— Но еще более загадочная штука — цифровое бессмертие! — Голиаф кивает сам себе с довольным видом.

— Что ты имеешь ввиду? — поощряю собеседника продолжать мысль.

— Мы все умрем! Рано или поздно, — мужчина смотрит на меня в поисках возражений, — И переродимся! Но вот вопрос: где хранится мое «я» в момент между гибелью и воскрешением?

— Известно, где: на серверах ИскИна!

— Так, да не так! — Кокс довольно лыбится, — Разве набор скопированных нейронов тождественен личности? Вот скажи: ты — это ты?

— Я — это я! — подтверждаю, хоть и не совсем понимаю, что Голиаф имеет ввиду.

— Но ведь память-то тю-тю! Заблокирована. А раз нет воспоминаний, как ты можешь быть уверен в собственной идентичности?

— Мы — то, что мы помним, — убежденно повторяю где-то услышанную фразу, — Сейчас я — Тей Козловский. Когда верну старую память, стану прежней личностью. А вернее — кем-то третьим, другим. Два индивида сольются в некий симбиоз.

— Точно! Ближе к правде, хоть все еще далеко от истины…

Голиаф терпеливо пережидает приступ икоты и продолжает развивать идею.

— Память, говоришь… Но и память — далеко не все! Вот тебе пример: ты умираешь, перерождаешься. Новый человек — это все еще ты?

— Конечно!

— А если, вдруг, по ошибке, старый «ты» не умер? Возрождение завершено, из роддома выходит второй Тей Козловский, со всеми необходимыми воспоминаниями и умениями, но исходный Тей все еще жив! Кто же из них настоящий?

— Тот, который оригинал? — уверенности во мне значительно поубавилось, — А второй, получается, точная копия… Клон! А клоны, кстати, запрещены.

— Допустим! — Кокс поднимает палец вверх, подчеркивая небывалую важность произносимого, — Но что, если вдруг произойдет сбой? И после смерти тебя воскресят не один раз, а два? Или, еще лучше, одновременно в разных секторах появятся десятки одинаковых Козловских? Кто в таком случае будет именно тобой, а кто — только копиями?

Затрудняюсь ответить. Задумываюсь и думаю очень долго. Голиаф ждет, крайне довольный произведенным эффектом. Голова мужчины все сильнее клонится вниз, влекомая бессердечной гравитацией.

— Да не может такого быть, — наконец говорю я, — Такие ошибки попросту исключены! Там же наверняка стоит десятикратное дублирование и проверки!

— Это — да! — соглашается Кокс, — Я же не говорю, что сбой действительно произойдет. Но! Поскольку чисто теоретически возможность есть, то мы просто обязаны задавать нужные вопросы! Потому что… вот!

Нужная кондиция, похоже, достигнута; съехав с обмякшей ладони, лоб Голиафа гулко бьется о стол. Резво подскакиваю, чтобы удержать мужчину от падения.

— Эй, Кокс! Пошли-ка баиньки!

Кое-как подхватываю грузное тело; Голиаф открывает мутные глаза и, с грехом пополам, выпрямляется. Опираясь на мое плечо, он медленно ковыляет к себе в комнату. Тяжело, но я терплю — не оставлять же бедолагу здесь!

Завидев кровать, мужчина падает туда, как подрубленное дерево. С облегчением вытираю пот — тяжелый, зараза! Отвернувшись к стене, Голиаф засыпает. Выходя за дверь, слышу еле разборчивое бормотание:

— Сознание… смерть… людей давно не осталось… только копии!

Возвращаюсь в гостиную, удрученный и задумчивый. Вот и второй выход: если не в спорте, так в вине. Напьется, отоспится, помучается головной болью. И вернется к повседневным делам, как ни в чем ни бывало. Вариант? Вариант! Впрочем, его я отвергаю, так же, как и самоистязание Франко.

Странно, и, возможно, это некрасиво и вообще неестественно, но никак не получается разделить горе товарищей. Да, мне грустно от того, что Мари умерла, что ее сейчас нет рядом. Но я же знаю, что смерть — не настоящая! Через год Мари вернется. Пусть не сюда, пусть где-то очень далеко. Но она будет жить. И все мы будем жить. Снова и снова, год за годом, век за веком, жизнь за жизнью. И так до скончания времен.

Сижу, облокотившись на стол, уставившись в одну точку. Периодически вспоминаю о Мари, но, если честно, гораздо больше меня волнуют мысли, высказанные в пьяном угаре Коксом. В самом деле, как я могу быть уверен, что новый я — это все еще я? Именно тот самый, изначальный, неизменный, оригинальный. А не копия, пусть и неимоверно, идеально точная. Пожалуй, доказательством идентичности могла бы служить лишь непрерывность сознания… Но ее ведь нет! В момент смерти я как бы «выключаюсь», и снова «включаюсь» лишь через год…

Чувствую холодное прикосновение, мою детскую кисть накрывает еще более миниатюрная ладошка. Непонимающе смотрю вбок — рядом стоит Анна. Откуда она взялась? Как и когда пришла? Что тут делает? Вынырнув из круговорота мыслей, с трудом пытаюсь осознать окружающую реальность.

— Не грусти, Тей… Не ты один скучаешь по Мари…

Тонкий голос девушки доносится до слуха как будто откуда-то издалека. О чудо! В нем не слышно привычного высокомерия и презрения. Неужели? Кажется, я уловил намек на сочувствие?

Анна необычайно прекрасна. Не как обычно, а по-особенному. Небольшая, тонкая, в короткой юбочке, с распущенными волосами. А, вот в чем дело! Ей непередаваемо идет выражение печальной доброты, сменившее привычную маску царицы.

Она так хороша, но черт возьми, как же она не вовремя! Ну почему именно сейчас, когда больше всего мне нужно побыть одному, хорошенько все обдумать и уложить в голове! Почему не вчера? Не завтра? Неужто только смерть Мари растопила душу ледяной королевы? Или же изменился я сам?

Мягко отстраняю чужую ладонь, понурившись иду прочь. Оборачиваюсь у двери — Анна провожает взглядом. Где в кои-то веки сквозит намек на уважение. Вот только мне плевать. По иронии судьбы, именно сейчас и именно здесь — нет никакого дела до ее одобрения или порицания.

Нахохлившись, закрываю створку. Передо мной — огромный мир, в котором я, кажется, так ничего толком и не понял.

Ноги несут меня сами, я иду, совершенно не осознавая — куда. Возможно, в какой-то момент включилась интуиция. Или же составить маршрут незаметно помогла Нимфа. Так и иначе, но подняв глаза, я внезапно обнаруживаю прямо перед собой громаду реки.

Исполинская труба поражает воображение еще сильней, чем в первое посещение. Тогда мы приходили вместе с Августом, и присутствие собеседника несколько скрадывало ощущение окружающего величия. Теперь же, оставшись один на один с массивным сооружением, вдруг чувствую себя настолько ничтожным, что хочется лечь, сжаться в клубок и исчезнуть, раствориться в струящейся мощи.

Медленно, с благоговейным испугом подхожу ближе, пока скрытая вибрация и гул не начинают тревожить всерьез. Тогда, отступив на шаг, сажусь прямо на бетон. Смотрю сквозь прозрачный пластик, сквозь мутное течение воды — голова кружится от нескончаемой игры могучих потоков жидкости.

Полукружие водовода уходит вверх на добрый десяток метров. Неподалеку замечаю стальную скобу, опоясывающую гигантскую трубу. Вверх вьется череда простых железных ступеней, по которым, очевидно, можно забраться на макушку реки. Появляется искушение сползать, попробовать оседлать великанский водовод. Но делать этого я, конечно, не буду. Страшно, да и не за тем я пришел. Может быть, в другой раз…

Сижу, уставившись на реку, и бесконечный поток волшебным образом уносит прочь все тревожные мысли. Сознание невольно успокаивается, наблюдая за бурлением грозных струй, запертых в пластик и сталь. Неужто это и впрямь было необходимо? Упрятать свободную реку в никому не нужную трубу? Победить природу, загнать ее в рамки, спрятать за стенами и заборами от людских глаз…

Постепенно мысли уходят вовсе; гнетущие раздумья сменяются умиротворенной пустотой. Я как будто неосознанно медитирую, сконцентрировав внимание на текущей воде, а потом — отпустив его вместе с потоком. Голова пуста, тело становится необычайно легким, в пальцах возникает знакомое покалывание. В такие моменты кажется, что нет ничего невозможного. Нужно только принять решение — и действовать!

— Впечатляет, правда?