— Я приезжаю повидаться с детьми.

— Конечно, приезжаешь повидаться с детьми. Только видишься ты с ними, когда у тебя заканчиваются деньги.

— Мои деньги — не твоя забота.

Они снова принялись за пиво, будто жидкость могла охладить их разгорающуюся ссору.

Дед подбросил дров в костер.

— Это моя забота. У меня тут твой ребенок, ты не забыл?

— Если она тебе не нужна — я могу забрать ее с собой.

— Забрать с собой?

— Да.

— И она будет жить с тобой?

— Ну да, почему нет?

— Потому что нехорошими делами ты занимаешься, вот почему.

— Нехорошими… Да что ты вообще знаешь?

— Знаю, что добром это не кончится.

— И что ты имеешь в виду?

— Много чего. Всякую дрянь, в которую ты ввязываешься. Оружие. Не к добру это.

— А ты много знаешь о том, что не к добру, да, папа?

— Много чего повидал.

— Если бы мама была жива, она бы с тобой согласилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, о чем я.

— Тогда говори прямо.

— Сам говори, черт бы тебя побрал. Ты тоже там был.

В каждой ссоре они вспоминали о Лиззи. Их слова, словно лопаты, рыли туннель от участка деда до кладбища на востоке Нуллабри, где ее похоронили.

Когда дед вернулся из Бирмы, внутри он был начинен динамитом. Той же взрывчаткой, которая валит лес, разрушает скалы и делает воронки в земле посреди джунглей. Ему необходимо было от него избавиться, чтобы не разорваться на части. Лиззи положили в больницу с переломами, и там она подхватила пневмонию. Ее вирусы были в туалете, на стаканах, на полотенцах и в коридорах больницы. Они прилипли к ее рукам и забрались внутрь, точно так же, как в Бирме бактерия залезла внутрь деда. Когда Лиззи умирала, папа стоял возле ее кровати, держал ее за руку, и когда она умерла, она забрала какую-то часть папы с собой. Эта часть осталась с ней и была похоронена под землей, слишком глубоко, чтобы папа смог вернуть ее. Если бы ему удалось это сделать, то можно было бы прочесть выражение его лица, увидеть огонь в его глазах, он смог бы найти слова для того, чтобы рассказать о своих секретах.

* * *

Утром, когда папа еще спал, мы с дедом пошли в курятник. Дед издавал тихие звуки, похожие на воздушные поцелуи.

— Сюда, Леди! Здравствуй, Мадам! Как ты, Мисси, моя Мисси? Снесешь немного яиц для своего старика, своего старого дедули и мисс Джасси? Привет, девочки, привет, красавицы, идите сюда, цып-цып, сюда, цып-цып-цып. — Дед принес новую поилку из сельскохозяйственного магазина. — Где бы нам ее поставить, Джасси? — спросил он.

— В углу, — сказала я.

— Вот тут, Джасси? — снова спросил он и поставил поилку в угол. Курочки помогали деду разговаривать со мной, помогали заметить меня и спрашивать меня о разном.

— Да, — подтвердила я. — Там они не смогут ее перевернуть.

— Хорошая мысль, Джасси, хорошая мысль, — согласился он. Легкие перышки курочек, их округлые тельца и крылышки смягчали строгость деда. Они успокаивали его, дарили ему свое тепло и яйца на завтрак.

Дед вышел из курятника за зерном.

— Телефон, — произнес он, прислушиваясь.

Я вышла из курятника и тоже услышала звонок. Дед оставил меня с курочками и пошел в дом.

Когда он вернулся, то бормотал что-то себе под нос — я расслышала только слово «Рита».

— Джастин, проверь ограду, — велел он.

— Но, дед…

— Пойди проверь. Давай начинай уже.

Я пересекла двор и взялась за ограду. Мне нужно было проверить столбы, проволоку и сетку от лис, чтобы в ней не было дыр. Дед не строил ничего нового на своем участке, но старался поддерживать порядок, чтобы не было неприятных сюрпризов.

Я медленно шла вдоль ограды, держа руку на проволоке. Я дошла до склона участка, откуда были видны проблески Муррей, бегущей через лес, бурлящей, грязно-коричневой. Затем уклон пошел круто вниз, и больше ничего не было видно. Я находилась в самой дальней части участка. Здесь было только пустое пространство и небо. Больше никого. Ни звуков, ничего вообще. Мне захотелось убежать; отсюда я не видела дом, не видела лес за оградой, не видела ничего, и во мне самой ничего не было, пустота внутри и снаружи, такая же пропасть, как вокруг Стива. Как и в япошках на войне, о которой вспоминал дед, во мне не было смысла. Сердце бешено стучало.

Я бросилась бежать в сторону дома, дотрагиваясь рукой до ограды, пока снова не увидела за деревьями реку. Там берега Удавки сжимали речные воды с обеих сторон, пытаясь обуздать поток. Но вода продолжала бежать. Сердце успокоилось, я перешла через холм и снова увидела дом деда.

Когда я вернулась, дед уже разжег костер, сделал нам бутерброды с ветчиной и яйцами, и мы сидели в раскладных креслах и завтракали. Желток стекал с хлеба и окрашивал ветчину в желтый цвет. Дед щедро посыпал яйца солью, и ее крупинки медленно тонули в желтке. Я собрала кусочком хлеба остатки масла с тарелки.

— Хорошо, да, Джасси? — спросил дед.

— Хорошо, дед.

* * *

Когда папа вышел из флигеля, дед спросил, сможет ли он помочь ему с дровами.

— Они на заднем дворе у Сэнди, — сказал он. — Кузов у твоего пикапа вмещает больше, чем у моего.

— Сколько дров-то? — спросил папа.

— Чтобы на всю зиму хватило, — ответил дед.

— Так сейчас еще декабрь, — заметил папа. — Сколько нам может понадобиться дерева?

— Зима все равно настанет, — проговорил дед. — А дровам нужно время, чтобы высохнуть.

— Ну, как скажешь, — пожал плечами папа.

Я села в пикап между дедом и папой. В кабине было полно папиросной бумаги и пустых упаковок «Белого вола». С зеркала свисали бусы с крестом. Папа вел машину, а дед сидел у окна. Наши колени и лица обдувал ветер.

— Рита звонила, — сказал дед.

— Да ну? — Папа глянул на него, удивленно подняв брови.

— Ага, — кивнул дед.

— Чего она хотела?

Дед высунул голову в окошко, подставив лицо ветру.

— Хочет навестить меня.

— Ты же ее не видел… Сколько лет уже прошло? — Папа нахмурился. — Зачем?

— Зачем? Она моя дочь — вот зачем!

— Спокойно, папа. Я просто спросил.

— Я не виноват, черт побери! Господи! Да ты же был тогда дома.

— Полегче, Роберт. Я просто спросил.

— Почти шесть лет, — сказал дед. — Боже… — Он покачал головой.

На обочине дороги выстроились кенгуру, их серые морды выглядывали из-за деревьев. И когда казалось, что бесконечная вереница этих животных уже закончилась, появлялись новые кенгуру, они наблюдали за нами, подняв лапы.

— Когда она приедет? — спросил папа.

— Скоро.

— Как скоро?

— На следующей неделе.

— Ясно… — Гитарные аккорды перекрывали шум двигателя. «Когда ты меня целуешь, мой светлый, мой милый ангел, когда ты меня целуешь, скажи, что же делать мне?» — Почему именно сейчас?

— Боже, если бы я знал.

— Вряд ли по случаю своей свадьбы, — хохотнул папа.

Дед посмотрел на папу тяжелым взглядом.

— Заткнись, Рэй. С этими делами покончено.

— Ты так думаешь?

— Просто не начинай.

— Ты спросил ее, почему она хочет тебя навестить?

— Боже правый, она моя дочь! Отец не должен спрашивать, по какой причине его дочь хочет его навестить.

— Правильно, — сказал папа. — Она приедет одна?

— С кем бы ей приезжать? Конечно, она приедет одна, черт возьми!

— Я просто спросил.

— Значит, хватит уже спрашивать.

Я смотрела мимо папы, в открытое окно, в синеву ясного, солнечного неба. Тетя Рита собирается приехать в гости!

12

В воскресенье после обеда Релл привезла Стива и Кирка к деду. Рэй забивал гвоздь в подошву ботинка, он держал его между коленями, будто пытался подковать лошадь. Я стояла рядом с ним и смотрела. Он не использовал ни одного лишнего движения, при каждом ударе молотка гвоздь чуть глубже заходил в подошву. Кирк поднял камень и натянул им резинку рогатки. Папа наблюдал, как Кирк оттягивает резинку и выстреливает камнем за ограду участка. Потом папа отложил ботинок в сторону.