насколько это позволяла мягкость перины.

— Ты что так напрягся? — удивилась Осень. — Я тебя не съем.

Она легонько толкнула его в грудь, укладывая на спину и заглядывая в его лицо.

— Могу я тебе задать один вопрос? — она выжидающе поглядела на самца.

— Да, конечно, задавай… — согласился он, прогнозируя какую-нибудь женскую глупость типа, «С кем из нас тебе больше нравится спариваться?» или «А я, по-твоему, красивая?»

— Почему ты вернулся после того, что было вчера?

Таак, и она тоже в курсе… Хотя, глупо было надеяться на то, что самки могут держать рот закрытым, а жвала прижатыми… Давайте уже всем расскажем, да, что там, давайте в новостях объявим: леди Прорва из долины горячих источников отымела доверчивого охотника в кладовке в особо извращенной форме, в результате чего тот вырубился, сделал лужу и наблевал в саду…

Сумрак поежился. Но, тем не менее, сделал глубокий вдох и честно ответил:

— Если бы я не вернулся, я бы нанес оскорбление вам и уронил бы свою честь.

— Интересная позиция… — неопределенно хмыкнула Осень.

— Вполне, на мой взгляд, нормальная… Есть общие правила приличия, и…

— То есть, ты считаешь, то, что вчера с тобой вытворяла сестрица, твоей чести не уронило? — перебив его, уточнила самка.

— Все, что происходит на брачном ложе, должно там же и оставаться, — слегка уклончиво ответил самец. — Не стану утаивать, самолюбие мое пострадало и гордость тоже. Но не честь. Мою честь уронит убийство беззащитного, мою честь уронит бегство с поля боя, мою честь уронит грубое неуважение к самке. Но никак не попытка удовлетворить ее запросы в брачный период.

— Значит, сдаться врагу — недостойно, сдаться самке — допустимо? — продолжила допытываться Осень. Вот потому-то служителей культа многие недолюбливали. Всегда им надо было докопаться до сути, залезть в чужую голову, выведать все, что руководит окружающими… Захотелось ответить, что не ее дело, но это была бы неправда — как ЕГО самке ей БЫЛО до этого дело.

— Ты действительно не видишь разницы, или просто пытаешься меня запутать? — вздохнул Сумрак.

— Итак, значит, тебе вчерашние развлечения понравились? — проигнорировав вопрос, резюмировала Осень.

Сумрака вдруг заметно передернуло, подавить эту реакцию он просто не успел.

— Прекрасная Осень, я так не говорил, — тихо произнес он. — Но, если Прорве именно это было необходимо, чтобы почувствовать себя счастливой, кто я такой, чтобы препятствовать ее счастью. Хотя, я не думаю, что так уж оправдал ее ожидания. Местами мне надо было оставаться сдержанней.

Осень изумленно прищелкнула.

— Помилуй, да ты даже не пытался отбиваться — это ли не сдержанность?

— А, может, хватит об этом? — устало попытался уйти от неприятной темы Сумрак.

— Ой, кто это у нас вдруг застеснялся? — она фривольно потянула самца за мандибулу. — Расслабься, мне просто интересны твои мотивы. Никто со времен распада гарема не терпел Прорву столько, сколько терпишь ее ты. Тут определенно не без доли мазохизма.

Самец завозился и попытался вылезти из-под нее, но получилось лишь отползти назад и слегка приподняться. Он серьезно поглядел на Осень.

— Если тебя правда интересует мое отношение… Как ты считаешь, я получаю удовольствие, когда Священная Дичь вцепляется в меня всеми когтями? Отнюдь, но я и не ожидаю от нее иного. Ее дело нападать, мое — убить ее. И это нормально. Так было всегда, и так должно быть. Здесь нечто похожее. Если некоторые самки хотят нападать, на то их право. Нападающую дичь я должен убить. Нападающую самку — покрыть.

— Слова истинного воина, — удовлетворенно склонилась Осень. — Признаться, иного я и не ожидала…

— Зачем тогда выспрашивала?

— Хотелось удостовериться.

Они помолчали.

— Она же не всегда была такой, верно? — наконец, решился спросить Сумрак.

— Не всегда, — эхом отозвалась Осень. Заметив ожидание в глазах собеседника, она вздохнула и начала свой рассказ.

Утес был властным и горделивым самцом. Прославленный воитель, снискавший славу и почести, он выбирал лишь самых лучших самок. Двух старших сестер он увел из чужого гарема, свернув его владельцу шею голыми руками. Прорва стала его любимой игрушкой. Ему нравилось ее укрощать, нравилось, что каждая ночь любви напоминала сражение. Эта самка и в те годы была крупнее остальных, а ее боевой нрав несказанно будоражил Утеса. Они непрестанно бросали друг другу вызов, испытывали друг друга, обманывали друг друга. Столь страстного и дикого романа, наверное, свет еще не видывал… Прорва не признавалась в открытую, но обожала она своего самца слепо, без оглядки, гораздо больше, чем он ее. Она находила в нем нечто такое, чего не встречала в других самцах — титаническую силу духа. Он единственный был способен подчинить своенравную самку хоть на краткий миг. И за это она его любила. Она дарила ему сыновей — Сезон за Сезоном — таких же крупных, как она и таких же сильных, как Утес.

Все шло прекрасно, пока однажды самку не скосила тяжелая болезнь. Казалось, владыка гарема должен был места себе не находить от переживаний, но… Он осознал в тот момент, что Прорва иногда может быть слаба. И сразу потерял к ней интерес. Пока она была прикована к постели, и сестра с другими самками ухаживали за ней, Утес не посетил ее ни разу. Он проводил Сезон с другими партнершами и искал Прорве достойную замену для своих увеселений. На некоторое время он увлекся было Осенью, но той недоставало Прорвиного мастерства жестоких прелюдий, и Утес также быстро охладел к ней.

Через год, когда самец вновь прибыл в свой гарем, Прорва была уже на ногах и полна сил. Но подорванное здоровье уже не позволяло делать частые кладки. Таким образом, она лишилась покровительства Утеса окончательно: единожды увиденная больной и слабой, она перестала возбуждать его чувства, а, став плохой производительницей, окончательно обесценилась в его глазах.

Прорва крайне болезненно восприняла это. Любимый сперва обделял ее ласками, а затем и вовсе перестал замечать. Она пыталась добиться его внимания. Она как-то даже напала на него, попытавшись взять принадлежащее ей силой, но Утес лишь грубо оттолкнул ее и запретил впредь даже приближаться к себе. Она хотела покинуть гарем, но не нашла в себе решимости это сделать. Она надеялась до последнего, что Утес вспомнит их былую страсть…