Ивана прошла в палатку и еще несколько минут понаблюдала за ними в щель полога. Эти ночные посетительницы лагеря не просто доставляли сюда одежду – они символизировали особое восприятие мира, чистоту нового дня, красоту предстоящего труда.

Невинные существа, воодушевляемые только идеей Добра.

Но вправду ли невинные?

Какой-то внутренний голос шепнул Иване: «Да услышит тебя Господь…»

Ньеман не пошел ужинать. И почувствовал от этого тайное легкое удовлетворение. Каждая пропущенная трапеза, каждая скромная победа в области диеты преисполняла его какой-то дурацкой гордостью. С возрастом он начал полнеть и расценивал это как личное оскорбление. Ему ужасно хотелось подражать садху[31], которые довольствовались чашкой риса раз в день. Эдакий стоик, отвергающий искушение жратвой. Увы, к сожалению…

Зазвонил мобильник, это была Деснос:

– Мы ждем вас внизу.

Ага, значит, она собрала свою команду. Ньеман встал с кровати, стараясь не смотреть на пожелтевшие обои своего двенадцатиметрового номера, чьим узорам в стиле Жуи[32] грозил скорый бесславный конец.

На церемонии открытия OCCS [33] префект ему сказал: «Счастливчик, вы теперь сможете путешествовать по всей Франции!» И вот пожалуйста: единственное путешествие, какое сейчас выпало на его долю, – это посещение местного морга. Гастрономические утехи ограничивались сэндвичами, съеденными наспех в машине. А что касается очарования провинциальных городков, то оно заключалось в гнусных гостиничных номерах и трупах, обнаруженных в какой-нибудь канаве.

Честно говоря, Ньемана это вполне устраивало: его интересовали только Зло и Смерть. Остальное он предоставлял обычным людям, предпочитавшим жизнь и старавшимся забыть о смерти. То есть тем, кого он защищал, хотя в реальности плохо переносил их общество.

В ресторанном зале его ожидали несколько жандармов. Молодчики, выряженные в стеганые куртки цвета морской волны, стояли посреди зала с пожухшими стенами, освещенного маленькими лампочками под восково-желтыми абажурами и увешанного мушкетами семнадцатого века…

Стефани представила ему каждого из этих служивых, но их имена звучали так затейливо, что запомнить их все равно было невозможно.

Двое из них явно принадлежали к высшей весовой категории. Двое других то ли недавно закончили свое обучение, то ли недавно его начали. Еще один выглядел готовым пенсионером. И только шестой показался ему годным к службе – усатый служака лет сорока, стандартных габаритов.

– Садитесь, – скомандовал Ньеман так, словно выкрикнул «вольно!».

Жандармы скинули куртки и подтащили стулья к самому большому столу.

– Первым делом нам нужны эксперты, – объявил майор.

– Они приедут завтра утром.

– Прекрасно. Пускай обследуют каждый сантиметр часовни.

– Но…

– Но что?

– Вы же ее видели, как и я. Она была расчищена, осмотрена, и по ней ходили. Я не знаю, что еще там можно…

– Деснос, я тебе уже говорил: перестань давать ответы, прежде чем задать вопрос. Мне нужны отпечатки пальцев, образцы пород камня, слепки. То есть все, чем я смогу озадачить лабораторию в Страсбурге! Возможно, эти анализы что-нибудь и дадут.

Стефани сделала запись в блокноте. Жандармы исподтишка переглядывались.

– Второе: обследование ближнего пространства.

– Что значит «ближнего»? – спросил усатый жандарм.

– Часовни. Мы должны учитывать гипотезу, что этот «несчастный случай» на самом деле убийство, вызванное специально обрушенными подмостками.

Вытаращенные глаза, уставившиеся на него, ровно ничего ему не говорили: скептицизм явно был общим.

– Одно из двух: преступник либо кто-то из Посланников, либо посторонний – сезонник, местный житель… В любом случае ему пришлось добираться до часовни тем или иным способом – пешком, на велосипеде, в машине, на мотоцикле… Поручаю вам опросить здешних фермеров – тех, кто живет у дороги, тех, кто ездил по департаментскому шоссе в этом временно́м промежутке. Возможно, кто-то из них что-нибудь видел.

– Но мы уже проделали эту работу, – обиженно заметила Стефани.

– Значит, придется повторить. Ваш отчет пока еще тоньше, чем моя налоговая декларация.

Эти последние слова были встречены ледяным молчанием. Теперь Ньеман ощущал вокруг себя не робость, а скорее зарождавшуюся враждебность. Но ему было плевать на это.

– И третье: я хочу, чтобы вы всерьез занялись сезонниками. Их анкетными данными, гражданством, наличием судимости и так далее.

– Это значит отнестись к ним как к преступникам.

– Нет, это значит проявить здравомыслие. Мне тут твердят, что анабаптисты против насилия, что у них не могло быть никаких поводов для убийства. Ладно, предположим. Тогда кто остается? Самые близкие к этому месту – сезонники, которые ночуют меньше чем в пятистах метрах от часовни. Значит, стоит покопаться и в этом.

Усатый задал уточняющий вопрос:

– Мы должны допросить всех без исключения?

– Именно так. Проверить и перепроверить их алиби. Потребовать от кооператива их рабочие карточки.

Жандармы ерзали на своих стульях. Деснос откашлялась.

– В чем дело? – осведомился Ньеман.

– Это будет трудновато – ведь такая операция рискует затянуть сбор винограда.

– Ага, вот спасибо, что напомнили. Я хочу сразу расставить все точки над «и»: погиб человек, это не шутки. И я больше не желаю слышать эти причитания о сборе винограда. Наше расследование важнее всего.

Один из пары толстяков рискнул взять слово. Как ни странно, он говорил без всякого вогезского акцента:

– Предположим, что кто-то из сезонников вызвал разрушения в часовне, но с какой целью? Чтобы убить Самуэля? А зачем?

– Давайте сперва отработаем мои версии и посмотрим, что будет в сухом остатке, – отрезал Ньеман и, прижав к ладони большой палец, растопырил четыре остальных. Четвертый означал следующее распоряжение.

– Потрясите также строителей, пока они тут. О них мы еще не говорили, но на самом деле им было легче всего разрушить леса.

Деснос хотела возразить, что этих людей тоже опросили – и Ньеману это известно, – но воздержалась.

– А вот пятый этап – самый сложный…

И он понизил голос, словно хотел донести до них свою идею как можно деликатнее:

– Нужно вернуться к тому камню во рту и расспросить Посланников.

– Но я вам уже сказала…

– Что они не подписывают свидетельства? Хорошо, тогда убедите их, что это простой разговор.

– Они не будут говорить. Да им и нечего сказать. Мы уже…

– Повидайте близких друзей Самуэля. Я признаю, что все они одним миром мазаны, но все равно у каждого из них должны быть какие-то личные особенности. И еще: я хочу получше разузнать, что собой представлял пострадавший.

– Умерший, – поправила Деснос.

– Хорошо, пусть будет умерший, – согласился Ньеман.

На самом деле он разделял сомнения Стефани: хозяева виноградника не заговорят, а если и заговорят, то лучше бы они смолчали. Но он был здесь главнокомандующим, а значит, ему надлежало верить в победу – и ради себя самого, и ради других.

Будущий пенсионер поднял руку:

– Я знаю, что вы приехали с целью продвинуть расследование, – сказал он, – такая у вас работа, все ясно. Но могу я задать вам вопрос?

– Слушаю.

– Откуда у вас такая уверенность, что это убийство?

Ньеман подумал о камне во рту погибшего. Вроде бы пустяк, но чутье подсказывало ему, что это та самая песчинка, которая застопорила ход всей машины расследования.

Он обернулся к Деснос, сделав вид, будто перепоручает ей важную миссию:

– Это вам объяснит капитан. – И тотчас же продолжил: – Я также хочу, чтобы вернули на место рухнувшие подмостки.

– А зачем? – спросил кто-то.

– Затем, что эксперты наверняка потребуют этого. Кроме того, я надеюсь… Если это действительно преступление, то орудием убийства вполне могла послужить металлическая стойка. А еще нужно, чтобы вы разыскали фрагменты потолочной фрески.