– МЕРЗАВКА! ПОШЛА ВОН! ВОООН!

От охватившего её бессилия Даниэла подняла с земли увесистый камень и замахнулась:

– Отстань! Ты обычный дуб! Самый обычный! – Её сердце заколотилось как бешеное. Томас молчал, казалось, даже ветер затих. Облака развеялись, обнажив полную белую луну. Даниэла взяла себя в руки, передумала швыряться камнем, разжала пальцы, и тот с глухим стуком упал на землю. – Привидится же такое!

Покидая школьный двор, Даниэла всё же пару раз обернулась. А потом, когда бежала не разбирая дороги, всё думала о Томасе, думала, думала… «Этого не может быть! Просто моё бурное воображение сыграло со мной злую шутку! Солнце село, тучи, сильный ветер и… А голос? Я определённо слышала жуткий, нечеловеческий голос! Дуб говорил со мной! Как такое вообще возможно?»

Даниэла пришла в себя на перекрестке, почувствовав чужие цепкие пальцы на плече. От неожиданности она вздрогнула и подняла глаза. Незнакомка близко наклонилась к её лицу, выдохнув ароматом восточных пряностей, – нарядно одетая женщина в воздушном шифоновом платье, развевающемся на ледяном ветру. В электрическом свете ткань, отливая алым, переходила в зелёный перламутр, искрясь серебряными вспышками. Прозрачнейший шифон! И это – в середине октября! Даниэла на секунду позабыла о Томасе, перевела взгляд на пальцы, впившиеся ей в плечо, – неестественно белые, с заостренными фиолетовыми ногтями. Женщина ее и участливо погладила по спине:

– Всё в порядке, деточка? Не нужно так спешить! Аккуратнее переходи дорогу, дождись зелёного света. – Машины проносились мимо них на бешеной скорости. Даниэла обернулась к светофору – табло горело красным. Звуковое оповещение отсчитывало секунды: 24, 23, 22…

– Спасибо вам! – произнесла девочка, но слова благодарности повисли в воздухе – женщина исчезла. Странно – Даниэла не почувствовала, как женщина отошла от неё, и не услышала стука каблуков о мостовую. Поправив лямки рюкзака, Даниэла вернулась к мыслям о Томасе. После пережитого кошмара женщина в бальном платье посреди холодной улицы показалась ей сущей ерундой. Дождавшись зелёного, Даниэла пошла умеренно быстрым шагом, успокаивая дыхание и стук сердца.

Город Хамельн, восточная Германия. Улица Зюнтельштрассе, дом сорок девять, квартира два. Открывая дверь подъезда, Даниэла обернулась на пустынную улицу, ярко освещённую фонарями. Убедившись, что её никто не преследует, шумно выдохнула, поднялась по лестнице и зашла в квартиру.

– Мам! Пап! Я пришла!

– Ты почему так долго, Дени? – прозвучал обеспокоенный папин голос из гостиной. – Мой руки, ужин на столе. Начинается матч, поторопись, доча! – Через приоткрытую дверь родительской спальни пробивалась тусклая полоска света. По звуку тихо работающего телевизора было понятно, что мама уже спит. Даниэла поморщилась, снимая куртку, – обожжённая ладонь задела резинку в рукаве. Она быстро разулась, потянулась к крючку и, вешая куртку, охнула – спину кольнула острая боль в районе лопаток. Томас хорошенько её поколотил.

– Хорошо, пап, я сейчас!

В ванной комнате девочка стянула с себя выпачканные вещи – пришлось повозиться с колготками, в дыре оказалось много песка. Песчинки рассыпались по плитке, отвратительно приклеиваясь к пяткам. Сметая их в кучку, она застыла, разинув рот. Ей на секунду показалось, что корявый сучок, непостижимым образом извиваясь, стремительно полз к корзине с бельем. Как в фильме ужасов, он шипел и выкручивался. Даниэла отрезала ему путь к побегу веником, накинула сверху мокрую тряпку. Уверенная, что ей это всё привиделось, она подняла веточку.

– Этого еще не хватало! И что прикажешь с тобой делать, вражеский лазутчик? – Повертев в пальцах совершенно обычную веточку, Даниэла решила, что воображение снова сыграло с ней злую шутку. Сучок, не больше трех сантиметров в длину, был недвижим. Даниэла, стараясь дышать ровнее и не поддаваться необоснованной, по её мнению, панике, зашла на кухню и воткнула сучок в горшок с гортензией. Вернувшись в душ, она смыла с себя грязь, посмотрелась в зеркало. Царапины на лице – раз. Неглубокие, это хорошо. На спине бордовое пятно, к утру разольется синяк – два. Обработала разбитое колено – три и забинтовала обожжённую ладонь – четыре. Морщась от боли, девочка натянула пижаму. Она долго размышляла: как объяснить произошедшее родителям? Сказать, что упала? Другого объяснения Даниэла придумать не могла. Не рассказывать же им бредовую историю о Томасе? Сумерки, ветер и воображение! Даниэла рассмеялась. Звук собственного голоса заставил её замереть – в нём всё ещё звучала едва сдерживаемая истерика. «Похоже, мои фантазии вторгаются в реальную жизнь и крушат её! Чудится невесть что!»

Даниэла, порывшись в рюкзаке, достала учебник истории, прилегла на кровать, раскрыла его и задремала. Через несколько минут книга из разжавшихся пальцев упала на пушистый ковер.

«Томми, помни: ты не одинок… Пусть я не рядом, но я навсегда останусь твоей матерью. Томми… А… Спасенья нет… Этот ноющий звук, приносящий с собой боль и отнимающий последнюю надежду… Томми, им нужна наша жизнь… Томми, мне так жаль тебя – лишиться семьи в один день. Что может быть ужаснее этого? Ведь даже смерть – облегчение… Моё облегчение – твоя жизнь. Томми…»

Белесый туман развеялся перед Даниэлой, возникли подёрнутые рябью чёрно-белые кадры. Дубовая аллея, тянущаяся до дальней развилки к кустам раскидистого боярышника. Одна из тропинок вела к домикам на пригорке – кособокие и смешные, они утопали в величественных деревьях. Даниэла, сощурившись, присмотрелась – картинка, вне всякого сомнения, чёрно-белая, но откуда у неё уверенность, что черепица на домишках именно красная или почти красная? Может, дело в полутонах? Девочка напрягла зрение: чёрный не совсем чёрный, а белый – не совсем белый? Она наблюдала за всем с огромной высоты – пятый этаж, шестой? Дубовые ветки, нависающие над гуляющими людьми в старинных одеждах, закрывали обзор. Одна из барышень оглянулась, запутавшись в подоле длинного пальто; нервно дернула за кожаный ремешок собачонку, смешно подскакивающую на тонких дрожащих лапах. Даниэла с любопытством наблюдала за барышней, пока зонтик, который та держала в руке, не исчез за поворотом. Картинка, прерываясь, пошла чёрными пятнами. Моросил мелкий дождь или ещё что – Даниэла не могла разглядеть. И вдруг крупным планом – ветка со свежими, набухшими почками и капелька воды, плотная прозрачная линза, отражающая тяжёлые перистые облака. Опустив глаза, Даниэла ахнула. Прямо под её ногами, далеко внизу – кованая скамейка; сидящий на самом краешке мужчина приподнял воротник плаща, спасаясь от ветра. Даниэла отчётливо видела кружок от шляпы и его крупные кисти, сжимающие набалдашник трости. Томас…

Она видела мир глазами Томаса. Каким-то непостижимым образом он транслировал ей свои воспоминания. «Вылези из моей головы, мерзавка! Пошла вон! Вон!» В эту секунду её грубо вытолкнули с огромной высоты. Раскинув руки, она стремительно падала, земля с протоптанными тропинками катастрофически приближалась. «Пошла… во-о-он…»

Всю ночь Даниэле снились кошмары. От снов её освободила боль – ладонь дергало, выкручивая пальцы. Сев в постели, она размотала сбившийся бинт, взглянула на рану: один из пузырей лопнул, оголив красную, болезненную плоть. Даниэла вспомнила о веточке, снова неумело замотала ладонь и пошла в кухню.

Горшок с цветущей гортензией, широко раскинувшей зелёные листья, которые, казалось, радуются солнечному свету, красовался на подоконнике. Скрюченная сухая веточка без признаков жизни, воткнутая Даниэлой в землю с края, смирно торчала в горшке. Даниэла потрогала её пальцем. Гортензия нового соседа будто не замечала, горделиво выставив свои бархатистые цветы. Даниэла, окончательно уверившись в невозможности происходившего накануне, подумала, что рациональное объяснение можно найти всему, и вчерашнему приключению в том числе. Но объяснение не находилось. И девочка решила заняться повседневными делами, а размышления оставить на вечер.