— Я не могу поверить, что он не знал их имена, — услышал он Элеттру.

— Они не были его стражами, — напомнил ей Амадео.

— Но они были стражами его друга, — парировала она.

Амадео не ответил на это.

— Вы устали? Можете поспать, — сказал он. — Я присмотрю.

Ноги были тяжелыми, Петро прошел к берегу реки, забрел в воду. Он замер там на миг, стараясь подавить эмоции. Он ощущал стыд. Конечно, у Однобрового и Леди с бородой были имена. Он не сомневался. Почему все знали их, кроме него? Почему тот, кого стражи защищали, не знал, что их звали Алусио Рапони и Бонифацио де Макзо?

— Я даже сейчас не знаю, кто есть кто, — пробормотал он, уходя к одному из островков, ощущая себя подавленно. Он сорвал с себя сапоги, отбросил их, словно они его оскорбили. — Глупо, Петро. Какой ты глупый!

Он сорвал и носки. А потом жилетку, тунику и штаны, пока не остался только в тесных шерстяных леггинсах от бедер до колен. Полоска земли была чуть шире размаха его рук, но он смог сесть там и замочить тунику в Соргенте. Он зачерпнул горсть песка и стал тереть пятна с силой, зная, что даже грубый песок не спасал. Его леггинсы стали намокать от холодной воды, но ему было все равно.

Все, что Адрио говорил о нем, было правдой. Петро Диветри — настоящий Петро — был бессердечным и наглым снобом. Он принимал как должное жизни двух мужчин, которых назначили защищать его. Он дал им смешные прозвища, потому что считал себя выше того, чтобы знать их имена. У тех мужчин были любимые, жены, целые семьи, которые не узнают, как смело они защищали неблагодарного ребенка из Семи. Мерзавца, шутка которого привела к ужасным последствиям.

Не только стражи были на совести Петро. И Адрио пострадал от глупой шутки Петро. Саймон Якобучи и лоялисты хотели Петро Диветри, а не сына кожевника. Адрио, наверное, не знал, что с ним происходило, где бы он ни был.

— Все, кого я касаюсь, страдают, — сказал Петро, позволяя реке омывать его ноги. Если они убили Адрио…

Он не давал себе думать о таком. Вина уже давила на него. Он был виноват во многом без потери лучшего друга. Бывшего друга. Почему они поссорились? Если бы Петро не сорвался, если бы остался внизу и съел сладости, запивая малиновым вином, все могло бы быть иначе. Люди могли бы быть еще живы. Хотя он понимал, что даже если бы был там, лоялистов было больше, и результат остался бы тем же. Может, даже добавилось бы его тело к мертвым. Он не стал думать о такой возможности.

— Точно, — он вытащил тунику из воды. Первые лучи солнца появились над деревьями на востоке со стороны ненавистного Кампобассо, где еще лежали два не оплаканных тела. Солнце блестело на каплях, падающих с его одежды в реку. Пятна были не такими жуткими, как раньше, но и не отстирались. Если он будет тереть сильнее, останется дыра. — Проклятье! — выругался Петро. Он подавил желание бросить скомканную тунику подальше. Он выжал ее и бросил сушиться на низкую ветку. — Проклятье!

Его лицо было мокрым, но не от реки. Он вытер щеки голым плечом, они были в теплых слезах, которые потекли без его осознания. Так не пойдет. Элеттра и Амадео рассчитывали на него. И Адрио, понимал он это или нет. Петро склонился и плеснул воду на лицо, чтобы смыть то, что осталось от ночи, а потом зачерпнул воду и мыл волосы, пока они не стали чище. Он был весь мокрый, но ему было все равно. Он встал и отошел на пару шагов от островка, пока вода не стала доставать до его колен. Он стоял там, окруженный водой и деревьями, озаренный первыми лучами солнца, и он никогда еще не ощущал себя так одиноко. Он не знал, могло ли быть еще хуже.

Может, дело было в солнце, согревающем кожу, может, просто в красках, появляющихся на небе, но что-то стало давать ему надежду. Его сестра была одна во время ее испытания. Петро сам ее бросил, когда его выбрали в инсулу, а ее — нет. Но она смогла как-то спасти Кассафорте от катастрофы.

Он не был Рисой. Она… была Рисой. Рисой Волшебницей или Рисой Ведьмой, зависело от отношения к ней говорящего. Риса могла многое. Петро… был просто Диветри. Обычным. Зависимым. Незаметным. Он вздохнул и покачал головой.

— Бесполезный, — пробормотал он.

Но он был жив. Уже что-то. Пока он был жив, он мог попытаться исправить то, что натворил. Он погонится за лоялистами и Адрио, посмотрит, что можно было сделать дальше. Он не был его сестрой, но перед тем, как стать Рисой Волшебницей, она была просто Диветри, как он. И мама любила говорить, что Диветри с миссией были опасным зрелищем.

Тогда он кое-что заметил. Его левая нога замерзла, погруженная в воду. Правая была теплой, словно в ванне. Он как-то забрел в то место в реке, о котором слышал, где воды из ручьев низин, согретых солнцем, смешивались с ледяными водами талых снегов с гор Веренигтеланде. От этого ощущения он рассмеялся, так это было странно. Удивительно, как холодное, как нож, и мягкое теплое ощущения сливались воедино.

Он улыбался. Это была его первая улыбка за последнее время. За последние дни. Он хотел повернуться и позвать других в реку, чтобы и они испытали этот парадокс, когда вдруг раздался женский голос. Он был низким, ясным и холодным как воды, леденящие его левую ногу.

— Что ты сделал с Алусио Рапони и Бонифацио де Макзо? — спросил голос не дружелюбно. — Говори прямо, без лжи, или, клянусь, я тебя разрежу.

10

Раз, два,

Сражаться пора!

Три, четыре,

Ровно вставай!

Пять, шесть,

Заточи нож!

Семь, восемь,

Так живет армия!

— песнь марша Веренигтеланде и детская считалка

В детстве до поступления в инсулу Петро ходил с родителями и сестрой на представление «Грабители из Лонгдоуна». Там был вор, который останавливал кареты и забирал у людей все ценное. Петро так очаровала романтичная фигура разбойника с большой дороги, в темной одежде с плащом, и его разочаровал конец, когда Плута поймали и осудили из-за вмешательства Героя. Он не думал о представлении годами, но поднял руки в воздух, словно женщина за ним крикнула: «Деньги или жизнь!».

Он ощутил холод на плечах. Он стоял только в промокших леггинсах, которые почти ничего не скрывали, и он никогда еще не ощущал себя настолько открытым.

— Кто…? — пролепетал он.

— Не оборачивайся. Не шевелись, — Петро хотел обернуться и понять, кто отдает приказы, но от ее слов он застыл. Он слышал, как плескалась вода, будто она шагала в реке, но он не осмелился повернуть голову. — Ответь на вопрос, — сказала она. — Что ты сделал с Алусио Рапони и Бонифацио де Макзо?

— Я ничего не делал, — Петро не знал, было ли у женщины оружие, но она могла направлять его на его голову. От этой мысли точка над шеей стала почти невыносимо покалывать.

— Лжец, — ее голос был сухим и сильным, с городским акцентом. — Они мертвы.

— Я знаю. Они…

— Думал, сможешь отстирать улики? — Петро увидел слева от себя своего собеседника. Девушка прошла туда, где он повесил тунику. Широкополая шляпа висела на ее спине за кожаный шнурок, завязанный на шее. Она была одета просто, даже слишком, словно надеялась слиться с пейзажем. Ее длинные бесформенные штаны промокли от воды. — Я сказала: не шевелись, — она повернулась к нему.

— Я не шевелился! Я… — Петро беспомощно закрыл рот. Девушка была старше него, но ненамного. Ей было не больше девятнадцати. Ее черты были сильными и красивыми. Хотя по опыту она была на десятки лет впереди него. То, как она держала короткий острый кинжал в левой ладони и длинный меч в правой, направив оба на его горло, пока обходила его по кругу, говорило о годах тренировок. Петро видел ее раньше? Казалось, что да, но он не мог понять, когда и где.

Она мечом смахнула тунику с ветки, и ткань закружилась в воздухе. Розовое пятно осталось, убеждая ее в вине Петро. Он закрыл глаза — и вовремя, потому что рубаха рухнула в реку с громким плеском.

— Это их кровь, — рявкнула она, слова были как пушечные ядра. — Отрицай, если сможешь.