Она же ответила без колебаний:

– Пожелает ли отец оказать мне великую милость и спросить меня прямо сейчас?

– Хорошо, дай ответ сейчас.

И она сказала:

– Решение, принятое моим отцом, не может быть плохо, и я поступлю так же, как он.

Ее переполняло сознание неразрывности их уз, и на сердце было очень тепло. В глазах отца тоже светилась радость.

Потом он стал рассказывать ей о многотрудном пути еврейского народа. Евреи испокон веку подвергались бесчисленным опасностям, вот и теперь они оказались меж двух огней – между мусульманами и христианами, и это – великое испытание, ниспосланное Богом своему народу-избраннику. Среди этого народа Божьего, прошедшего через многие беды, опять-таки были избранники – род Ибн Эзров. Ныне Бог возложил на него, представителя рода Ибн Эзров, великую миссию. Он внял гласу Божьему и ответствовал: «Вот я!» И ныне он, до сего дня живший где-то на окраине еврейского мира, обязан находиться в самом его средоточии.

Отец позволил ей заглянуть в свои мысли, он доверял ей так же, как она доверяла ему; теперь она окончательно почувствовала себя частью отца.

Вот и сейчас, когда они достигли места назначения и она тихо блаженствует в ванне, в ее мозгу вновь звучат слова отца. Правда, иногда в эти речи вторгаются безутешные рыдания ее подружки Лейлы. Да что там! Лейла – маленькая глупая девочка, ничего она не знает, ничего не понимает. Ракель благословляла свой жребий, ведь она – из рода Ибн Эзров. Ее переполняли счастливые ожидания.

Очнувшись от своих мечтаний, она опять услышала болтовню старой милой глуповатой кормилицы Саад и шустрой Фатимы. Обе они сновали взад-вперед, из ванной в спальню и обратно; трудно было сразу освоиться в новых покоях. Это насмешило Ракель; ее вдруг охватило дурашливо-веселое настроение.

Она поднялась. Оглядела себя – от груди до ступней. Выходит, эта обнаженная матово-смуглая девочка, покрытая каплями воды, уже не Рехия, а донья Ракель ибн Эзра. С неистовым хохотом она спросила старуху:

– Так я теперь другая? Ты заметила, что я другая? Ну, живо отвечай!

Старуха сперва ничего не понимала. А юная хозяйка смеялась и настойчиво требовала ответа:

– Да ведь я же кастильянка, толедка, еврейка!

И тогда ошеломленная кормилица заголосила своим тонким, жалобным голосом:

– Не возводи на себя напраслину, Рехия, зеница ока моего, доченька моя, ягненочек ты мой правоверный! Неужто ты не веришь пророку?

Ракель присмирела, улыбнулась и сказала:

– Клянусь бородой пророка, кормилица: здесь, в Толедо, я не могу сказать тебе наверное, верую ли я в пророка.

Старуха отпрянула в испуге.

– Да убережет Аллах твой язык, Рехия, доченька, – сказала она. – Такие шутки – большой грех.

Но Ракель потребовала:

– Отныне изволь называть меня Ракель! Изволь называть меня Ракель! – И она перешла на крик: – Ракель! Ракель! А ну-ка, повтори! – С этими словами она опять плюхнулась в воду, обрызгав старухе все платье.

Лишь только Иегуда явился во дворец, король Альфонсо сразу его принял.

– Итак, – спросил он сухо и вежливо, – тебе уже удалось чего-то добиться, мой эскривано?

Иегуда приступил к отчету. Его репозитарии, законоведы, пока еще пересматривают и дополняют списки налогов и податей; точные цифры он сообщит королю в ближайшие недели. Им призваны в страну сто тридцать сведущих людей, в основном из мусульманских земель, но также из Прованса, Италии и даже из Англии. Они помогут наладить сельское хозяйство, горное дело, усовершенствовать ремесла, построить новые дороги. Иегуда приводил подробности, конкретные цифры, и все это он помнил наизусть, говорил свободно, никуда не заглядывая.

Казалось бы, король слушал доклад не слишком внимательно. Но когда Иегуда закончил, он поинтересовался:

– Помнится, ты хотел заняться устройством новых конных заводов? В докладе ты ничего о том не сказал. И еще ты обещал доставить сюда золоточеканщиков, ведь мы намерены чеканить собственные золотые монеты. Здесь тоже приняты какие-то меры?

В своих многочисленных докладных записках Иегуда один-единственный раз упомянул о коннозаводстве, о чеканке монет тоже только раз. Он поразился отменной памяти дона Альфонсо.

– С помощью Божьей и твоей, о мой государь, – ответил он, – быть может, и удастся наверстать за сто месяцев то, что было упущено за сто лет. Приготовления, сделанные за последние три месяца, кажутся мне неплохим началом.

– Да, кое-что сделано, – согласился король. – Но я не привык долго ждать. Скажу тебе прямо, дон Иегуда: я опасаюсь, что ты принесешь мне больше вреда, чем пользы. Прежде мои бароны пускай неохотно, пускай с оговорками, но все-таки делали взносы на военные надобности. Как мне говорили, это был главный источник пополнения казны. А теперь, когда ты стал нашим эскривано, они твердят, что нам-де предстоят долгие годы мира, и ровно ничего не хотят платить.

Иегуду раздосадовало, что король, даже не поблагодарив его за явные достижения, выискивает какие-то недостатки. Жаль, что донья Леонор вернулась назад в свой Бургос. В прошлый раз присутствие королевы с ее веселым взглядом, веселым голосом придавало беседе более приятный характер. И все же Иегуда подавил раздражение и ответил с почтительной иронией:

– По этой части твои менее знатные подданные не уступят твоим грандам. Когда дело заходит о платежах, все стараются как-нибудь увернуться. Но доводы, приводимые твоими баронами, шатки, и мои опытные законоведы легко их опровергнут. В самом скором времени я составлю письменное напоминание о долгах, обращенное к твоим рикос-омбрес, и буду смиренно просить, чтобы ты его подписал.

Бесстыдство и спесь грандов раздражали и самого короля, но все-таки его рассердило, что еврей позволил себе неуважительно о них отозваться. Тем более злило дона Альфонсо, что без еврея ему не обойтись. И он яснее повторил то, что уже сказал:

– Это ты навязал мне постылые восемь лет перемирия. Оттого я сейчас и вынужден прибегать к услугам торгашей и писак.

Иегуда опять сдержался.

– Твои советники ведь тоже признали, – парировал он, – что длительный мир выгоден тебе не меньше, чем эмиру Севильи. Земледелие и ремесла пришли в упадок. Бароны твои притесняют горожан и крестьян. Тебе нужны годы мира, чтобы достичь улучшений.

– Да, – с горечью ответил Альфонсо, – мне придется стоять в стороне, наблюдая, как другие воюют с неверными. А ты тем временем провернешь не одну выгодную сделку.

– Речь идет не о сделках, мой государь, – терпеливо попытался Иегуда втолковать королю. – Твои гранды стали чересчур спесивы оттого, что в военное время обойтись без них было невозможно, а сейчас ты должен внушить им, что ты король.

Альфонсо подошел к Иегуде совсем близко и заглянул ему в лицо своими серыми глазами, в которых светилось недоброе зарево.

– Какие же окольные пути измыслил ты, мой хитроумный господин эскривано, чтобы получить назад внесенные тобой деньги, так сказать, выколотить их из моих баронов, да еще с процентами? – спросил он.

Но Иегуда не отступал.

– Я располагаю кредитом, мой государь, – ответил он, – а следовательно, располагаю временем. Поэтому я и был в состоянии одолжить твоему величеству такие деньги. Не страшно, если придется долго ждать, пока они вернутся ко мне. На том-то и строится мой замысел: мы потребуем, чтобы твои гранды признали правомерность твоих налогов, но не станем требовать скорой уплаты. Мы будем давать им всё новые отсрочки. Зато потребуем ответных уступок, которые будут не так уж дорого стоить твоим баронам. Нужно, чтобы они предоставили своим городам и деревням фуэрос[33], привилегии, которые дадут этим поселениям независимость, в известных рамках конечно. Наша задача – добиться того, чтобы все больше городов и сел было подвластно тебе одному, а не твоим баронам. Горожане будут платить налоги охотнее и аккуратнее, чем твои гранды, и полученные с них подати будут более высокими. Трудолюбие землепашцев, торговая и ремесленная сметка горожан – вот в чем твоя сила, государь. Умножь их права – и сила твоих заносчивых грандов уменьшится.