Но Регина процедила сквозь зубы: “Нецелесообразно”, — и добавила, что разбазаривания городского бюджета не допустит. Дэвид готов с ней согласиться: ему тоже не симпатичен этот ростовщик, явно зажившийся на свете. К тому же в Зачарованном Лесу именно Дэвид настоял на пожизненном заключении Румпельштильцхена в гномью гору, и, в общем-то, этот приговор никто не отменял. Но Эмма… Эмма наверняка рассудила бы иначе. Нет, не та Эмма последних месяцев, что не пускала родителей на порог и не отвечала на телефонные звонки, а хмурая золотоволосая девушка со значком шерифа на поясе, считавшая своим долгом защищать каждого в Сторибруке: и Регину, причинившую немало зла ей лично, и Голда, симпатии к которому она не испытывала, — любого, кто оказывался в беде. Эта мысль заставила Дэвида спуститься в холодную духоту подземелья и в взять процесс осушения под свой контроль. Цистерны и бочки были заполнены, и, не поддаваясь искушению выплеснуть их прям здесь, Дэвид обхватывает одну из них за бока, кивает крошке Антону, и, дождавшись, когда он сделает то же, рывком тянет вверх. Плечи и поясница начинают ныть уже через несколько шагов, напоминая, что времена, когда он носил на поясе меч, а не кобуру, прошли, и нынче Дэвиду редко приходилось поднимать что-то тяжелее малыша Нила.
***
Румп долго рылся в рюкзаке. То хмурился, то улыбался, излагая план, а потом сжал её руку в своих ладонях. Надо же попытаться. Это просто. Усталость слетела с него, и даже ладони перестали дрожать от холода. Словно мысль о скором спасении придала ему сил. И Рул Горм согласно кивнула. Сейчас она почти жалеет об этом.
Рул Горм смотрит в пространство перед собой, касаясь троса, закреплённого на остром обломке, выступающем из каменистого пола. Трос больше не натянут. Нет, не обвис, но прежнего напряжения больше нет.
Беда в том, что Рул Горм не умеет плавать. Ни феей, ни человеком — не доводилось. Но она дала себя убедить. Слишком уж горячо Румп говорил, что знает всё о подземных реках, что русло, скорее всего, не так уж глубоко, и можно будет перейти в брод. Настаивал на том, что пойдёт первым, плавать умеет, и поэтому, в любом случае, не пропадёт. Трос чуть подрагивает. Неужели Румп потерял свой конец, и теперь верёвку треплет и болтает река? Рул Горм смотрит на неопрятную кучку мужской одежду, что лежит на берегу, на заливающую пещеру воду. Когда Румп был рядом, всё казалось осуществимым. Дождаться сигнала — «я дёрну три раза, три — волшебное число» — и, держась за верёвку, дойти до другого берега. Или же, если верёвка дёрнется только раз — оставаться на месте, пока Румп пытается раздобыть пыльцу сам. Рывок был только один, и давно, Рул Горм кажется, что прошла целая вечность. Она теребит трос, и никак не может ни на что решиться. Но должна ли она решаться? Не подведёт ли Румпеля ещё больше, нарушив уговор? Рул Горм обхватывает саму себя руками, не столько надеясь согреться, сколько желая почувствовать чьё-то — хоть своё — прикосновение. Сначала она даже обрадовалась тому, что брод, видимо, не нашёлся. Ей страшно, страшно, лезть в холодную воду, после того ужаса, что она пережила здесь — в темноте и одиночестве. Но мысль о том, что Румпельштильцхен может не вернуться — пугает ещё больше.
Там, в обрушившемся проходе, он бы не выбрался сам. Значит, что-то она может, даже находясь в этом нелепом, терзаемым слабостью и болью человеческом теле. А теперь, когда магия близко — тем более. Она снимает пиджак. И мохнатые носки, успевшие выпачкаться и порваться. Дрожащими пальцами нащупывает застёжки на юбке: она только недавно высохла, и мочить её снова Рул Горм не хочет. Петли такие тугие, а пуговицы никак не хотят пролезать в отверстия. Дрожат пальцы, дрожат на поверхности воды блики света, дрожит и натягивается уходящий в воду витой трос. Это может означать… Нет! Рул Горм так ясно видит — обвязанное верёвкой уже безжизненное тело, утягиваемое на дно буйным течением, — что не может удержать хриплого вскрика. Звук её голоса тут же отражается от стен и потолка — “Нет… Нет… Нет…” — вторит эхо. Рул Горм сгребает в горсть непослушные пуговицы, и добротная шерстяная ткань с треком рвётся. Но она не слышит этого, как не слышит ни стука посыпавшихся на камни пуговиц, ни плеска воды. Всё заглушает шелестящее «нет», да слишком громкий звук собственного неглубокого дыхания. Она стягивает юбку, садится на насыпь, опираясь на неё локтями, медленно сползает в воду… Здесь неглубоко. Пока. В глазах рябит от бликов, и направляясь к пробоине, Рул Горм не сразу видит в проёме Румпельштильцхена. Не сразу слышит:
- Ру - ул…
Её имя, произнесённое хриплым гнусавым голосом, тонет в шорохе эха, и в первое мгновение ей думается — показалось. Но, подняв голову, она видит Румпа, и устремляется ему навстречу, забыв обо всём кроме его возвращения. Он наваливается на неё всем весом, и они едва не падают. Но всё же как-то добираются до кусочка суши. Заползая на насыпь, Румп бормочет пляшущими губами:
- Ты бы видела, сколько… — Он снимает с плеча застёгнутую на молнию сумку и устало сбрасывает её на насыпь. — Я дополна набрал… Полотенце там оставил, чтоб больше влезло… Светится всё.
Рул Горм обнимает его, и фею не смущает ни её, ни его — нагота — на ней лишь сорочка, на Румпе промокшие «боксёры». Рул мимолётно вспоминает, как Румп, замявшись, просил её отвернуться, когда раздевался перед тем, как спуститься в воду. Сейчас он не против её близости, и не совершает попыток одеться. Поэтому Рул плотнее прижимается к его холодной коже. Мужчина уже не дрожит, только иногда по телу проходит короткая судорога. Почему-то Рул это кажется плохим признаком.
- Одевайся скорее, — она протягивает ему рубашку.
- Полотенце я вынул, чтобы больше пыльцы влезло, — невпопад отвечает Румп и продолжает лежать неподвижно.
“Конечно! Пыльца!” — Рул Горм ругает себя за забывчивость и спешит всё исправить. Подбирает сумку, тянет за молнию — поддаётся легко. В сумке пластиковый пакет, что выглядит странно тощим. “Сюда бы и полотенце влезло”, — приходит в голову нелепая мысль. Фея запускает в пакет руку, ожидая почувствовать чуть влажную, мягкую, остро покалывающую подушечки пальцев, разрядами сокрытого в ней волшебства, пыльцу. Но ничего, кроме полиэтилена, ещё более мокрого внутри, чем снаружи, она не обнаруживает. Рул вынимает пакет, выворачивает наизнанку — ничего, кроме дырок. В них-то и высыпалась… Она отбрасывает ненужную ёмкость — ни крупинки. Сумка, в сумке. Она роется на дне, в карманах, но пыльцы там нет. Пальцы проваливаются в дыру на дне… В самом углу. Ткань изодрана в лохмотья.
- Румп… — наверное, он зацепился за острый камень где-нибудь посреди реки и не заметил. Она переводит взгляд на Румпельштильцхена. Он неподвижен, на груди лежит комом смятая рубаха, но на синеватых губах застыла улыбка, и под прикрытыми веками движутся зрачки.
- Она такая красивая, — бормочет он чуть слышно… — На обратном уж испугался, что не сумею… А сумел…
Рул Горм видит, как у Румпельштильцхена вздрагивают ресницы, и ждёт, что он откроет глаза, сядет, наденет рубаху, будет натягивать брюки, путаясь в штанинах, смотреть сердито, чихать, проклинать дыру в сумке, отыскивать ещё какой-нибудь способ спастись. Но глаза не открываются, не смыкаются губы — рот остаётся приоткрытым, а лицо приобретает незнакомое Рул Горм блаженное выражение. И она понимает, что не может сказать Румпу, что он потерпел неудачу.
- Спасибо! — восклицает она пылко. — Никогда не видела такой… богатой на волшебство.
Уголки губ Румпа на мгновение приподнимаются вверх. Рул тянет его за плечи, в попытке усадить, одеть, но ничего не получается. И тогда она просто расправляет на нём рубашку, подкладывает под голову сложенный свитер, укрывает пиджаком. Рул Горм вспоминает, как Румп растирал ей руки и ноги, и делает то же для него. Никакого результата. Ни стона, ни движения, ни дрожи, ни малейшего сокращения мышц под холодной кожей.
- Всё будет хорошо, — вдохновенно врёт она. — Ты спас нас, с помощью этой пыльцы, мы сейчас перенесёмся в обитель. Сёстры, наверное, уже умерли от беспокойства. - Рул Горм осекается: умерли запрещённое слово. Для неё. Сейчас. — Всё будет хорошо, — произносит она снова, хотя и не понимает, слышит ли он её.
