– Так вот кто они такие. – По-новому догадался насчёт подружек-болтушек Клава. – Они меня каким-то образом выследили. И отсюда не уйдут, пока меня не выманят. – Клава от этих страшных открытий весь побледнел. – Как же их там называл Михаил. – Клава начал вспоминать их имена. Что не так легко сделать по той причине, что их имена не столь созвучны нашему современному времени и пока их выговоришь, то язык сломаешь.
Но как бы это не было сложно, а может и невозможно сделать, когда у тебя в голове мелодия играет и с мыслей сбивает, Клаве неожиданно удалось это сделать. А помогли ему в этом написанные на записках имена подружек-болтушек, как оказалось, в начальных буквах созвучные именам названных Михаилом сирен.
– Аглаофа и Пейсиноя. – Глядя на записки, вспомнил имена сирен Клава. – А я вот так это и оставлю. Думаю, догадаются, кому адресовано послание. – Решил Клава и начал разворачивать записки. – А вот начинку я немного, с уклоном на их специфику, подправлю. – А вот здесь Клава немного слукавил, собираясь переделать послание совсем в другую сторону от понимания их сиренами. Другими словами, он подошёл с определённым расчётом к их умственной деятельности, которая меж тем никогда не была замечена в расчётливости, и жила лишь мотивами жизни (один раз не считается).
«То, что перед тобой, это пока что не секрет, и оттого он мало что стоит. Но если ты хочешь из него получить секрет, то скрой его от всех. И тогда он будет хоть чего-то стоить. А чего он будет стоить и что ты вместо него получишь, то для того чтобы это узнать, тебе придётся сюда заглянуть в это же время, в чётный для тебя день», – прочитав ещё раз записку, Клава со словами, само собой сказанными про себя: «А каждая из них интересно догадается о том, что её подругу будут здесь ждать на другой день», начал сворачивать записки. Когда же они приняли свой прежний, свёрнутый вид, Клава прочитал имена на них и немного себя разуверил в том, что у него всё это дело выгорит.
– Слишком забегаешь вперёд, строя такие догадки, – совсем не успокоил себя Клава, – тут ещё совсем не ясно, как они отреагируют на эти послания, и не захотят ли тут же заглянуть в кабинку, чтобы выяснить для себя, кто тут им голову мудрит. Да и как их подозвать сюда? – задался вопросом Клава, принявшись осматривать всё вокруг. Но здесь ничего нового нет, а нажимать на сливной бачок не хочется не из-за эстетических соображений, а просто его слив собьёт всех будущих участников задуманного им события с нужных мыслей.
И только он так приозадачился, как вопрос привлечения внимания сирен сам собой разрешился после того, как он в этом задумчивом состоянии неожиданно для себя и уж точно не запланировано, воздушным путём напел ту знаковую мелодию, которую ему в голову вложила сирена. А как только он это осознал, а осознал он это по вдруг замолчавшим подружкам-болтушкам, то есть сиренам, то уже замолчать не смог, решив, что у него другого выхода и нет, как только идти ва-банк. – Если я ошибся на их счёт, то получу, что заслужил. Если же они на самом деле сирены, то… – Клава сверкнул глазами и закончил свою мысль. – Мы ещё поборемся с вами.
Ну, а судя по появившимся теням на полу перед дверкой кабинки, то времени на подготовку к этому единоборству больше нет и Клаве нужно немедленно действовать. Что он и сделал, протянув в свободное пространство под дверью одну из записок. А там, с той стороны двери, не спешат брать в руки записку, а видимо изучают её. И хорошо, что Клава, сам того не осознавая, просунул в свободное под кабинкой пространство только саму записку и ни насколько не дальше, а иначе бы он по своим мужским рукам был подловлен этими сиренами.
Но вот одна из теней зашевелилась и как вскоре рукой Клавы почувствовалось, то за записку кто-то ухватился и пока что держит её в натяжении с его рукой, возможно пытаясь вытянуть его руку наружу и затем по маникюру на руке или по его отсутствию, вычислить подателя сего письмеца без конверта. Но Клава уже понял, чем это ему грозит, и он выпускает из руки эту записку, в тоже время просовывая чуть в стороне другую. Здесь опять происходит своё замешательство с ожиданием Клавы, а уж после по прежней схеме.
Когда же записки были доставлены и оказались в руках своих, так и слова не промолвивших получателей, то для всех, а особенно для Клавы, наступил свой час истины. И хотя совсем не сложно предугадать, кому в этот момент было более волнительно и мучительно ждать развязки (каждый думал, что ему), всё-таки у каждого из участников этого происшествия вспотели мысли и голова.
– И что? – после затянувшегося ожидания вопросил Клава дверь, и вот чёрт, он слышит приближающиеся к двери тяжеловесные шаги. И они уж точно не принадлежат женской ножке. – Но тогда кому? – вопрошает Клава и тут же к своему осадку на своём месте догадывается. – Кому-то из приятелей сирен (когда они уже успели им пожаловаться?). Кто сейчас к чертям разнесёт эту кабинку. – И только Клава так решил, как вот оно, стук в кабинку.
Но Клава себя не выдаёт и держит руками ручку двери. И тогда подошедший к двери человек проталкивает снизу в щель между дверью и полом лист бумаги. И здесь уже Клав не выдерживает и выдаёт себя, задав многозначительный вопрос. – И?
– Не и, а со всей разборчивостью пиши извинения. – Отвечает через дверь жутко грубый голос, скорей всего, принадлежащий Владрилу. Ну а Клава сейчас находится не в том положении и месте, чтобы задаваться вопросами: «Не соблаговолите объяснить мне, за что?», и он берёт листок бумаги, смотрит на него и уточняет. – И что писать?
Тип из-за двери хмыкает и озвучивает свои требования. – Пиши следующее. Извини меня, дурака. И этого будет достаточно. – Ну а Клава с таким дурацким своим обозначением не слишком согласен, да и записка получается какая-то больно откровенная, так пишут только знакомому и может близкому человеку, но сейчас с этим разбираться точно не время, и он пишет то, что от него требуют. После чего он просовывает в щель записку и ждёт решения того типа из-за двери.
– Сойдёт. – Говорит тип из-за двери и начинает удаляться. А когда дверь за ним захлопывается, то Клава чуть ли не оглушается ею и начинает соображать, что сейчас такое было. И так он сидит непонятно сколько времени и начинает понимать, что время тишины слишком затянулось.
– Да хоть скажите одно слово! – Клава первым (он почему-то подумал, что здесь не один) про себя не выдержал давления всей этой установившейся тишины, которой особую тяжеловесность придавали бьющие по стенам басы музыки из общего зала ресторана. Но в ответ звучит одна только грохочущая басами тишина. Отчего зажмуривший глаза Клава уже начинает сомневаться в реальности происходящего.
– Может я тут под эту монотонную болтовню прикимарил, – начал соображать Клава, – и в потёмках разума всё это себе придумал. – С этими мыслями Клава полез в карман пиджака, и вот чёрт, находит, а вернее, не находит там первое подтверждение этой своей сонной догадки – там нет записной книжки, из которой он как бы вырывал листы и делал из них эти записки.
При этом эта не находка Клавой записной книжки, приводит его в смешанные чувства, – всё-таки хотелось бы знать, куда подевалась записная книжка, – да и к тому же этой улики будет недостаточно, чтобы утверждать, что он не писал никаких записок. – Может ты, остолоп, использовал записную книжку не по назначению. – С долей самокритичности отнёсся к себе Клава и тут же руками натыкается на подтверждение этой версии исчезновения записной книжки – в кабинке нет туалетной бумаги.
А вот эта находка вызывает уже однозначно грустные мысли у Клавы, теперь уже с большой долей вероятности могущий откровенно признаться в том, что и мысли у него не самого хорошего качества и место им там, куда пошла бумага из записной книжки. – Всё мнил себя и не пойми кем, задирая до неба нос. А жизнь тебе указала, где настоящее место тебе и твоим мыслям о себе. – Клава уже не знает себе удержу и опускает себя ниже некуда. Впрочем, у него ещё есть шанс на то, что он не какое-то гумно, на что указывают многие факты, а если у него в кармане окажется ручка, то она своим присутствием перетянет на себя всю эту ситуацию и с балансирует отсутствие записной книжки. – Может я писал ручкой на туалетной бумаге. – Мало веря этому, но всё же не теряя шанс на свой обман, Клава с дрожью и трепетом в сердце полез по карманам.
