Люди опускали на алтарь дары, шептали в ладони желания, просили прощения, а фигурки богов пялились в частокол свечек. Съедобные подношения не залеживались: их склевывали одноглазые вороны, которые вечно кружили над алтарями, роняя корки и перья. Птиц никто не гонял: из-за крыльев их считали священными.

Легенды гласили, что когда-то боги тоже прилетали на остров, но люди о полетах только мечтали. Над загадкой полетов билось не одно поколение, но остров не отпускал, даже вороны не могли улететь в Бездну, а транспортные челноки – небесные черепахи – поднимались над землей только на пару ладоней. Мора, правда, челноков почти не видела – лишь у главного храма, и то издалека, потому что зевак к ним не подпускали. Но сколько часов она просидела на своем подоконнике, представляя, как взмывает в воздух не только над родным Вторым кольцом, но и над Первым, и над башней Оси – над всем островом! Неподвижный черепаший нос разрывает дымную завесу облаков, под ногами кренится днище кабины, душа уходит в пятки, а бескрайняя вселенная Бездны поднимает ее на своих мягких ладонях…

В Бездне ведь не нужно прятаться от испуганной, разъяренной толпы, которая выкрикивает в спину проклятия. От вороньего грая Море захотелось заткнуть уши, но стоило захлопнуть за собой дверь семейного отсека, и звуки как черепашьей ластой отрезало.

В комнате было тихо, пахло соевой похлебкой и ванилью. Из окна, обвешенного гирляндами бусин и перьев, сочился мутный свет. В центре стола, смяв скатерть, возвышалось блюдо с белыми апельсинами, кокосами и ледяной ежевикой. Все из нижних садов – безвкусное, водянистое, но другого на Втором кольце не водилось.

Что за лицемерие этот Праздник урожая! Фрукты в подземных садах собирают круглый оборот, там наплевать, какой сейчас месяц и стоит ли в Бездне светило. Под землей его не видно, там все по-другому. Но праздник нужен, без праздника нельзя. Традиции следует чтить.

– Мора! Ну наконец-то. Скорее за стол!

Из кухонного уголка выглянула мама. Как-то странно улыбнулась дочери, засуетилась, принялась перекладывать приборы. Мора потянулась к ней – захотелось прижаться к родному плечу, зажмуриться и постоять так совсем недолго, – но вместо этого она просто подошла и опустила ладони на спинку стула. Прикосновения у них в семье были не приняты, хотя в редкие свои прогулки по террасам Мора понимала, что такие порядки далеко не у всех. Зато она ощутила знакомый, солено-карамельный аромат технического мыла, которым всегда пользовалась мама, и улыбнулась: так пах дом.

– Набегалась?

В уголках глаз у матери собрались морщинки, из прически кольцом выбилась прядь. Сегодня она убрала волосы по-праздничному – подняла повыше и заколола пластиковым цветком. Мора сомневалась, что такие цветы вообще существуют – на Втором зелень выращивали разве что на редких подоконниках, а в подземных садах, устроенных в скальной породе под террасами, все пространство занимали овощи и фрукты, так что цветы казались Море чем-то фантастическим. Конечно, по данным мобуса, на Первом кольце небесной зелени хватало…

– Ну садись же. Скоро выстрелят, – шепнула мать.

Отец шагнул в комнату, издавая привычный запах масла и резины с фабрики, выставил пузатую бутылку с имбирным напитком – сегодня можно! – и сел во главе стола. Оправив белый воротничок праздничной рубашки, он нарочито строго спросил:

– Сколько осталось, мобус?

Под потолком застрекотало:

– Три минуты двадцать девять секунд, хозяин.

Голос у мобуса был жидкий, надтреснутый, но к его хрипам давно привыкли. Он обитал в их семейном отсеке, словно дух, всегда, сколько Мора себя помнила.

– Ну скорей же, – пробурчал отец. – Зикка, дуй за стол!

Появилась сестра. Лиловое платье из искусственного шелка на ней так и переливалось. В волосах – фиолетовая лента, на пальцах – узоры из хны. Смерив Мору взглядом, она фыркнула:

– Ну ясно, сестренка у нас, как обычно, в костюме замарашки. Ты хоть в календарь-то смотрела?

Мора вскинулась. Ее платье для особенных случаев было простеньким, но красивым – синим, под цвет левого глаза. Оно ей очень шло, разве что подол немного забрызгало после пробежки по мокрым террасам крыш. И самое главное, темный цвет не привлекал внимания.

– А ты, наверное, только дни и вычеркивала, – не удержалась Мора, – лишь бы погулять.

Зикка сощурилась:

– Да по тебе Ось плачет. Пошла бы в монашки, гардероб у них как раз в твоем вкусе. Ой, чего это я… Ты же в богов не веришь! Вот ведь жалость, тогда не возьмут…

Мора сжала зубы. Надо было купить сестре разукрашенных перьев. Ей бы подошло, она как павлинья курица – яркая и бестолковая.

Хотя откуда Зикке знать, как Мора замирает от одного взгляда на Ось? Ни храм, ни Квартум ее никогда не занимали, но в их резиденции было что-то тревожное: башня из стекла и металла тонкой нитью соединяла остров и небеса Бездны, то ли подпирая их, то ли удерживая на плаву весь остров. Хотя, конечно, архитектура Оси просто не могла не вызвать тревогу: больше таких зданий не строили – центру власти надлежало доминировать.

– Тридцать секунд, – просипел мобус.

– Девочки! – гаркнул отец. – Сели!

Мать пододвинула Море бокал. Шипучая янтарная жидкость пахла остро и кисло. Мора наконец уселась, Зикка, изящно подоткнув подол, опустилась напротив. В общей комнате было тесно, спинка стула Моры упиралась в стену.

– Возблагодарим богов за добрый урожай, – сказал отец, – за удачный оборот и дружную семью. Пусть в наших душах живут мир, покой и счастье.

Зикка вздернула нос, и Мора подумала, что мир – это точно не про старшую сестру. Мать примирительно улыбнулась Зикке, а отец качнул головой – сейчас уж точно не время для споров. За окном радужно вспыхнуло, грохнуло, забренчали приборы на столе, и мобус прокряхтел в нарастающем шуме:

– Старый оборот окончен. Начинаю отсчет нового.

Мора уже ничего не слышала, кроме криков, свиста и трескотни фейерверков. Небо за грязным стеклом вспыхнуло, светило скрылось в разукрашенной дымке. Зикка в три глотка осушила бокал, отец отпил немного, мать – только пригубила. Мора понюхала свой имбирь, лизнула и крепко зажмурилась. Он обжигал, но вкус у него был приятный. Как хорошо быть взрослой…

Чуть только за окном поутихло, отец объявил:

– Время подарков! Начнем, конечно, с тебя, Мора.

Он сдержанно улыбнулся. Мать порозовела, теребя край скатерти. Мора переводила изумленный взгляд с отца на маму и обратно. Они что-то ей приготовили. Что-то особенное, что-то очень важное.

Праздник урожая не только отмечал наступление нового оборота – для удобства было принято, что в этот день каждый житель острова отсчитывал свой собственный, личный новый оборот жизни. У Моры же сегодня был и вовсе двойной праздник: ей исполнялось семнадцать. А это означало, что в этот оборот ей уже можно – официально! – сделать операцию. Но если другие, из-за ровных черт походя друг на друга как две капли воды, копили на операции ради того, чтобы хоть немного выделиться – впрыснуть под кожу цветной пигмент, сделать на носу горбинку или чешуйки на скулах, – то Море все эти особенности были нисколько не нужны. Она хотела стать как все. Хотела стать обыкновенной, среднестатистически красивой – каким на острове рождался каждый. Никто особенно не задумывался над тем, почему так происходит, а асимметрия или необычность черт встречались невероятно редко. Настолько редко, что случаи рождения некрасивых детей за всю историю острова можно было пересчитать по пальцам. И когда появлялся странный, «испорченный» ребенок, это событие тотчас обрастало безумными легендами.

Поговаривали, что «испорченным» не место на острове: в один прекрасный день они бесследно пропадали, а в их личных файлах в графе «причина смерти» значился прочерк. Правда, все они жили задолго до рождения Моры, и их исчезновения казались ей не более чем пустыми слухами, раздутыми за давностью лет. Мора была уверена, что люди просто терпеть не могут тех, кто отличается, – вот и сочиняют о них невесть что или даже подчищают о них память.