Чи глубоко вздохнул и шагнул в дыру.

   Он сразу почувствовал, что внутри было теплее, запах пыли и чего-то более резкого. Он остановился на мгновение, пытаясь определить аромат. Старый жир, старый пепел, старый пот - запах человеческого труда. Чи открыл дверцу печи. В духовке ничего нет. Он открыл топку. Пепел уже был перемешан, вероятно, Шарки. Он поднял клочок бумаги, который сдвинул ветер. Обрывок старого конверта, на котором ничего не написано. Он нашел место на западной стороне хогана, где Бегей обычно клал свои овчины для сна. Он достал нож и начал копать в утрамбованной земле, не зная чего, ища. Он вообще ничего не нашел и остановился, присел на корточки и задумался.

   Джим Чи слышал шум ветра снаружи, шепчущий вокруг дыры в стене и забитой дырой над его головой. Он очень хорошо осознавал призрак Альберта Гормана в воздухе вокруг него, и внезапно он осознал, ясно и уверенно, природу горманских чинди. Как Горман - конечно, как Горман, поскольку это был Горман - это был Лос-Анджелес, и маленькие девочки-шлюхи, которых он видел на бульваре Сансет, и безличная точность стад на автострадах, и химический серый воздух, и Альберт Горман. хозяйка и розоволицый помощник в «Серебряных нитях». И теперь это был призрак Джима Чи, потому что Джим Чи выбрал его - шагнул через отверстие в трупе в темноту свободно и добровольно, решив сделать это рационально. Выбрав Лос-Анджелес Шипроку и Мэри Лэндон одиночеству, бедности и красоте хозро. Чи присел на корточки, огляделся вокруг и попытался придумать, что ему следует искать. Вместо этого он вспомнил песню из церемонии благословения хоганов.

   Этот хоган будет благословенным хоганом.

   Он станет хоганом рассвета,

   Заря в нем будет жить красотой,

   Это будет кукуруза белая,

   Это будет лавка мягких товаров,

   Это будет хоган с кристально чистой водой,

   Это будет хоган, присыпанный пыльцой,

   Будет хоган счастья долгой жизни,

   Это будет хоган с красотой над ним,

   Это будет хоган, окруженный красотой.

   Слова «Говорящего Бога» вернулись к Чи. Их бы спели здесь, когда давным-давно семья Бегая собралась, чтобы помочь ему благословить этого хогана. Чи встал, снова вынул нож и пошел к восточной стене. Здесь, под концом основного бревна, прямо на камнях фундамента, певец, нанятый Эши Бегаем для проведения своего хогана, поместил бы отборный кусок бирюзы Бегая. Чи отколол кончиком ножа засохшую глиняную штукатурку, отколол ее кусок и раскрошил в пальцах. Там была бирюза - полированный овал из прозрачного голубого драгоценного камня. Чи вытер его о рубашку, осмотрел и сунул обратно под бревно. Он подошел к западной стене, закопался под концом бревна фундамента и достал белую морскую ракушку. Раковина морского морского ушка символизировала великого юного морского ушко-юшка, так же как бирюза олицетворяла дух бирюзового мальчика. Но что ему сказали их находки? Ничего, подумал Чи, он не верил в то, что знал - что Бегей был правоверным, что этот хоган был должным образом благословлен, что Бегей, покинув свой дом, оставил эти ритуальные драгоценности позади. Это было бы ортодоксально? «Наверное, - подумал Чи. Если только Бегей не подумал убрать их до смерти Альберта Гормана, их вообще не убрали бы - точно так же, как никакие дрова из этого хогана больше никогда не будут использовать, даже для костра. Но удалить их до смерти Гормана было бы благоразумно, и Бегей, должно быть, предвидела приближение смерти, а Бентвэнн описала своего внука как разумного человека. Что мог бы спасти благоразумный человек от своего хогана, если бы он увидел приближающуюся смерть?

   Что Бентвумен ожидала от него здесь?

   Конечно! Чи обошел плиту к выходу на восток. Он ощупал бревенчатую перемычку над дверью, пробегая пальцами по скопившейся пыли. Ничего. Он попытался направо от двери. Там, его пальцы, исследующие пространство над бревном, что-то натолкнули.

   Чи держал его в левой руке - небольшой коричневый мешочек из пыльной оленьей кожи, перевязанный сверху кожаными ремнями. Его пальцы сжали его, чувствуя именно то, что он ожидал. В мешочке было четыре мягких предмета. Чи развязал ремешки и сунул себе в ладонь четыре мешочка поменьше, тоже из оленьей кожи. У него был узелок «Четыре горы» Эши Бегая.

   Как только он увидел это, он понял, что Эши Бегей мертв.

   Чи шагнул через дыру в снег. Ветер разносил маленькие легкие хлопья, которые рассыпались по двору хогана Эши Бегей, сухие, как пыль. Он спустился в загон, спрятав узелок четырех гор в кармане пальто, туда, где привязал лошадь, - думая о том, что он нашел. Пакет представлял собой недели работы, паломничество в каждую из

  четырех священных гор, чтобы собрать из каждой травы и минералы, предписанные Святым Народом. Чи собрал свой собственный летом на первом курсе Университета Нью-Мексико. Гора Тейлор и вершины Сан-Франциско были достаточно легкими благодаря подъездным путям к пожарным наблюдателям Лесной службы на обеих вершинах. Но пик Бланка в Сангре-де-Кристос и пик Гесперус в Лас-Платас были другим делом. Бегай прошел бы через это испытание в более тяжелые времена, прежде чем дороги вели в высокогорье. Или он мог унаследовать это от своей семьи. В любом случае, он никогда бы не бросил это в хогане смерти. Это было бы его самое ценное достояние, бесценная реликвия.

   Так что же случилось в хогане Эши Бегей?

   Чи привел лошадь, потому что он намеревался, что бы он ни нашел в хогане, обыскать родную территорию Эши Бегай. Теперь этот поиск принял новую цель. Лошадь топала и ржала, когда он приближался, холодная и готовая двигаться. Чи развязал ее, стряхнул снег с ее бедер и взлетел в седло. Что случилось в этом хогане? Мог ли Бегей уйти, вернуться и найти Гормана мертвым и забыть священный мешок, когда он бросил хоган?

   Это было немыслимо. Так что же случилось?

   Неужели кто-то другой пришел за Альбертом Горманом после того, как Лернер не смог его остановить, нашел его у хогана Эши Бегея и убил их обоих, а затем нашел время для церемониального захоронения Гормана, опустошив хоган и спрятав тело Бегея? Чи подумал об этом. Возможно. На самом деле, должно быть, произошло нечто подобное. Но каков был бы мотив? Он не мог придумать ничего, что имело бы смысл.