Я нисколько не поверил этой её наивности.
- Может, поугадываем звуки?
- Звуки не угадываются, - поскучнела она. - Они узнаются, в лицо. Впрочем, если хочешь, после завтрака...
- А после узнавания?
- Можешь немного поучить этюд.
- А ты?
- Сегодня воскресенье, и у меня много дел, ты знаешь: все дома.
- Но ведь у тебя сердце!
- Это верно, у меня сердце, - согласилась она. Я ждал продолжения, вроде "когда много дел, забывается о сердце". Но продолжения не последовало вовсе. Это правда.
- Значит, тебе нужно отдохнуть. А поскольку в доме все, и много работы, то выйти погулять.
- Знаешь, ты всё время ходишь по кругу, а между тем...
- ... между тем, - подхватил Ди, входя в спальню, - ему пора бы почистить зубы.
Моё время истекло, в лимиты, отпущенные свыше, я не уложился. И теперь, при пока ещё ничейных результатах, а я расценивал матч с Ба как отложенный из-за ничьей, мне оставалось только перенести его окончание в менее удобное место: за овальный стол. То есть, разыграть последний акт за завтраком. Если там мне не удастся решить вопрос о походе к аттракционам, то не удастся уже никогда. Как видно, вариант с подходом по тому же вопросу к Ди даже и не возникал в моей голове. Его фигура совершенно не увязывалась с какими бы то ни было походами, как если бы он был неподвижным, раз и навсегда установленным в красном углу дома идолом. Кроме того, как раз по воскресеньям частный приём больных активизировался. Что до Ба, то я был уверен: она поняла, куда я гну. И потому объяснил ничейный исход битвы тем, что она ещё не решила - хочется ей самой пойти, или нет. Вернее, может ли она это сделать, или, по каким-нибудь причинам, нет. Это позволяло расценить неоконченный поединок с нею даже не как битву, а всего лишь как разведку боем, не столько толкающую на окончательное решение, сколько на размышления. Если вспомнить высказанное Ба предложение пригласить цирковых к нам, то можно было надеяться и на положительный исход этих размышлений.
- Ты ходишь по кругам? - спросил Ди, когда я выползал из его, в сущности, кулибки. - Знай, их всего девять. Ты уже читал Данте?
- Нет, - отвечал я, уже выползая и из спальни, - этот круг у меня ещё впереди.
Школьной арифметике следовало бы ограничиться счётом до девяти, таков был бы мне урок на будущее, если б я извлёк его из неосторожного высказывания Ди. Но мне было не до уроков, предназначенных будущему отдалённому, у меня хватало своих забот, о непосредственном, сегодняшнем. И когда, почистив зубы и выйдя из ванной, я услышал в столовой смех-колокольчик, то расценил его как победный звон. Я понял, что всё-таки выиграл свою войну, подобно тому, как опытный полководец знает, что выиграл её в целом - при всех проигранных отдельных сражениях. Следовало опасаться лишь случайностей, способных отпугнуть приближающуюся победу. И потому я вернулся в ванную и необычайно тщательно повторил свой туалет, чтобы ни один внимательный или враждебный глаз не нашёл во мне зацепок для неуместной критики. И вот, я уже сидел за овальным столом рядом с Ба, а напротив - Жанна с её колокольчиком, чудесным и закономерным образом явившаяся к завтраку. И во лбу её темнел кровавый глаз. Я был тих и скромен, и ничего не уронил на скатерть: ни стакана, ни масла, разве что пару крошек. В открытое окно входило к нам пение птиц и утренняя, кисло-сладкая жара. На десерт был арбуз.
- Как ты себя чувствуешь, Ба? - сурово, чтобы не дать повода упрекнуть меня в подхалимаже, спросил я.
- Что-то случилось? - отреагировал Ди. - Сердце?
- Накапать капель? - с готовностью приподнялся Ю.
- Атмосферное давление, - прокомментировала Изабелла.
- Может, какое другое давление... - только отец мог придумать такое.
- Прежде всего не суетиться, - потребовала мать.
Жанна лишь вопросительно приподняла брови, и я повторил это движение: своими. Но, чем на всё это ответит сама Ба? Вернее, как она ответит. Я глянул на неё: её профиль выражал снисходительность - ко мне. А серый взгляд, направленный в другую сторону, откуда навстречу ему сияли глаза лемурьи, выражал нечто иное. Между глазами серыми и чёрножёлтыми что-то летало, я готов был поклясться, летали всех цветов молнии, следствие то ли скрываемой от посторонних борьбы, то ли ещё тщательней скрываемого согласия. В любом случае - молнии взаимного понимания. Впрочем, снисходительность в мою сторону свидетельствовала о таком же понимании. С моей позиции невозможно было заглянуть в глаза Ба, и потому я заглянул в жаннины, надеясь там найти прямое их отражение, и при них - слоновую кость и серебро. Почему бы не надеяться, если во всех других зеркалах, глазах или очках, витринах и просто окнах, в стенке "Беккера" и в висюльках люстры, подобных ёлочным игрушкам, повсюду было это отражение, сам горячий воздух создавал его, словно в пустыне - мираж. Повсюду, как оказалось, только не в Лемурии.
Там я обнаружил, вместо искомого отражения, то, о чём ночью говорила Изабелла: несомненное сходство Жанны с Ба, неизвестно, на чём основанное. По сути, нельзя было и придумать более непохожих глаз, более далёкие противоположности, чем Ба и Жанна. И в то же время, чудо и жуть, более близких. Возможно, противоположности всегда находятся ближе друг другу, чем всё близкое, не мне это решать... Мне только показалось, что Жанна с Ба прожили одну жизнь, или собираются прожить такую в ближайшем будущем. Или: одна такую прожила и угасает, а другая, подхватив сразу же взбодрившийся факел, сейчас понесёт его дальше. Вот почему напрасно было ожидать взаимного отражения друг в друге их глаз, в глазах Ба - жанниного личика, и наоборот. Впрочем, о первом и мечтать не следует, не для того глаза Ба были сотворены, чтобы отражать что-либо. А чтобы отражаться самим. Мне было ясно одно: скрещение их взглядов значит очень многое, только вот что именно - я не вполне понял. Предчувствие, что именно такое полупонимание играет, и ещё как сыграет, роль в моей собственной жизни, заполнило меня. Потому я с утроенным нетерпением ожидал, что же перепадёт мне из этого скрестившегося над столом прошлого и будущего. То есть, преисполненный предчувствий, я ожидал явления прямо сейчас, здесь, за овальным столом, за завтраком в воскресенье в августе пятьдесят второго, моего настоящего.
- Нет, - сказала, наконец, Ба. - Вовсе нет. Ничего не болит. С чего это вы все так всполошились?
Общий вздох облегчения, кроме меня, кроме меня: куй железо, кузнец своего счастья! Ещё лучше - булатную сталь.
- Тогда, - подобрался я, - можно пойти в аттракцион, смотреть... тигров.
Третий глаз напротив, казалось, подмигнул мне поощрительно. Зато все остальные: ах!
- Нет, - сказала Ба.
На всех лицах, кроме жанниного, возникло одно выражение. Я легко прочёл его: всё пропало, значило оно. А на жаннином? Я не мог рассмотреть его, мешали подступившие слёзы.
- Но, - вдруг продолжила Ба, и положила ладонь на моё темя.
Третий глаз напротив снова лукаво подмигнул мне, во всех других повторилось их: ах, а капли, а повышенное давление, а уложить в постель, а заткнуть рот...
- Но у нас есть возможность материализовать мою старую идею.
Заткнуть рот бомбе! Не тут-то было, и вот, уже разлетающиеся её осколки и удар воздушной волны. Только отец:
- То есть!..
- То есть... - Ба выдержала паузу, словно бы задумалась. - То есть, пригласить Сандро Сандрелли к нам на обед. Ведь мы так решили, помните?
- На обед! - вскричала мать. - Но позвольте, как же он... как же он тут будет...
Она широко развела руки и охватила ими полстола:
- Есть!
- Ты хотела сказать, чем он будет есть, - подправила Изабелла. - To eat or not to be, that is a question.
Ди и Ю траурно склонили головы.
- Посуду убирать? - спросила Валя. - А то у меня сегодня выходной. Я иду в тиянтир.
Вот уж слепота, так слепота: лучшая в мире труппа работала тут перед ней, не щадя сил, да ещё и платила ей за присутствие на спектаклях, а она... Не помню, впрочем, сколько платила, но плюс прописка и трудовой стаж, время, назад!
