«Орлеан вернулся в свой город? Значит, осуществилась последняя из четырех вещей, что предсказала Дева. Ах! Это хорошие новости».

«Ла Тремуй потерял поддержку короля и получил удар кинжалом в толстый живот. Нет, это, к сожалению, не убило его. Я думаю, у него в запасе еще больше страданий.

Англичан гонят отовсюду. Руан все еще держится, но они потеряли многое другое. Сейчас англичане держат Арфлёр, Кан и Фалез и сильны только в Гиени.

Бастард теперь генерал-лейтенант, а дух армии высок. Король ленив, как всегда, но он начинает шевелиться.

Говорят о новом суде над Девой, но все ожидают, что ничего не выйдет».

«Клянусь алыми цветами ада, процесс будет! Справедливость должна победить для нее! Я поклялся, и я все еще клянусь!

Лэглон, я прошу вас сделать одну вещь, не для меня, а для нее. Не ради дружбы, потому что я знаю, что дружба между нами мертва, но если вы чувствуете себя в долгу за то, что я выкупил вас из тюрьмы Руана, забудьте этот долг. Можете ли вы найти братьев Девы?»

«Странно, что вы об этом сейчас спросили, милорд. На прошлой неделе, герцог Орлеанский передал Пьеру во владение остров Иль-о-Бёф в качестве награды за верную службу. Он поселился там с матерью Изабель».

«Тем лучше. Лэглон, я хотел бы, чтобы вы взяли этот кошелек с золотом и отвезли его матери Девы. Убедите ее использовать золото, чтобы поехать в Рим к Папе и просить его заступничества от имени Девы, чтобы восстановить ее репутацию и реабилитировать ее в глазах людей. Вы возьмете на себя эту миссию и останетесь во Франции, пока дело не будет выполнено?»

«С удовольствием, мой… сеньор! За это я могу вам многое простить!»

Он взял кошелек. Затем снова просунул руку через решетку и пожал руку де Ре. «А вы? Вам что-нибудь нужно? Могу ли я сделать что-нибудь для вас?»

Де Ре слабо улыбнулся. «Здесь мне не нужны деньги. Скоро мне ничего не понадобится, кроме ваших молитв. Я не смею молиться за себя. Мои молитвы не будут услышаны».

Гвальхмай молча взглянул на него. Он сжал руку де Ре с теплотой и сочувствием. Больше сказать было нечего.

Другая картина, которая часто посещала Гвальхмая, была сцена в суде, на котором де Ре был приговорен после его ужасного признания. На первых слушаниях он встретил обвинения с вызовом и бравадой, но, под гнетом множественных свидетельств против, дерзость его растаяла, и он стал таким же смирившимся, каким был в тюрьме. Он слушал судью, не поднимая глаз.

Вдруг он упал на колени, плача и умоляя епископа Нантского снять отлучение от церкви, которое было наложено на него. Епископ, убежденный в подлинности его раскаяния, исполнил его желание.

Барон признал себя полностью виновным.

«То, что я делал, я совершил, руководствуясь фантазиями и желанием познать зло. Я расскажу вам правду, все, что произошло. Я скажу все, как было, хотя знаю, что этого будет достаточно, чтобы приговорить меня к смерти 10 тысяч раз».

И начался страшный рассказ. Убийства, пытки, бесчинства, богохульство, поклонение демонам – он не щадил себя. Его голос дрожал, но он продолжал говорить.

Женщина, возможно, мать одного из убитых детей, пронзительно вскрикнула и упала в обморок. Священники и судьи содрогнулись.

Епископ Нантский поднялся, подошел к распятию, которое висело над скамейкой судей, и своим черным капюшоном закрыл лицо Спасителя.

Де Ре упал на колени, рыдая. «О, Боже, мой искупитель, прости мне мою вину и помилуй меня! Я отрекаюсь от дьявола и всех его дел!»

Он повернулся к ошеломленным и испуганным зрителям.

«Родители тех невинных, которых я жестоко убил, прошу милосердия ваших молитв. Я прошу вас, помолитесь небесам за мое спасение! Я хочу остаться вашим братом во Христе. Простите меня! Простите то зло, которое я вам сделал, как вы сами просите прощения и милости у Бога!»

Иногда Гвальхмай просыпался в ужасе, с колотящимся сердцем, вновь переживая сцену на виселице.

Де Ре, которого казнили первым, вручил душу св. Иакову и св. Михаилу, потому что их заступничества просила при смерти Жанна, его ангел.

Все трое приговоренных были повешены, однако, пока они были еще живы, веревки срезали, а людей бросили заживо в пламя поджидающих костров.

Из трех витых башен черного дыма не вылетел ни один белый голубь.

Но были и более приятные картины и воспоминания, которые Гвальхмай перебирал в памяти, пока брел на север, возвращаясь туда, откуда началось его, казалось бы, бесплодное странствие. Он так и не приблизился к выполнению своей невозможной миссии – передать континент Алата христианскому монарху.

Он утешал себя воспоминаниями.

В них были пышные поля Домреми, где девочка Жанна пасла овец, благоговейно слушала сладкие песни ангелов, бегала, играла и мечтала.

Он шел и размышлял о том, где же она впервые получила благословение от Голосов, и посвятила себя долгу и девственности «до тех пор, пока этого желает Бог». Она мало играла и проказничала, как можно меньше! Как много это о ней говорит!

Вот здесь стояло Дамское древо, ветви которого она вместе с деревенскими ребятишками приходила наряжать в мае в честь фей, весны и радости жизни.

И вот в конце мая, в декабре своей жизни Гвальхмай стоял одиноко с букетиком цветов, наблюдая за бабочками, трепещущими вокруг этого древнего дерева.

А среди них сидел кто-то бледно-зеленый! Только что на ветке была цикада с красным пятном, как вдруг появился томный улыбающийся юноша с лирой за спиной. Этот небрежный, ироничный вид, элегантно выставленная нога – это Хуон!

«Это наша последняя встреча, сэр Орел. Я больше не нужен тебе, а моя королева призывает меня. Я хотел бы обнять тебя, но у тебя в крови железо и на поясе сталь. Это наше прощание».

«Я знаю, что ты был рядом со мной, даже когда я тебя не видел. Я знаю, что ты помогал мне способами, которые я смутно понимаю и не смогу отплатить. Ты действительно должен идти? Есть и другие, кому ты нужен, которые никогда не забудут тебя и твой народ».

«Земля все еще красива, но когда-то она была намного прекраснее. Я последний покидаю ее. Я оставался здесь так долго ради тебя. Астофар будет восхитительным удовольствием, но все же здесь был наш дом!

Сэр Орел, передайте вашему виду, чтобы он выше любых драгоценностей ценил то, что мы вам завещаем. Теперь это Мир человека».

Далекий, слабый, откуда-то высоко доносился ликующий и властный сигнал. Воздух Земли в последний раз ностальгическим эхом отзывался на звук рожков Эльверона.

«Меня зовут, я должен идти. Прощай, друг. Прощай, сэр Орел. Другая идет к тебе в гости».

Как только Хуон отвязал свою лиру, он растаял как туман.

Вместо него кружась поднимался в небо бледно-зеленый мотылек. Издалека, как голос во сне, доносилась эльфийская мелодия, сопровождавшаяся затихающими словами:

«Давай сплетем венок на память,

Свив два побега розмарина.

На Древо фей его повесим.

Какое нам явится диво?»

Он узнал голос. Он свил венок. Он положил его высоко на ветку, и ветер подул сквозь него, рассеивая аромат.

Было тихо. Солнечный свет обрел великолепие. Все казалось новым и прекрасным, как будто мир только что был тронут славой.

Он ощутил самое легкое прикосновение, которое можно себе представить на щеке. Это было похоже на мимолетное движение воздуха от колыхания крыльев бабочки, но еще это было похоже на поцелуй.

Он услышал тихий шепот – или это была только желанная фантазия?

«Дорогой баск!» Слабый запах древесного дыма окутал его.

Тут же от волшебного мгновения не осталось ничего, кроме навязчивого воспоминания о ярком смехе, звоне стали и смелом знамени, свободно плывущем в солнечном свете долгого лета.