А значит, дела обстоят следующим образом: она и в самом деле выйдет замуж за лорда Ньюбури, если он сделает предложение. Да, он ужасный, да, он отвратительный, но она на это пойдет.

Аннабель вздохнула, чувствуя себя полностью уничтоженной. В ее жизни не будет никакого Рима, никакой романтики, никакой… кучи других вещей, о которых она сейчас даже и вспомнить не может. Зато ее семья будет хорошо обеспечена и, как говорила бабушка, возможно, Ньюбури вскоре умрет. Мысль конечно, подлая и бесчестная, но Аннабель чувствовала, что не в силах вступить в этот брак и не цепляться за нее, как за спасение.

— Вы явно о чем-то задумались, — раздался сзади глубокий голос.

Аннабель медленно кивнула.

— Плачу вам по пенни за мысль.

Она сделала попытку улыбнуться.

— Просто размышляла.

— Обо всем, что вам необходимо сделать. — Он, вроде, высказал догадку, но тон вовсе не звучал вопросительно.

— Нет. — Она мгновение помолчала, а потом произнесла: — Обо всем, чего я никогда не смогу сделать.

— Понятно. — И после короткой паузы он добавил: — Простите.

Внезапно она круто развернулась, моргнула, словно прогоняя с глаз пелену, и прямо посмотрела ему в лицо.

— Вы когда-нибудь бывали в Риме? Дурацкий вопрос, я понимаю. Я и имени-то вашего не знаю, да и не хочу знать, во всяком случае, не сегодня, и все же… вы бывали в Риме?

Он отрицательно мотнул головой.

— А вы?

— Нет.

— Но я был в Париже, — сказал он. — И в Мадриде.

— Вы воевали, — догадалась она. Поскольку как же еще он смог побывать в этих городах, учитывая обстановку на Континенте?

Он слегка пожал плечами.

— Не самый приятный способ повидать мир, но лучше, чем ничего.

— Это самое удаленное от дома место, где довелось побывать мне, — призналась Аннабель.

— Вот это место? — Он моргнул, потом ткнул пальцем прямо перед собой. — Эта вот пустошь?

— Эта самая пустошь, — подтвердила она. — Думаю, Хемпстед дальше от моего дома, чем Лондон. А может, и нет.

— А это имеет значение?

— В общем, да, — сказала она, сама удивившись своему ответу, поскольку на самом-то деле это не имело никакого значения.

Однако у нее было такое чувство, что должно иметь.

— Нельзя что-то утверждать с такой самоуверенностью, — проговорил он, улыбаясь.

Она почувствовала, что тоже улыбается.

— А я вот обожаю уверенность в себе.

— Как, наверное, и все мы?

— Может, не все, а просто многие? — кокетливо спросила Аннабель, начиная наслаждаться этой игрой.

— Некоторые считают, что уверенность во всем — безрассудна.

— Некоторые?

— О, я не из их числа, — успокоил он. — Но такие часто встречаются.

Она рассмеялась, легко и искренне, от всего сердца. Она смеялась громко, нисколько не изящно, и чувствовала себя при этом замечательно.

Он прыснул вместе с ней, а потом спросил:

— Рим, я так понимаю, первый в списке того, что вам никогда не удастся сделать?

— Да, — ответила она, в то время как ее легкие все еще покалывало от смеха. То, что она не увидит Рим, больше не печалило ее столь сильно. Ведь она только что так весело, так счастливо смеялась!

— Я слышал, там бывает довольно пыльно.

Они оба смотрели куда-то перед собой, и потому она повернула к нему голову через плечо.

— Правда?

Он тоже слегка повернулся, так что теперь они смотрели друг на друга в упор.

— Да, если не идет дождь.

— Так вы, во всяком случае, хоть что-то слышали, — заявила она.

Он улыбнулся, но лишь глазами.

— Так я, во всяком случае, хоть что-то слышал.

Его глаза… о, эти глаза! Они смотрели на нее с поразительной прямотой. И она увидела в них… не страсть, нет, потому что, откуда бы там взяться страсти? И все же было в них что-то изумительное, что-то горячее, заговорщическое и…

Сногсшибательное. И это разбило ей сердце. Потому что, смотря на него, на этого красавца, который, вполне возможно, всего лишь плод ее воображения, Аннабель могла видеть только лицо лорда Ньюбури, красное и дряблое, а в ушах у нее звучал его голос, насмешливый и самодовольный, и ее внезапно охватила щемящая тоска.

Вот это вот мгновение… ну, или что-то на него похожее…

У нее их никогда не будет.

— Я должна вернуться, — тихо произнесла она.

— Без сомнения, — так же серьезно подтвердил он.

Она не двинулась. Просто не могла заставить себя уйти.

Тогда он встал, поскольку, как она и подозревала, был джентльменом. Не только по происхождению, но и по сути. Он протянул ей руку и она взяла ее и (ей показалось, что она взлетела) поднялась на ноги, слегка запрокинула голову и посмотрела ему прямо в глаза. И в тот же миг она это увидела. Всю свою будущую жизнь.

Все те вещи, которых она лишится.

И прошептала:

— Поцелуйте меня… пожалуйста!

У Себастьяна имелась как минимум тысяча причин, чтобы не выполнять просьбу незнакомки, и всего одна, чтобы сделать, как она просит. Желание.

Он пошел на поводу у желания.

А ведь минуту назад он даже не представлял себе, что хочет ее! Нет, он, конечно, заметил, что она очаровательная, и даже чувственная, восхитительной, неосознанной чувственностью. Но он всегда замечал в женщинах подобные вещи. Для него это было так же естественно, как замечать, какая нынче погода. «У Лидии Смитстоун необыкновенно соблазнительная нижняя губа» ничем не отличалось от «Из этой тучи сейчас, похоже, ливанет».

По крайней мере, на его взгляд.

Но как только она схватила его за руку, и он почувствовал прикосновение ее кожи, в нем что-то вспыхнуло. У него подскочило сердце, прервалось дыхание, а когда она вставала с одеяла, ему показалось, что к нему в объятия, по воле ветра, движется нечто волшебное и безмятежное.

Правда, поднявшись на ноги, она вовсе не оказалась в его объятиях, а остановилась перед ним. Близко, но вовсе не достаточно.

Его охватило чувство утраты.

— Поцелуйте меня, — прошептала она, и он не смог отказать, как не мог бы прекратить биение своего сердца. Он поднял ее руку, провел губами по ее пальцам, потом погладил ее по щеке. Их взгляды встретились, и в ее глазах он увидел желание.

И тут же оказалось, что и сам он сгорает от желания. Что бы он ни увидел там, в ее глазах, оно передалось ему и теперь двигалось внутри сладкой и мягкой волной. Томительное ощущение.

Томительное. Он не мог припомнить, когда в последний раз испытывал нечто, хоть отдаленно похожее на томление.

Ему с неожиданной остротой захотелось этого поцелуя. Захотелось ее.

Он не ощутил тепла. Не ощутил жара. Но что-то внутри него — то ли совесть, то ли душа — горело ярким пламенем.

Он не знал ее имени, он вообще ничего о ней не знал, кроме того, что она мечтает о Риме и пахнет фиалками.

А на вкус напоминает ванильный крем. Это он тоже теперь знал. Это — думал он, гладя языком внутреннюю поверхность ее верхней губы, — он запомнит навсегда.

Скольких женщин ему довелось целовать? И не сосчитаешь. Он целовался с девушками задолго до того, как узнал, что с ними можно делать что-то еще, пожалуй, он никогда не прекращал этого занятия. Ни гемпширским мальчишкой, ни солдатом в Испании, ни лондонским повесой… Женщины всегда казались ему загадочными. И он помнил их всех до единой. Честное слово. Он слишком ценил прекрасный пол, чтобы позволить женщинам из своих воспоминаний слиться в одну мутную лужу.

Но сейчас все было иначе. Он не смог бы забыть не только эту женщину, но и этот момент. Ощущение ее тела в руках, запах ее кожи, вкус, прикосновения и бесподобный, восхитительный звук, который она издала, когда ее дыхание перешло в стон.

Он запомнит температуру воздуха, направление ветра, точный оттенок сияния, которым луна серебрила траву.

Он не посмел поцеловать ее глубоко. Она была так невинна! Да, умна, да, рассудительна, но совершенно невинна. Если ее до этой минуты целовали больше двух раз, он съест свою шляпу! И он подарил ей тот первый поцелуй, о котором мечтают все юные леди. Мягкий. Нежный. Легкое поглаживание губ, намек на страсть, нежнейшие прикосновения языка…