А потом ты вдруг находишь себя в чужой стране, с чужой фамилией и с абсолютно чужой историей без шанса связать концы прошлого. Кто ты? Что с тобой? Вопросы – насквозь пропитанные риторикой. Ты как зимний сад. Пустой. Деревья замерли в странных вычурных позах, чёрные, насквозь продрогшие. И вроде бы весна на дворе, и вроде бы климат располагающий, а на душе – холод. И жизнь вроде теплится, но так глубоко и слабо, что это почти незаметно. Все ушли, все умерли, а ты – опустевший сад. И нет конца и края той пустоте, как не было ее и тогда в отверстие ствола пистолета, до сих пор время от времени стоящего перед глазами. Но ты продолжаешь тянуть эту лямку до пусть не победного, но все равно конца. Ты все равно ее тянешь…

Я тихонько вошла в номер, отчего-то стараясь не хлопать дверью, и без сил опустилась на кровать поверх клетчатого покрывала. Рядом стоял узкий столик, на нем небрежно брошена свежая газета и узкие очки с диоптриями. Два стула, настольная лампа с абажуром цвета мокрого песка, удобное кресло, небольшой бар, на узких полках расставлены нарядные бутылки. В вазе на прикроватной тумбе – живые цветы. Их нежный запах причудливо смешивается с каким-то средством для ухода за деревом…

Я закрыла глаза и, протянув руку, сделала глоток вина, недопитого днем. Вино нагрелось и теперь казалось уже не столь изысканным. Я снова ощутила это странное колкое равнодушие. Казалось бы, вот-вот сейчас должно произойти событие, которого я так долго ждала, к которому готовилась… И что? Пустота. Снова та самая пустота. Я сделала глубокий вдох и подошла к окну. Город жил. Город дышал. Город насмешливо торопил и торопился. Я считывала его ухмылки и в полуденных пробках и утренних очередях. Со временем я слишком отчетливо поняла, что быстро в нашем мире можно получить лишь люлей в темной подворотне. Еще быстрее – пулю в лоб. На все остальное нужно иметь терпение.

И я стерпела. Я дождалась. И сейчас, сидя на краю казенной кровати, мое прошлое явно пыталось соединиться концами, но с одной лишь малой поправочкой, – я уже давно не была его частью…

Так и не поворачиваясь больше в его сторону, я смотрю через мокрое стекло окна. Глаза полны слез. Я смаргиваю их ресницами и прерывисто вздыхаю. Игорь накрывает мою руку и, опустившись почти впритык, шепчет мне прямо в ухо: – Я скучал по тебе, Лерочка…

– Игорь! – у меня все меньше и меньше сил сдерживаться. – Прекрати, прошу тебя! Это выше моих сил!

– Что прекратить, родная?

Он разрывал меня без ножа:

– Все это! – приняв вызов, я все же повернулась. – Ты возомнил себя Копперфильдом что ли? Исчезаешь… появляешься… появляешься и вновь исчезаешь. А я должна сидеть и в ладоши хлопать при каждом твоем появление? Так, по-твоему?

– Лерка, маленькая моя! – его голос стал еще ниже с еще более бархатным оттенком. – Ты же знаешь, почему так происходит, и это также был и твой выбор. Мы оба знали, на что идем. Я же всегда верил в тебя и всегда стремился тебе как-то помочь.

– Иногда лучший способ помочь – это просто быть рядом, – прервала его я укоризненным взглядом. – Буквально на глазах человек становится уверенней и сильнее.

– Я пришел, чтоб ты стала сильнее…

– Спасибо. – Я снова отвернулась к окну. – А теперь уходи.

И не дожидаясь, пока он встанет, я соскользнула с кровати и босыми ногами наступила ему на ботинки. Он выпрямился, но не отодвинулся и безотрывно смотрел на меня сверху вниз. Чтобы унять возобновившееся головокружение и попытаться сохранить равновесие, я обхватила его руками за торс. Мы так и стояли, почти прижимаясь друг к другу, пока я вновь не нашла в себе силы отпрянуть и выбежала босыми ногами в коридор.

Больше в палату я не возвращалась.

***

Я вышла через коридор «лучшей клиники из всех, что видела в своей жизни». Все вокруг говорило об этом – картины на стенах, цветы, низкие диванчики, журнальные столики на массивных ножках, много света и солнца. Слева от здания обнаружился небольшой кафетерий, и я вдруг вспомнила, что с самого утра не пила кофе. Врач что-то говорил мне после «процедурок» по поводу давления, слабых сосудов и вреде злоупотребления данным напитком, однако две чашки в день были для меня вполне нормой. Да, и на самочувствие всегда сказывались положительно. Я остановилась у двери кофейни, и незамедлительно вошла. Аромат свежей выпечки диссонансом после запаха медикаментов обескуражил мое обоняние. Я заказала двойной эспрессо и присела за свободный столик. Народу было немного, по массе своей постояльцы «гостиничного комплекса» и их навещающие. Диалог за одним из угловых столиков был слишком уж печальный, чтоб оставаться незамеченным:

– Наверное, все дело в том, что между нами больше нет ничего общего, кроме детей и домашнего адреса, – негромко проговорил мужчина в серой тройке с редеющими на затылке волосами.

Дама напротив в хлопковой тунике с молчаливым бессилием не сводила с собеседника глаз. Ее светлые волосы были собраны в пучок и открывали гибкую шею; высокий лоб, резко очерченные скулы и огромные глаза. Огромные и тоскливые, вмещающие в себя всю вселенскую несправедливость. В романах таких женщин описывают примерно так: «Вся в слезах, заламывая руки, она кинулась к отцу». В литературе, вообще, по умолчанию принято скакать к отцу всякий раз, когда у мужа обнаруживается пара-тройка лишних детей от тайных браков или именная дисконтная карта почетного гостя местного борделя в честь его юбилейного посещения. Конечно, в романах всегда присутствует некий перегиб, – и эта женщина была не вся в слезах, а только по пояс.

“Какой все же забавнейший в своей жестокости сюжет”, – думала я, отпивая обжигающий напиток. А начиналось все наверняка так мило и прозаично: он и она, оба студенты или молодые специалисты, без особых перспектив и со скромными доходами, объединились в семью. Он работает, устает, света белого не видит. Вечерами сидит, уткнувшись в телевизор. Она тоже работает, попутно рожая, перемывая горы тарелок, поддерживая связи со своими друзьями, с его друзьями, с их родней и вообще со всеми. Вьет гнездо, обустраивает, выстилает пухом и соломкой. Годы идут, дети растут, гнездо превращается в клетку, в которой они проводят двадцать лет. И он начинает задумываться, какого черта его жизнь прошла, так и не успев начаться? Кто-то называет это кризисом среднего возраста, по мне, так обыкновенная трусость. Нет здесь никакого кризиса, – человеку попросту не хватает смелости разобраться в самом себе, и он начинает разрушать все, к чему он прикасается. Но вот однажды он начинает пахнуть чужими духами и стричься у дорогого парикмахера. Она делает вид, что ничего не замечает. В итоге все кончается катастрофой. Она ли его поймает на месте преступления, он ли признается, что встретил и полюбил, – в любом случае его благодарность за чистые носки, тарелки и полы не в силах заменить страсть, которую он называет «настоящей любовью». Теперь он начнет все сначала, и ей тоже придется покончить с прошлым, хочет она того или нет. Она расскажет эту историю подругам, некоторое время поживет, как зомби, а потом… потом может быть, что угодно: второй брак; жизнь для себя; приступ энтузиазма к работе; всплеск агрессивности или беспорядочные связи. Да, все, что угодно, в самом деле. А может и не быть…

Я замерла, наблюдая, как мужчина подносит к губам чашку с кофе. У него был очень знакомый профиль. Впалые щеки, низкий лоб, пухлые губы, слегка дерганые жесты и нервозная улыбка. Типичные черты эгоцентризма. Было заметно, как женщина, пытаясь совладать с собой, закурила. Мужчина удивленно посмотрел на нее и ничего не ответил.

Глоток обжигающей жидкости снова перенял мое внимание и изменил взгляд на окружающее. Я смотрела прямо перед собой и думала о том, что только что услышала и о том, каким хрупким оказывается счастье. Кто-то посылает тебе огромную любовь, а потом вдруг отбирает ее, нелепо и безжалостно. И люди продолжают жить дальше, без любви, сохраняя «крепкие» семьи, ячейки общества, и смиренно прощая друг другу все выходки. Можно многое простить любимому человеку, даже то, что себе никогда не простишь. Я такая же абсолютно. Но недавно мне стало страшно. Бывает всякое, я понимаю, и какой-то один поступок не характеризует человека как личность и не изменит моего о нем мнения в целом, но любить его так же, как раньше я вряд ли уже смогу. И это не злость и обида оскорбленной души, как могло бы показаться. Это элементарное безразличие. Перед тем, как создавать что-то стоящее в своей жизни, я научилась именно ему. Это как в бизнесе – не получится добиться достойного уровня, если Вас постоянно «грызут» сомнения, и беспокоят результаты сегодняшнего дня. Преграды и искушения встречаются на любом пути и единственный выход не уклониться от курса – быть безразличным. Вы будете сталкиваться с бетонными стенами, прессами свыше тридцати килограмм на квадратный сантиметр и пулеметными очередями без предупреждения. И даже тогда, когда у вас наступит подъем, и отличные продажи будут будоражить вам голову, вы улыбаетесь, но опять принимаете безразличие. Вся сила – она в безразличии. Переступаешь и идешь дальше. И я переступила. В очередной раз. Ничего личного, как говорится….