В доме Калугиных воцарилась осторожная тишина. Даже Екатерина Ермолаевна двигалась по комнатам бесшумно, как по чужой квартире, все боялась задеть стол или табуретку, чтобы не наделать шуму. Готовила еду жиденькую – экономила продукты, растягивая на более длительный срок то, что приволок домой Мотька в первый день оккупации. И все сокрушалась: надолго ли их хватит? Но что тут поделаешь? Что было, то и было, а пополнять запасы нечем.

Где-то в середине ноября осенним дождливым вечером в дверь осторожно постучали. Калугины сразу и не поняли, что это. Не то стучит кто-то осторожно, не то кошка или собака скребется. Стук повторился. Екатерина Ермолаевна беспокойно глянула на мужа:

– Кто ж это может быть? Не Степанко ли снова пожаловал?

Фёдор Николаевич шепнул Лизе:

– Давай с детьми в спальню. От греха подальше. Добрых людей ждать не приходится.

Лиза пожала плечами.

– Открыть все равно придется. Посмотрим.

Она двинулась к двери, Екатерина Ермолаевна остановила:

– Постой, доча. Не к добру это. Кого на ночь глядя занести к нам может?

– Ма, да не волнуйся ты так. Сашка или немцы дверь бы уже вышибли. Может, помощь кому нужна.

Она отодвинула дверную задвижку, выглянула и ахнула: на пороге стоял, покачиваясь, Коля Воронков.

Лиза от изумления чуть не упала. Распахнула глаза, осмотрелась, схватила за рукав и быстро затащила его в дом.

На Колю смотреть было страшно. Куда подевался тот бравый молодцеватый красавец, каким он выглядел в довоенные годы? Перед Калугиными стоял моложавый старичок, заросший, небритый, в грязной и оборванной офицерской шинели, висевшей на нем, как на вешалке. Эта худоба и впалые щеки потрясли Лизу. От прежнего Воронкова остались только глаза. Глаза, такие знакомые, почти родные, но такие уставшие… В них была какая-то обреченность, какая-то особая, невозвратная печаль. Сердце защемило, затарабанило, пытаясь вырваться из груди. Но она быстро опомнилась, повернулась к маме.

– Мам, ну что? Воду ставить? Или кормить?

Екатерина Ермолаевна тут же распорядилась:

– Давай, дед, подбрось в печку уголька да пару полешек, чтобы быстрей разогрелась. Лиза, воду! Пару ведер, чтоб помыться хватило. – И к Николаю: – Коленька, раздевайся живо. Все твое спалим. Куда тут в военной форме идти? Дедово оденешь, подойдет по размеру. А разговоры все – что да как, да откуда – потом. Лена, – это уже к внучке. – Бери Юрочку и – к себе в комнату. Нечего тут крутиться, и так места мало. – Кивнула головой в сторону спальни. Добавила: – Давай, давай, шустренько. А я пока чего поесть приготовлю.

Коля беспомощно оглянулся: где ж тут раздеваться?

Лиза сообразила, взяла его за руку.

– Пошли в коридор, сапоги снимем. Видишь, грязи на них вагон. Со всего Донбасса. Потом в спальню ко мне, там разденешься. И не стесняйся – ты дома.

Воронков усмехнулся:

– Со всего Донбасса грязь, говоришь? Бери пошире – чуть ли не от самой границы.

Он быстро разулся, прошел в Лизину комнату, снял все с себя. В одних трусах пристроился на краешке стула.

Лиза быстро собрала его одежду, сунула ее, как в мешок, внутрь гимнастерки, связала рукава, повернулась к выходу. Коля остановил ее, смущенно улыбнулся краешками губ:

– Лиза, ты прости, а пожевать хоть корочки не найдется? Я один сухарик на три последних дня растягивал.

Лиза пожала плечами.

– Да, конечно, Коленька. Мама там суп уже греет. Ты только скажи: сразу давать или после мытья?

Воронков сглотнул слюну:

– Корочку бы сразу, если есть, конечно. Остальное потом.

Лиза кивнула и заспешила из комнаты. Екатерина Ермолаевна оторвалась от плиты.

– Корочку Коле я сама дам. А ты одежку его в сарайку снеси, завтра с утреца сожжем.

Лиза поспешила на выход, плечом толкнула входную дверь, сделала шажок на улицу и… нос к носу столкнулась с Шуркой.

– Ты чего? – ошарашенно спросила она. – Чего по ночам шастаешь?

Шурка пожала плечами.

– А ты чего? Первый раз, что ли? Или ты ко мне в такое время не захаживала? Не ночь пока. Сашка на службу собирается, покормить надо. Я кинулась готовить, а соли нет. Вот я к тебе и метнулась.

Она обшаривала Лизу поросячьими своими глазками. Лиза спрятала за спину Колины вещи. Усмехнулась.

– На службу, говоришь, собирается? Мужиков наших ловить? Или, может, немцам сапоги лизать?

Шурка вздохнула.

– Ладно, Лиза, хватит тебе насмехаться. Неизвестно пока, что лучше: по чуланам прятаться или новой законной власти служить. А муж, он и есть муж. Время покажет, кто прав. – Шурка зло взглянула на Лизу. – Так дашь щепотку соли или откажешь подруге? – Она слегка наклонилась к Лизе. – Только вот чего я тебе скажу: кто прав, кто виноват и кто какую власть признает – пусть мужики наши разбираются. А мы с тобой подругами были, подругами и должны остаться.

Хотела Лиза сказать ей, что подругами они никогда не были, разве что учились в одном классе, но смолчала. Сейчас ей нужно было только одно: чтобы Шурка побыстрее убралась.

– Ладно, – сказала она. – Подожди, сейчас вынесу.

Повернулась неловко, пряча Колины вещи от Шуркиных глаз, пошла в дом. Но та ждать не стала – тут же юркнула следом. И, конечно, взгляд ее уперся в Колины сапоги. Она встала как вкопанная.

– Чо, – спросила Шурка ошарашенно, – Димка вернулся?

Лиза застыла. Подумала: «Дура я. С чего я с этой сучкой полицейской цацкаюсь? Нужно было дверь перед ее носом захлопнуть, так нет – неудобно! А теперь думай, как выкрутиться…» Она постояла молча, собираясь с духом, потом обернулась.

– Ты что, сдурела? Дима в Москве, куда ему возвращаться? Сапоги это Мотькины. Раздобыл где-то. Вроде у итальяшек выдурил.

Шурка закивала:

– Ну да. Ну да.

И повернулась, собираясь уходить.

Лиза окликнула ее:

– Ты куда? Или соль уже не нужна? Куда собралась?

Иванкова обернулась. Растерялась, замямлила:

– Я… Да я это… Я это… – Нашлась. – Ты, Лиз, прости меня, дуру. Тут с этими делами, с немцами этими, совсем голову потеряла. Как больная. И с Сашкой тоже: он то валяется в койке по полдня, то срочно ему нужно, как сейчас. Как на пожар. Замоталась я совсем. Прости. Ну соль мне нужна. Конечно, соль. Только быстренько, а то Сашка совсем не в себе. Как бешеный.

Лиза недовольно проворчала:

– Стой здесь, там батя совсем раздетый, купаться собрался. Вынесу.

Она метнулась в комнату, бросила маме:

– Шурка за солью.

Отсыпала соли в кулек, вынесла.

– Бери. Да не переживай. Сейчас все на взводе. Время такое. Корми мужа. – Не удержалась, добавила: – Пусть подавится.

Шурка зло зыркнула на нее и шмыгнула за дверь.

Лиза подождала минутку и побежала в сарай. Бросила все и бегом обратно. Запыхалась.

– Ну все, – сказала, отдышавшись. – Эта сучка полицейская не за солью – на разведку прибегала. Так что некогда Коле ни есть, ни купаться. Сейчас здесь немцы будут. Давай, мам, собирай продукты, я Колю провожу к кому-нибудь из наших. Сейчас сховаться надо побыстрее, все остальное потом. – И к отцу: – Пап, одежку приготовил? Давай быстрее. – Она засуетилась, тело ее била мелкая дрожь. – Быстрее, быстрее, не успеем.

Николай, несмотря на слабость, оделся быстро. Екатерина Ермолаевна собрала в узелок продукты, сунула в руку Коле, и тут силы оставили ее. Она тяжело упала на табуретку, заплакала.

– Коленька, прости, что так выпроваживаю из дома. Прости. – Слезы ручейками стекали из ее глаз. – Прости, родной.

Он подошел, обнял, прижал ее голову к груди. Прошептал:

– Ну что вы, что вы, Екатерина Ермолаевна, не надо. Я все понимаю. Обойдется, будет и на нашей улице праздник.

Екатерина Ермолаевна слегка отстранилась от него, взглянула в глаза, тихонько сказала:

– Не Екатерина Ермолаевна я тебе, а мама. Так и зови меня, сынок.

Вмешалась Лиза.

– Мам, некогда в любви объясняться, бежать надо. Кивнула отцу. – Прощайтесь. Бог знает, когда свидетесь.

Быстренько накинула старенькое свое пальтишко.