Пока Блажка вела их к югу, Шакал хмуро глядел на мрачные вершины Умбровых гор, высившихся с левой стороны. Где-то в их глубине находилось Псовое ущелье – оплот эльфийского копыта. Шакала и его друзей от хребта отделяли мили гарриги и поросших кустарником предгорий, но Рога ревностно патрулировали свои земли и могли внезапно обрушиться на любого, кто подступится даже к самым дальним их границам. К счастью, им не встретился ни один из ржавокожих дикарей на устрашающе-безмолвных сохатых.

– Это не значит, что их тут нет, – напомнил себе Шакал уже не в первый раз.

Когда с приближением сумерек Очажок пересек Отрадный брод, Шакал вздохнул с облегчением. Теперь они снова были на землях Серых ублюдков. Шакал чуть сбавил ход, пока с ним не поравнялся Овес, после чего они вместе догнали Блажку.

– Шак, – проговорил Овес, со значением поглядывая на Шакала.

– Что?

– Бригант надень, дурило, – сказала Блажка, покачав головой.

– Черт, – прошипел Шакал и потянулся за сложенными за седлом доспехами.

– Когда-нибудь мы тебе не напомним, – сказал Овес.

Бок о бок три свина рванули вперед по песчаным равнинам, почуяв запах дома.

У каждого копыта в Уделье своя крепость, где можно укрыться. У людей была кастиль с высокими башнями и чародеем. Эльфы обитали в уединенном Псовом ущелье, которое охраняли лучники и магия. Кентавры доверялись своим разрушающимся святилищам и чтили своих безумных богов.

А у Серых ублюдков было Горнило.

Когда над горизонтом показалась центральная труба, у Шакала приятно закололо в груди. Он получал величайшее удовольствие, разъезжая на своем борове, но если уж слоняться без дела, то места лучше этого для него не было.

Над широким простором равнины, усеянной кустами и валунами, возвышалось Горнило – неприглядный лагерь, окруженный почти овальной формы стеной из бледного кирпича. Впятеро выше среднего полуорка, стена наклонялась внутрь, укрепленная треугольными контрфорсами и аркбутанами и, наконец, увенчанная каменными зубцами, закрытыми деревянными решетками. Снаружи было видно только большую трубу, которая поднималась из середины лагеря.

Вокруг стен, на расстоянии полета стрелы, цвели виноградники и оливковые сады, которые возделывали поселенцы, жившие под защитой Серых ублюдков. Проезжая мимо угодий, Шакал, Овес и Блажка видели людей и полуорков, которые заканчивали свой трудовой день. Никто из них не жил в самом Горниле, но отсюда было близко до Отрадной – деревни, раскинувшейся всего в миле от крепости.

– Ладно, – сказал Овес, когда они приблизились к тени от стены, – кто ему расскажет?

– Меня он не послушает, – ответила Блажка.

– Идите на хрен вы оба, – оскалился Шакал. – Сами знаете, что я поговорю. Отдайте лучше монеты.

Овес достал позвякивающую сумку, в которой хранилась доля от прибыли борделя, принадлежавшая Серым ублюдкам. И бросил сумку Шакалу ровно в тот момент, когда они въезжали в единственные ворота Горнила на южной, короткой стороне овала.

В отличие от иных крепостей, ворота Горнила не вели прямо внутрь лагеря. Как только вошедший достигал середины ширины стены, путь перекрывала каменная кладка. Единственный вход располагался в левой стене сторожки и был достаточно широк, чтобы двое ездоков на свинах могли въехать бок о бок. Этот тоннель проходил по всей окружности основной стены, прежде чем привести к другому входу, ведущему наконец во внутренний двор. И все это для того, чтобы во время осады огромную печь посреди лагеря, в честь которой Горнило и получило свое название, можно было разжечь, а горячий воздух – направить в проход. Если противники решат не взбираться на раскаленные стены, а идти по проходу полный круг, а потом пробить ворота, они изжарятся заживо. Однако за двадцатишестилетнюю историю Горнила никто не пытался его атаковать.

Сейчас решетки над входом были подняты, а стены отдавали прохладой. Свет здесь был не нужен: свины помнили дорогу и так. Шакал и его спутники ехали гуськом, держась левой стены прохода на случай, если кто-нибудь движется навстречу. Выйдя из темноты и очутившись в лагере, они направились прямиком в зал собраний.

Шакал остановил Очажка перед невысоким строением и спешился, Овес и Блажка сделали то же самое. Там их уже ждало с полдюжины сопляков, которые едва не спотыкались друг о дружку, спеша позаботиться о свинах.

– Можно я отведу твоего в загон, Шакал? – спросил один из молодых полуорков, заискивающе и нетерпеливо, как говорили все претенденты на попадание в копыто.

– Нет, – ответил Шакал. – Пусть остынет.

– Только воды, сопляк! – прикрикнула Блажка на юношу, который подбежал к ее варвару.

Овес склонился к своему свину, уткнувшись лбом ему между глаз.

– Ладно, Ур, если кто-то из этих мелких говнюков хоть воздух всколыхнет рядом с тобой, съешь его.

Шакал толкнул дверь и провел друзей в темные объятия зала собраний. Претенденты остались снаружи. Зал, вопреки своему названию, представлял собой помещение с низким потолком, больше напоминавшее грязную таверну. Обхват и Гвоздь, уже подвыпившие, сидели, ожидая, пока придут остальные.

– Вам всем по кружке? – спросил сопляк за стойкой.

Овес и Блажка направились сразу за предложенной выпивкой, а Шакал пересек общую комнату и двинулся прямиком к комнате голосований. Двустворчатая дверь была приоткрыта, поэтому он вошел, не побеспокоив никого своим появлением.

Ваятель горбился во главе большого стола, внимательно вглядываясь в ворох карт.

Вождь был измучен старыми ранами и затяжными последствиями чумы, которой заболел во время Нашествия. От той заразы погибли десятки тысяч человек с обеих сторон, людей и орков. Полукровкам пришлось ненамного лучше. И все же Ваятель, крепкий старый говнюк, умирать не собирался. Болезнь уже не была заразной, но продолжала тлеть в нем уже почти тридцать лет, принося страдания его некогда могучему телу. У него распухли суставы, а кожа покрылась влажными гнойниками. Льняными перевязками в грязно-желтых пятнах была замотана почти вся его голова, оставались открытыми лишь глаза и рот. Горб на его искривленной спине с каждым годом становился все больше, а пальцы левой руки налились кровью так, что, казалось, могли лопнуть в любую минуту.

Шакал подавил тяжелый вздох, когда увидел Хорька, нависавшего над плечом вождя. Оба подняли глаза на вошедшего в комнату. Лицо Ваятеля под повязками оставалось непроницаемым, но Хорек алчно ухмыльнулся.

– Он вернулся! Ну что, появились у Санчо новые красотки, Шак?

– Одна, – ответил Шакал.

Хорек возбужденно вскинул брови.

– И откуда?

– Из Анвильи.

– О-о, – протянул Хорек, сузив глаза-бусины. – Наверняка бледная и сговорчивая.

– Хорош уже думать своим стручком! – отрезал Ваятель, ткнув Хорька локтем. – Садись, Шакал. Не обращай внимания на эту топорную морду.

Шакал сделал, что было велено, заняв свое привычное место через два стула слева от Ваятеля.

Стол, за которым Серые ублюдки проводили собрания, являл собой похожую на гроб махину из темного дуба. Во главе его восседал Ваятель, и по бокам от него всегда было пусто. С обеих длинных сторон стола стояло по паре десятков стульев, однако на столешнице лежало только девять топоров, по числу членов копыта, наделенных правом голоса. Шакал не помнил, чтобы за столом когда-либо были заняты все места. Когда он примкнул к Серым ублюдкам, семь лет назад, их было шестнадцать, но налеты орков, атаки кентавров и внутренние дрязги сократили их число. Условия вступления в братство были строги, и сопляков, достойных стать посвященными членами копыта, никогда не хватало, чтобы восполнить потери.

Мелочник уже был на месте – сидел ближе всех к Ваятелю, по правую руку от него. Он кивнул Шакалу, когда тот садился, но вслух ничего не сказал. Этот худощавый старик, квартирмейстер, был скуп во всем, в том числе и в словах.

Овес вошел, держа по пенистой кружке в каждой руке. Одну из них он поставил перед Шакалом и уселся рядом с ним.