Я шагнула вперед — и все кенгуру, и мамы с детенышами в карманах, и отцы с поднятыми вверх кулаками, и подростки, братья и сестры, еще растущие, — все развернулись и запрыгали прочь от меня, в кустарник. Всего за секунду все кенгуру поняли, что надо бежать, спасаться от опасности.

Я дошла до реки, волоча за собой палку. Я слышала, как сливались вместе плач Шерри и Стейси. Что произошло в фургоне? Что сделал мой отец? Я не знала названий для этих вещей — и у меня не было ответов.

Вскоре я пришла к Удавке. Я смотрела, как вода течет только в одну сторону. Я глубоко вдохнула, закрыла глаза, потом открыла их, посмотрела на реку и деревья и снова закрыла. Невнятный гул плача был здесь таким тихим, что становился частью речного шума.

Я больше не принадлежала себе. У меня не было ни рта, ни глаз, ни мыслей. Мне не нужно было что-то менять, становиться другой. Я больше не хотела, чтобы вернулась тетя Рита. Я не ждала ни писем, ни телефонных звонков, к которым меня не пустил бы дед, ни еще одного ее приезда, который все равно не случится. Я не хотела быстрее пойти в школу, чтобы увидеть Майкла, чтобы быть с ним, чтобы он мне помогал. Мне не нужно было искать слова и читать их. Пустота внутри меня заполнилась, точно так же, как пули заполнили пустоту в «смите» — не стало ничего, даже самой пустоты, и я была частью того, что нельзя увидеть. Не знаю, сколько я простояла вот так — ведь времени тоже не существовало.

26

Той ночью дед не разжигал костер, и мы ужинали на кухне, ели яйца с помидорами. Когда я помыла посуду, решила проверить флигель — не горит ли свет в окнах, — но там было темно. Я не видела папу весь день. Он не пришел за водой для душа, и когда дед позвал: «Пора завтракать, Рэй», папа тоже не ответил. Будто его там совсем не было, но я знала, что он там. После ужина дед лег на диван, положив руку на живот.

— Иди спать, Джастин, — сказал он.

Я не могла уснуть. Плач стал громче. Плакала Шерри, потом Стейси, потом послышался еще один голос. Плач раздавался и внутри, и снаружи, и близко, и далеко. Если бы тетя Рита была здесь, она бы обняла меня, как Джон Уэйн обнимал Фитерс; она приложила бы к моей голове электроды и послала разряд, а когда я проснулась бы, она сказала бы мне: «Как насчет того, чтобы прогуляться?» Я не знала, сколько было времени, когда папа, проследовав по коридору до главного входа, вышел из дома. Свет фар от его пикапа скользнул по моему окну. Я слышала шум двигателя, когда его машина свернула по Хенли-трейл по направлению к бару. В моем сне Шерри держала меня за руку, а Хани вела нас по дороге. Хани все время оборачивалась, проверяя, здесь ли мы еще, следуем ли мы за ней. Мы пришли на железнодорожный вокзал с табличкой, которую я не смогла прочитать, и я не знала, будет ли поезд и сколько нам придется его ждать.

* * *

Мы с дедом на кухне обедали поджаренным хлебом, когда наконец вернулся папа. Я увидела его в первый раз с тех пор, как мы приехали от Стейси. Лицо у него выглядело каким-то выцветшим, будто мои черно-белые вырезки. Сквозь черноту его глаз ничего нельзя было разглядеть. Волосы казались мокрыми. Что-то в нем исчезло и что-то добавилось новое.

— После обеда я уезжаю, — сообщил он деду, открывая холодильник.

На лице деда отразилось удивление — оно изменило линии его рта, сделало глубже морщины.

— Я думал, ты собрался поработать на Мартинсов.

— Передумал, — сказал папа, закрывая дверцу холодильника.

Дед поднялся, качая головой. Папа тяжело откашлялся и сплюнул в раковину. Дед нахмурился.

— Отвали, Роберт, — огрызнулся папа. Он говорил, почти не открывая рта. Слова словно срывались с уголков его губ. Потом он открыл кран и стал наливать воду в ведро для душа.

Дед выдохнул, но говорить ничего не стал. Когда ведро наполнилось, папа понес его к задней двери.

— Когда снова приедешь домой? — спросил дед.

— Должно быть, нескоро, — ответил папа.

Дед глубоко вздохнул.

— Понятно.

— Какие-то проблемы?

— Никаких, сынок, — ответил дед.

Когда-то очень давно, когда отец еще был мальчиком с фотографии, из-за деда он потерял что-то особенное, что было для него важнее, чем его пикап, чем «смит», чем Сильвер. Рэй с тех пор тосковал об этой своей части. И они оба знали, что в этом виноват дед. Папа с ведром в руках вышел через заднюю дверь. Дед тяжело оперся о кухонный стол. Он вздохнул и посмотрел на свои руки.

После обеда я лежала на кровати и резала грузовики на части. Металлические двери свисали с кабин, выхлопные трубы — с кузова. Я отрезала от них дворники, бамперы, крылья и сигнальные рожки. Услышав доносившийся с дороги звук двигателя, я посмотрела в окно и увидела там машину полиции. Я спрыгнула с кровати и бегом кинулась к деду на задний двор.

— Дед!

Дед высунул голову из курятника.

— Что такое?

— Полиция.

Раньше копы уже приходили к деду, когда искали папу. Девушка из Мельбурна заявила, что за баром «Рочи» он повалил ее и накинул ей на голову свою куртку. Куртка была в красно-черную клетку, и мир под ней настолько съежился для нее, что она смогла бы узнать его даже по запаху: он пах сигаретным дымом, пивом и бензином. Но матушка Марджи заявила, что той ночью Рэй был с ней, а не в баре «Рочи» — как тогда он мог такое сделать? Они все вместе сидели на ферме, играли в карты. Многие из семьи Уорлли видели его той ночью, они все смогут подтвердить. Они играли раунд за раундом, и матушка Марджи даже смогла припомнить последнюю карту, которую скинул Рэй. Она сказала, что это был туз пик, который возглавляет колоду, — такие вещи она никогда не забывает.

Девушка была из большого города, ее принесло сюда городским ветром, мотая по воздуху, как опавший осенний лист. Она никогда не видела мир так близко, как под клетчатой курткой Рэя; она почти не могла дышать, там не было ни расстояния, ни пространства. Но матушка Марджи сказала: «Ох, какая же ерунда. Эти городские девочки — маленькие шлюшки, их каким-то ветром заносит сюда, жаль, что тем же ветром их не может выдуть обратно», и полицейские уехали. Дед сказал тогда папе: «Не плюй в колодец, из которого пьешь, сынок». Папа даже не возражал. Он опустил взгляд и смотрел ему под ноги: «Черт возьми, ты прав, папа».

В другой раз копы пришли к деду по поводу ограбления в Олбери, в доме на Коббл-стрит. Женщина говорила, что они с мужем проснулись в самый разгар ограбления и застали моего папу врасплох. Она сказала, что папа выстрелил в ее мужа из обреза. Женщина опознала папу, но ее муж сказал: «Нет, это не он». Женщина настаивала: «У моего мужа пуля прошла через шею! Как он может быть в чем-то уверен?» Папа сказал женщине: «Ерунда. Спроси-ка своего мужа, дорогуша, откуда он меня знает, и спроси, почему у него в шее пуля». Женщина заявила мужу: «Ты просто трус. Ты знаешь, кто это с тобой сделал!» Но ее муж ничего не сказал сам и посоветовал жене тоже заткнуться.

Когда в тот день папа вернулся из полицейского участка, дед поднял брови и сказал: «Удаче рано или поздно приходит конец, сынок».

Дед глянул на флигель.

— Господи! — сказал он и пошел к дому, качая головой. — Господи Иисусе!

Следом за ним я тоже прошла по коридору. Кто-то стучался в переднюю дверь.

— Иди в свою комнату, — велел дед.

— Можно я посмотрю на полицейских? — спросила я.

— Иди в свою комнату, Джастин, — повторил дед, но я его не послушалась и пошла вместе с ним к входной двери.

Дед вытащил из кармана носовой платок и вытер лицо. Когда он открыл входную дверь, за ней оказались двое полицейских. Один был старым, усатым и с таким большим животом, что тот выпирал под рубашкой, словно бочка, а другой — молодым, с низко надвинутой на глаза фуражкой. В кобурах у них были пистолеты, а с поясных ремней свисали черные дубинки.

— Рэймонд Эндрю Ли проживает по этому адресу? — спросил пожилой полицейский.