<p>
ПОСЛЕДНЯЯ КАРТИНА</p>
Возбуждённый художник выхватил из кармана комбинезона свежую кисть. Приблизился к мольберту и уставился на картину с восхитительным пейзажем. Не отрывая затуманенного взгляда, Виктор смешал на палитре нужные краски и потянулся к полотну. Одно нежное прикосновение, и на холст лёг завершающий мазок.
В глаза Виктора будто вспышка фотоаппарата ударила. Раздалось потрескивание электричества и... безжизненная картина задышала - размеренно и успокаивающе, подобно плеску морской волны, накатывающей на песчаный берег.
На цветущем лугу запорхали разноцветные бабочки, выписывая причудливые траектории. Зашелестели деревья, тихо аплодируя таланту мастера изумрудными ладошками-листьями. В пруду заплескались стайки серебристых рыб, наводя круги на зеркальной глади. Запели серенады соловьи, признаваясь в любви творцу. В небе зажглась радуга, и на землю посыпалась волшебная пыльца, сверкающая золотом в солнечных лучах.
В подвал ворвался аромат жгучей радости июня, испепеляя зловоние сырости, плесени и каменного уныния. Запахло свежестью зелени и чистой прохладой озера. Словно пёрышком, обоняние Виктора вихрем аромата защекотал тонкий шлейф мелиссы, хвойной смолы и сладкого хмеля. А ещё - душистой земляники. Он даже почувствовал на языке вкус: нежный, с лёгкой горчинкой - вкус беззаботного детства. В то далёкое время они часто ходили с отцом в лес по ягоды.
На худом, измученном лице засияла улыбка. В этот миг он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
Виктор потряс головой, смахивая наваждение, и наклонился к мольберту, чуть ли не уткнувшись в холст носом. Что-то увидел. Крошечную червоточину на стволе черешчатого дуба, которой раньше не замечал. Поднёс костлявую руку и легонько поцарапал краску ногтем.
Треск сухой древесины. Щелчок... и от векового ствола отлупился крупный кусок коры. Виктор шарахнулся назад, словно кто-то по ту сторону картины разрядил в него охотничью двустволку. Из источённого нутра дерева посыпались на землю серая труха и черви - тысячи гнусных созданий, извивающихся под прессом лучезарного света. Их гладкая белоснежная кожа быстро чернела, как и трава, на которой они копошились. На картине разрасталось, словно чума, чёрное пятно.
Глаз задёргался в нервном тике. Виктор схватился за голову и взлохматил длинную, почти до плеч, шевелюру.
- Неживая, - пробормотал он, не сводя взгляда с умирающего в объятиях гнили холста, от которого теперь несло холодом.
Губы Виктора затряслись.
- Опять неживая! Посредственность. Полный ноль. - со злобой забормотал он. -Лишь краски извожу. Помазок! Я... Я не творец... убийца красоты!
"Как же меня тошнит от трупной вони бездарных художеств..."
Виктор с омерзением сглотнул комок, развернулся и, прикрывая рот, побежал к единственному окну, прорубленному в каменной кладке под потолком. Легко вскочил на стоящий у стены полуметровый ящик. Распахнул узкую форточку и высунул голову.
В подвальное помещение хлынул осенний воздух: прохладный и сырой. Виктор сделал глубокий вдох и по привычке зажмурился. Но ветер не бил его по лицу и не трепал чёрные пряди волос. Не встречая преграды, он пролетал сквозь него, увлекая за собой остатки истлевшей злости. Выскребая из души желчь обиды на собственную бездарность. Отрезвляя разум и разгоняя грозовые тучи мыслей. С каждым новым порывом Виктор чувствовал себя лучше и лучше. Вскоре он окончательно успокоился и открыл серо-голубые, выцветшие от времени глаза.
За окном его встретил обычный октябрьский день, такой же, как и все остальные. Холод, дождь, слякоть. Ни птиц, ни животных, ни людей. Вокруг лишь обнажённые деревья-сироты, стоящие могильными крестами над буро-жёлтыми останками листьев, между которыми бродила неупокоенная душа лета. Царство тягостного уныния и тоски, оставляющей до самой весны привкус болотной тины на губах.
"Немудрено, что в такую депрессивную погоду ничего не получается. Не день, а мечта самоубийцы. Впрочем, мыло и веревка - не мой выбор, с помощью них проблем решать не стану. С детства не люблю слишком тесные объятья и обожаю трудности".
Виктор ухмыльнулся, спрыгнул с деревянного ящика и двинулся к мольберту.
"Отдохнул - пора за работу! Есть у меня одна идея..."
Подойдя, он ещё раз обвёл взглядом картину, на которой не осталось и следа от пугающих видений. Вот только для него она всё равно уже стала отработанным материалом. Виктор снял творение и бросил его на пол, в большую кучу других неудачных вариантов. Взял со стеллажа заранее заготовленный холст, установил на стойку и погрузился в процесс. Мастер словно исчез из этого мира: ничего вокруг себя не видел, не слышал и не ощущал.
Уже больше недели Виктор безвылазно просиживал в захламлённом подвале - созидательной лаборатории, так он сам называл это место. Не самое подходящее помещение для творчества, но ему нравилось. Только здесь, за толстыми каменными стенами, он чувствовал себя по настоящему свободным от бренного мира и мог создавать картины. Хотя, скорее всего, дело в другом - в прогрессирующей с годами паранойи: боялся, что кто-нибудь украдёт его идею раньше, чем он воплотит её в жизнь.
Последний раз Виктор поднимался на первый этаж в прошлую субботу - перекинулся парой фраз с женой, прихватил из кладовки бутылку ацетона и тут же вернулся в убежище. Каким-то неведомым образом тот не нуждался ни во сне, ни в пище. Не чувствовал ни физического, ни душевного истощения. Шальная муза пробудила скрытые резервы и с усердием теперь его подгоняла. Она без умолку вопила в голове, словно роженица в схватках: "Твори! Твори!", и ему казалось, что это никогда не закончится.
Творческое безумие к нему и прежде захаживало, но раньше оно надолго не задерживалось. На третьи сутки он всегда валился с ног от усталости и засыпал. Сейчас же всё происходило иначе. Словно робот, Виктор писал одну картину за другой, и любая из них могла бы занять почётное место в выставочных залах лучших музеев мира. Шедевры... Один мимолётный взгляд на картину, и созерцателя накрыла бы цунами эмоций, вымывая из глубин души скопившуюся грязь и оставляя после себя лишь светлые и чистые чувства. Даже далёкие от искусства люди и придирчивые критики потеряли бы от увиденного дар речи.
