О Молохе. Надёжном, как скала. Великодушном, как христианский бог. Умеющим найти выход из любой ситуации. 

Мужчине, который меня любил.

Который всегда был рядом.

Который... 

Снова оказался в нужном месте в нужное время.

Сильные руки подхватили меня под мышки и выдернули из воды. 

* * *

Молох накинул мне на плечи полотенце — видимо, как аналог успокоительного пледа, что выдают потерпевшим. Я решила так, ибо была абсолютно сухой: как ни крути, магия — штука полезная.

— Танатос говорит, что произошла ошибка. Дневники перепутали. На задание должны были отправить Корстака. 

— Ты ему веришь?

В руки мне сунули кружку горячего чая. Я сидела в кабинете начальника с белым полотенцем на плечах — сидела на том самом диване, который ещё утром неистово ненавидела, и чувствовала себя свободной от неприятных воспоминаний.

— Верю, — ответил Молох. — Сейчас Совету не до мелких пакостей. В Крепости переполох: Росс ушёл.

— Росс ушёл? — я разом забыла про все свои беды.

— Уже три дня как. Впрочем, многие его отсутствия не заметили до сих пор. 

Сгорбившись, я провела пальцем по экспрессивной надписи на кружке. Росс был моим другом. Не сказать, что близким, но единственным на моей дырявой памяти. Получается, я его больше не увижу?

Интересно, Молох будет скучать по брату?

— Пей. Я бы предложил добавить пару капель коньяка, но, думаю, лучше не стоит. 

Я усмехнулась. 

Как он изменился! Когда мы встретились впервые, Молох казался бездушным компьютером в оболочке из живой плоти, а теперь он даже пытался шутить. Надо же!

Неожиданно для себя я чихнула, чуть не расплескав чай.

— Всё в порядке?

Уютный свет настольной лампы, тепло накинутого на плечи полотенца, мягкость во взгляде Молоха и общая атмосфера расслабленности, а может, пережитый недавно стресс — что-то из этого заставило меня разоткровенничаться:

— Ненавижу свою работу! Не хочу быть богиней смерти.

— А раньше это было твоей мечтой, — вздохнул он.

Что?

— Подожди. Ты… Откуда ты… Ты знаешь, кем я была в прошлой жизни? Что тебе известно?

Половина содержимого кружки всё-таки оказалась на полу. 

Чёрт!

Молох опустился передо мной на корточки и, поколебавшись, накрыл ладонями мои руки.

— Я не хотел тебе рассказывать. Я, — он запнулся, и мне стало не по себе, очень-очень не по себе. Захотелось зажать ему рот и попросить притвориться, будто никакого разговора не было. 

В самом ли деле мне необходимо знать правду?

Молох опустил голову. Тёмные брови сошлись на переносице, заломились под болезненным углом.

— Я всегда считал, что любовь — это забота, — сказал он глухо. — Но иногда моя забота выливалась в то, что я начинал навязывать свою волю. Указывать, как лучше. Но… Откуда я знаю, как кому лучше? 

Я не понимала, к чему он клонит.

— Тебе здесь не нравится, — Молох нежно погладил мою ладонь большим пальцем. — Как бы мне хотелось привязать тебя к себе и не отпускать ни на шаг! Но любовь — это не когда ты слепо потакаешь своим желаниям, а когда жертвуешь ими ради другого человека. Знаешь, я просто расскажу тебе правду и буду надеяться, что последствия моего решения меня не убьют.

И он рассказал.

Глава 35

Теперь, когда я смотрела на Молоха, мне казалось, что в тёмной комнате я тянусь к выключателю настольной лампы и вот-вот зажгу свет. Но этого было недостаточно — ещё недостаточно, — чтобы превратить временный привал в конечную остановку. И я открыла дверь в кабинет Танатоса.

— Мне надо вам кое-что рассказать.

Магические ожоги на лице главы Совета преобразились в паутину белых рубцов. Взгляд жёлтых глаз проникал в самую душу, выворачивал наизнанку. Выслушав меня, Танатос устало потёр висок.

— Это же была твоя мечта — стать богиней смерти. Что изменилось?

— Ничего. Я просто узнала, каково быть жницей на самом деле.

За круглым окном шумели волны, кричали чайки — впервые за последние несколько месяцев. На краю стола, в стеклянной пепельнице, тлела сигарета. Заметив, куда обращён мой взгляд, Танатос хмыкнул и спрятал обличающую улику в стол.

 — Следует признать, — сказал он,— что для женщины, тем более для неприкаянной души, ты справлялась с работой жнеца… достойно.

Я заставила себя улыбнуться.

— И то, что ты во всём призналась, — продолжил он, — заслуживает уважения.

Я не ослышалась, и только что Танатос выразил мне своё одобрение? Как любил говорить Росс, должно быть,  солнце сегодня выглянет из-за туч.

— Я просто хочу найти свой дом. И он не здесь.

Говоря это, я чувствовала лёгкую печаль и ничего больше.  Ни злости на коварного убийцу, ни горечи расставания, ни страха перед неизвестным. Потрясение прошло и эмоции выжгло. Словно осознание собственной смерти даровало мне беспредельное спокойствие. Я простила себе всё, что могла простить: трусость, заблуждения, слабость — и отпустила грехи другим. Я была в конце пути и одновременно в его начале. И понимала: это гораздо, гораздо лучше, чем бесконечно топтаться на одном месте.

— Я пришла просить вас проводить меня в Орден.

Эпилог

Они сняли номер на втором этаже Ибельхеймской гостиницы, чтобы утром отправиться дальше, — куда именно, он не знал. Не успел составить план действий.

— Теперь ты отведёшь меня в голубые холмы? — спросила Альма, и он нахмурился:

— Голубые холмы?

— Там ведь живут урубы?

— Урубы?

— Да, такие как ты. Демоны.

Он посмотрел на неё недоуменно, и в полумраке глаза сверкнули зелёным колдовским пламенем.

— Такие как я? Но я не демон.

— Не демон? А кто же?

Он тяжело опустился на стул и провёл рукой по грязной столешнице, проложив в пыли чистую дорожку.

— Не знаю. Теперь уже не знаю. 

Повисло молчание, неловкое для Альмы, но незаметное для него. Когда он вынырнул из мыслей, девушка ещё стояла около кровати и растерянно комкала подол юбки.

— Ты устала. Не хочешь прилечь?

За секунду нерешительность на лице Альмы сменилась испугом, и он понял, о чём она подумала.

— Не волнуйся. Я тебя не трону. Теперь всё будет хорошо.

За мутным окном, наполовину закрытым фанерой, сгущалась ночь. Погас последний фонарь внизу у входа. Из темноты доносились редкие пьяные выкрики и ржание привязанных к столбам крыльца лошадей. 

— Я умею заклинать животных, —  сказала Альма, раздеваясь за деревянной ширмой. Платье измаралось, когда он  повалил её на землю, спасая от фургона, не успевшего затормозить. — Если будешь распускать руки, я заставлю таракана — а они здесь, уверена, есть — залезть тебе в ухо.

Он рассмеялся. Впервые за последние двадцать лет.

— Тебе не о чем беспокоиться.

— Я серьёзно.

— Я тоже. Считай меня своим ангелом-хранителем.

— Не знаю, кто это такие. Отвернись.

Он отвернулся и на всякий случай закрыл глаза: в оконном стекле могло мелькнуть отражение, а ему хотелось честно выполнить просьбу. Скрипнула отодвинутая деревянная ширма. Мимо, в сторону кровати, прошелестели шаги. Зашуршало поднятое одеяло.

Он отсчитал две минуты и позволил себе посмотреть на девушку. Та лежала к нему спиной, завёрнутая так, что не было видно даже волос.

— Почему-то у меня такое ощущение, — сказала Альма, когда он снова упал в свои мысли, — такое ощущение, будто… 

— Будто что?

Она вздохнула, зашевелилась в своём коконе и закончила, словно удивлённая:

— Будто я дома.

Он сидел на стуле, слушая, как постепенно выравнивается её дыхание, и улыбался той самой улыбкой, которая незаметна посторонним.

— Спи. Спи, Эст… Альма.

Когда снаружи стихли все голоса и шорохи, в оконное стекло постучали, а затем створка медленно отворилась. 

— Так-так-так, — сказал Росс. — Всё-таки решился.

Молох закатил глаза и подвинулся, пропустив его в комнату. И куда только исчезло привычное буйство цветов? Росса было не узнать. Он подстригся, покрасил волосы в скучный чёрный и стал похож на брата, как отражение в зеркале.