— О, нет, этого с меня хватит! — восклицает Мерлин с выражением панического ужаса на лице.

— Хорошо, — смеётся Нимуэ. — Ну, мне писать свою версию, или ты сам расстараешься?

— Я, — Мерлин смотрит лукаво, — лучше сначала бы повторил то самое, что предшествовало появлению на свет Рул Горм.

— Тебе не надоело? — спрашивает Нимуэ с деланной строгостью, но её пальцы уже касаются его лица, и забытый нетбук, соскальзывает с колен и заваливается набок.

— Мы слишком недолго пробыли в этом облике, — хрипло отвечает Мерлин, оглаживая покатые женские плечи. — И это так… интересно… я не вижу твоих мыслей, не чувствую твоими ощущениями, и мне каждый раз приходится угадывать, ошибаться… — Его ладони скользят по её шее, поднимаются вдоль позвоночника. — Это как приключение…

Он хочет добавить ещё что-то, но Нимуэ затыкает его старым как мир способом — поцелуем.

Спустя полтора часа Мерлин возвращается к нетбуку, что за время их с Нимуэ любовных игр успел упасть на пол и перезагрузиться, благословляет человека, придумавшего автосохранение, и на миг задумывается, застывает перед мерцающим экраном.

— А, как напишется, так напишется, — бормочет он себе под нос и печатает:

«Однажды, когда Зачарованный Лес был так молод, что самый старый его дуб мог обхватить даже ребёнок, а людей было ещё так мало, что поселение из пяти домов считалось большой деревней, любой домишко, обнесённый земляным валом — замком, и звери, живущие в глубине лесной чащи, успевали родиться и прожить весь свой век, ни разу не встретившись с человеком… В те давние времена Мерлин и Нимуэ, первые чародеи, посетившие этот молодой мир и принёсшие в него волшебство, любили друг друга на лесной поляне. Губы у них болели от поцелуев, а от криков их страсти разлетались птицы. Обессилев, влюблённые уснули и не увидели, как в ночи на поляне выросло новое, невиданное прежде растение: листья и стебель были синими, а матово-белый бутон казался голубоватым в лунном свете. Наутро, когда Мерлин и Нимуэ пробудились, бутон раскрылся, и из него выпорхнуло крошечное создание. Несмотря на свои размеры, оно обладало большой магической силой.

— Это порождение нашей любви! — рассмеялся Мерлин.

— Да, — согласилась Нимуэ. — И каждый раз, когда в землях Зачарованного Леса, мужчина и женщина будут соединятся в любви, одинаково сильной, без лукавства и притворства, не превозносясь и не таясь, не ища выгод себе или ущерба другому, в заоблачных лугах будет появляться ещё одна такая фея.

Никто не знает, угадала ли Нимуэ желание молодого мира, или молодой мир пошёл на поводу у её желаний, только слова её, едва они были произнесены, стали истиной, и она поняла это, и Мерлин тоже понял.

— Не случится ли так, что эти малютки заполонят всю округу? — спросил он несколько встревоженно, но Нимуэ только рассмеялась в ответ. Она была немного старше и мудрее своего любовника и уже знала, что истинные чувства встречаются гораздо реже, чем можно подумать. Но Мерлин не успокоился: — Феи слишком уж могущественны, не используют ли они свою силу во зло?

— Ох, — утёрла слёзы смеха Нимуэ, — они не смогут. Смыслом их жизни будет помощь людям, не всем… Но, хотя бы детям и влюблённым, и тем, чьи помыслы и сердца чисты… Могущество фей не будет полным — ни одна из них не сможет узнать и использовать свою подлинную силу, пока не полюбит такой же любовью, как та, что её породила.

И снова слова Нимуэ стали истиной. Слишком много магии пробудили Мерлин и Нимуэ в этом мире: она плескалась в воздухе, смешивалась с соками земли, отзывалась на каждое сказанное слово. Впрочем, Нимуэ говорила складно, и Мерлину оставалось добавить совсем немного.

— И полюбив так, они получат власть разделить свою силу с тем, кто станет их избранником.

— Всегда ты пытаешься вникнуть во все эти мелочи, всё предусмотреть, — шутливо упрекнула Мерлина Нимуэ. — Я вот считаю, что мы должны давать больше свободы существам, которых порождаем. В конце концов, мы не демиурги, а только проводники силы, которую сами не понимаем до конца.

Мерлин не согласился, он был ещё очень молод, пусть и старше Зачарованного Леса на несколько столетий. Он ещё думал, что может уберечь кого-то, предусмотреть что-то, он думал о добре и порождал — зло. Потому что одно не могло существовать без другого, и только любовь всё примиряла. Но Мерлин всё ещё не понимал этого… Впрочем, скоро он позабыл о феях, потому что рассветные лучи коснулись рыжих волос Нимуэ, и Мерлин невольно залюбовался тем, как они переливаются и бликуют в солнечном свете».

Закончив, Мерлин нажимает на значок дискеты и улыбается. Он знает: сейчас, в книге, оставленной Румпельштильцхеном на подлокотнике кресла в комнате Дома Волшебника, отведённой под библиотеку, появилась ещё одна глава. Он оборачивается к возлюбленной. Нимуэ лежит на боку, подложив руку под голову. Импровизированный тюрбан из гостиничного полотенца давно размотался, и волосы её — в этом мире отнюдь не рыжие, скорее чёрные как смоль — разметались по подушке. Под пристальным взглядом Мерлина Нимуэ выходит из оцепенения: зевает, потягивается, морщится от боли в ноющих мышцах.

— Ну, что, завтра — в Сторибрук? — спрашивает она.

— О, да! Я думаю, раз уж они перестали врать сами себе и смогли обнаружить собственную историю, то точно заслуживают нашего внимания.

— Заслуживают? — переспрашивает Нимуэ, и в голосе её сквозит насмешка. Она терпеть не может морализаторства, хотя, на самом деле, жалеет людей и нелюдей гораздо чаще, чем её возлюбленный, известный так же как Великий Волшебник всех миров.

— Я хотел сказать, — поправляется Мерлин, рассеянно разглядывая валяющиеся почему-то у изголовья кровати скомканные джинсы, — что это будет интересно. Пообщаться с ними. А ещё — пронаблюдать, не поссорятся ли Румп и Рул, когда узнают всю подноготную своей истории.

— Мы же не поссорились, — хмыкает Нимуэ, — за столько-то тысячелетий.

— Да?! — Мерлин быстро поворачивается к ней и с демонстративным удивлением поднимает брови.

— Ну, — уточняет Нимуэ. — Не поссорились окончательно. И, я думаю, это не случится в ближайшее время, если только ты не скажешь, что в Сторибрук мы поедем на велосипедах.

Мерлин пожимает плечами, улыбается, обнажая крупные зубы, смеётся и уворачивается от летящей в него подушки.

***

На этом в истории можно поставить точку, ну или хотя бы точку с запятой, потому что «конец, сводящий все концы», не так уж и близок, жизни наших героев не оборвались, их истории творятся прямо сейчас, и когда-нибудь будут записаны.