Великая сеча В лесу в пылу великой сечи Слышен звон тут топоров. О пощаде не могло быть и речи, Тут Варг на смерть сошелся с полчищем врагов. И нет в его глазах тут боли, И страха и не было тут никогда, В глазах горела только воля, И ярость в его крови текла. И рев его был смешан с воем, Тот вой понимали волки лишь вокруг, И судьбу он принял, и пошел он с боем На врага, что окружил его вокруг. И численность их превосходила. Налетели вдесятером на одного. Но Варг троих топором зарубил он, А четвертого перегрыз, словно волк. А Ярг, нисколько не сомневаясь, Стоял в сторонке и трубку курил, Лишь только Варгу улыбаясь, Его ярости он благоволил. И Варг тогда, завидев братца, С обидой легкой крикнул: «Помоги!» А Ярг с ухмылкой прыгнул к братцу, И спина к спине топоры он оголил. И завертелась песнь зверина, И загремели снова топоры, Но вороги не оценили силы, Не знали, что на богов напали жульбаны. Не вышли живыми вороги с той сечи, И накрыл тела кленовый лист. А Варг и Ярг со смехом в вечность Кровь с ран слизывали и прикладывали лист. Той ночью Той ночью, самой тихой ночью, Когда в зените свет луны, Разорваны были нити жизни в клочья. Там с тобой сошлись ведь в схватке мы. Ты пришел из лагеря варягов, А я был травником в поселении своем. Застал ты меня на капище за обрядом. Я славил предков и требу приносил огнем. Тебя почуял на подходе. Ты взял свой меч и сталь ты оголил, И я осознал тогда до коли, Что выйдет с капища из нас только один. Я принимал сознание волчьей тени, Глаза стали видеть в темноте. Но ты ведь знал, что у меня только старца тело, Но дух был древним и не знал потерь. Ведь в волкодлака обернуться Мог только бескорыстный из волхвов, И не успел ты оглянуться, Я уже был за спиной и был таков. Я держал твое живое сердце В когтистых лапах и руках, И кровь текла из твоего сердца, И перед уходом ты познал звериный страх. Но негоже было предкам Лить кровь на капище своем, И поэтому ушел к густым я веткам, Там озерцо, и омыл тело я свое. Я знал, что будет ведь расплата И где был один, придет и рать! И ожидает меня растрата, Но я буду защищать землю-матушку опять! Змеевик
Зеленый камень змеевик Тихонько ты в руках крутила, И мыслей твой поток проник Туда, куда ещё ты не ходила. Думала о разных ты мирах — О Нави, Яви и о Прави, О тонких сущностях в мирах И о существовании вселенных разных. Все точно ты предусмотрев, Зажгла ты свечку громовую, И окошко рядом, легонько запотев, Показало картину роковую. Как ходят духи за окном И заглядывают в щелочку дверную, А потом ходят и песенки поют, Понятные лишь их мышлению чудному. А ты сидишь тихонько у окна, Держа в ладошке змеевик зеленый, И напеваешь песенку под нос сама, Что напевали духи за окном черненым. Закрой глаза Закрой глаза и в лес войди, Тот лес, что растет с твоей душою. Там к старому дубу тихонько подойди. Это и есть твое древо Родовое. На ветках сидит там Гамаюн, Та птица, что песни судьбоносные поет всем, И хоровод идет там, словно вьюн, В хороводе предки твои ходят. И ты войди в центр колеса К костру, что не угасает у корней дуба. И там творятся кудеса, Те кудеса творит старейшина у Рода. И в душе твоей все эти чудеса, Просто люди отошли от Рода. А ты вернись, закрой глаза, И вернешься к старому ты дубу снова. Там предки рядом все твои, Ты с ними можешь пообщаться, Но только зло в миру ты не твори, А во благо делами ты вращайся. Сюда за советом можешь ты прийти, Тебе тут никогда же не откажут. Ты тихонько к дубу подойди И на веточке ленточку завяжешь. И снова воздуха вдохни, Глаза открой и поймешь, что ты у дуба, А я всего лишь проводник Стихами довести тебя до дуба. Гранит тринадцати печатей Гранит тринадцати печатей, Передо мной стоит стена, Вся изрезана резной печатью И дышит, словно жива она. Те письмена горят сиянием, Как будто перламутром в глубине. И не познать их пониманием, А только собственной душой извне. И той стене десятки тысячелетий, И живет она, и ждет, Ждет, пока отопрет ее человек явлений, Кто опыта достаточно он обретет. Ведь каждая печать равна жизни, Что в жизни познать тебе удел. И познаешь ты опыт при цикле жизни, И в каждой проходишь свой предел. Печатью гнева ты обуздан, Горит алым пламенем она. И этим пламенем бываешь ты окутан, Когда друзья же предали тебя. Следом слева печать обиды. Обида зеленым светится ярмом. Она взята из того фильтра, Когда гнев сменяется обидчивым ярмом. А следом катится презрение, И черный светит в темноте. Презрение есть в каждом твоем явлении, Когда ты молод и царем возомнил себе. Четвертая печать самовлюбленна, И любит себя она, и бережет. Горит розовым, но черным окаймленна И никого не пустит без даров. А дальше ярким светит эгоизм ведь. Он белый с зелененьким кольцом. Зеленый свет словно желчь ведь И в тумане держит человечий взор. А после печать осознания, Понимания, какой ты был подлец, И голубое свечение познания, И если пустил его, то ты великий молодец. А после едет просвещение Того, как к миру ты любим, Любовь ведь в каждом есть явлении, Даже когда ты совсем один. А после едет созидание И горит коричневым тоном, Ведь в нем ты обретаешь понимание, Для чего ты тут рожден. А рядышком и кружит понимание, То чувство невидимых миров, Когда ты ощущаешь прикасание Тех, кто из тонких сущностей миров. А после горит и тут терпение, Зеленый с синим тут горит. В терпении живет духов проявление, Те духи за стихии готовы жизнь лишить. А за одиннадцатыми чертоги тверди, В сих чертогах живешь и ты, Ты не понимаешь чувства смерти И осознаешь, что для познания мы рождены. А в чертогах двенадцать врат тут мира, И в каждом мир свой, в каждой тут из врат. Они словно музыкальная тут лира, Которая поет и говорит, что и как. Ну а тринадцатая печать по центру И в виде черепа она. В ней ты познаешь, что нет тут смерти. И тогда откроется стена! |
