Как порой не хватало мне в тюрьме, для снятия стресса глотка бабкиного чудного лекарства!
Почему то вспомнилась здесь и первая настоящая физическая боль, которую мне пришлось испытать. Было мне тогда лет двенадцать – тринадцать, а может и меньше. Прямо напротив моего дома, за дорогой и рядом с прудом, Машинно-тракторная станция (МТС) строила для своих рабочих целый микрорайон двухэтажных кирпичных домиков, каждый на два подъезда, для двенадцати семей. По воскресеньям строители отдыхали, и для нас, подростков, недостроенные дома были своеобразным полигоном для детских шалостей. И в прятки там играли, и в войну, одни защищали «крепость», другие атаковали ее. Причем применяли как «огнестрельное» оружие, так и холодное – деревянные мечи. Для подъема кирпичей на второй этаж строители использовали электрический подъемник. И вот один умелец, мой друг и погодок Колька Петухов, умудрился изготовить ключ из проволоки для включения лебедки, как мы называли это приспособление. Можно было ухватиться за крюк на тросе и подняться прямо на второй этаж, а при обратном включении – вернуться на землю. Был еще один друг и ровесник, Вовка Сизов, который и управлял включением и реверсом подъемника. Но что-то пошло не так, в то время когда я довольно быстро стал подниматься к небесам. Подъемная машина вовремя не выключилась, трос оборвался, и я стремительно, без парашюта, приземлился на кучу новых белых кирпичей. При этом непонятным способом моя левая рука оказалась под задним местом и приняла на себя всю силу удара, неимоверная боль пронзила тело, а когда я посмотрел на свою конечность, увидел самый настоящий перелом. Рука выглядела неестественно кривой, мелькнула мысль, может это наказание небес за загубленного воробья? Или за иконы? Было около шестнадцати часов дня. Прибежал домой, мама сразу потащила меня в поселковую больницу, где был единственный хирург по фамилии Коломин. Странное совпадение, но именно в его дочку в школьные годы я был по-детски влюблен. Но был выходной, и он отдыхал на рыбалке, надо было терпеть до понедельника. А родителям утром, около пяти часов, было необходимо идти на работу, на ткацкую фабрику в селе Кибердино, расположенном в двух-трех километрах от нашего дома. Я сидел на кухне за обеденным столом при включенном свете и тихо стонал. Отец пытался спать, а мать каждый час вставала и проверяла мое самочувствие. А оно практически отсутствовало. Боль была реально сильная, казалось, что от руки она расползалась по всему телу, заполняла все его органы, включая голову, ни на минуту не давая возможности забыться. Шину наложить никто не догадался, хотя она могла бы облегчить страдания, и я терпел, как мог, что называется, из последних сил. Впервые в жизни появилась спасительная мысль, что рано или поздно это все закончится. Она, кстати, помогала мне и позже, когда было нестерпимо тяжело, больно. Практически не поспав, Юрий Логинович на работу все-таки ушел – тогда с этим делом было очень строго, а мать решилась на прогул, и в восемь часов утра мы уже были в больнице, ждали, когда проспится мой несостоявшийся тесть. Он оказался высоким и широкоплечим мужчиной с доброй улыбкой, белый халат добавлял ему доверия с моей стороны. Привязав за плечо полотенцем пострадавшую конечность к ручке двери медицинского кабинета, хирург неожиданно для меня с силой дернул за кисть. Что-то хрустнуло, боль пронзила насквозь все тело, но зато рука приобрела более естественный внешний вид. До сих пор помню, что это был перелом лучевой кости. Доктор наложил временную шину и повел в рентгеновский кабинет – проверить результат своего «труда», однако он ему, видимо не понравился. Ничего мне не объясняя, он снял шину, и попросил опереться больной рукой о стол, и та опять стала совсем кривой. Вторая попытка поставить кость на место оказалась более удачной. Наложили гипс, и целый месяц я гулял, как раненый боец, с подвешенной на бинтах рукой.
Мысль развивалась вслед за дальнейшими размышлениями о справедливости. Не той – субъективной, человеческой, а высшей, порой для нас непонятной. Сделал когда – то больно другому, не возмущайся, когда и самому станет больно…
Моя память, почему то так устроена, что многое забываю, даже что – то серьезное, а вот курьезы почему-то забыть не могу. Но может это просто защитная реакция психики на карцерные условия, когда возникает потребность хотя бы слабо улыбнуться, чтобы не сойти с ума? Столько, например, полезных знаний получил в институте, а вспоминаются одни смешные ситуации. На одной из кафедр был очень строгий преподаватель, одновременно бывший и нашим деканом, который страшно не любил шпаргалок. Когда он принимал экзамен, то зачастую внезапно вскакивал и бежал меж столов, стараясь обнаружить списывающих. Иногда ему это удавалось, автоматом была двойка и пересдача. Но «голь на выдумки хитра», и один из однокашников, сидящий при сдаче экзамена, рядом со мной, сделал шпаргалку на резинке. Она была свернута так, что ее можно было читать, прокручивая но, не разворачивая полностью. Один конец крепился к шпаргалке, другой – к рукаву рубашки изнутри. И когда преподаватель вскакивал и бежал по рядам, успев увидеть нарушающего «порядок» соседа, тот просто отпускал шпаргалку, и она улетала в рукав рубашки. Экзаменатор пытался обвинить его в списывании, но студент разводил руками и клялся, что у него ничего нет. Не сумев разоблачить хитреца, преподаватель вернулся за свой стол, время от времени бросая косые взгляды в нашу сторону. С удивлением он увидел, что мой сосед опять достал свою «помощницу», но целенаправленное «десантирование» вновь потерпело фиаско. Все сидящие на экзамене еле сдерживали смех. И все- таки, несмотря на хороший ответ изобретателя, получил он только тройку.
Снова возвращаюсь памятью в уже далекий областной суд. Надо было тщательно готовиться к каждому заседанию, причем самому, без подсказок со стороны. Какая шпаргалка может помочь в той ситуации? Кто ее подсунет в нужный момент? Рассчитывать приходилось только на реальные знания, в основном, юридические…
Были и «добрые» преподаватели. Один старый – престарый профессор по фамилии Горьков продолжал преподавать только ради своей не очень старательной дочери, которая училась со мной в одной группе. У него была очень плохая память, и он во время лекции зачастую путался, забыв, на чем остановился.
Перед экзаменом говорил студентам так: «В первый день читайте учебник, во второй полдня читайте, полдня отдыхайте, а на третий, сходите в кино. На экзамен берите шпаргалки, лекции, учебники, пользуйтесь открыто, но спрашивать буду строго».
А преподавал он теоретическую механику, и книга была весьма объемистой. Конечно же, к экзамену никто не готовился, и даже не писали шпаргалок. Но разрешение – разрешением, а учебник я положил не на стол, а себе на колени и спокойно списывал ответы на свой билет.
Зрение в отличие от памяти, у преподавателя было в норме, и он негромко сказал мне: «Ну что вы себе жизнь усложняете? Положите учебник на стол, так удобнее будет». Внимание всех студентов сосредоточилось на моей персоне. Поборов стеснительность, я последовал совету профессора, но так разволновался, что списал не тот ответ, совсем не тот. А должен был я в результате долгих расчетов получить какую-то конечную формулу, которую преподаватель наверняка помнил. Видно, сам лукавый внушил мне ничего не переписывать, а просто к неверным расчетам в конце приписать правильную формулу.
И вот достаточно бойко я ответил на вопрос, но не свой, а абсолютно другой, а в конце сделал многозначительную паузу и выдал: «Далее в результате несложных математических расчетов мы получаем нужную формулу»…
Аудитория замерла. Профессор минут пять смотрел на меня в упор, оттягивая, как мне казалось, мою неминуемую гибель, и, наконец, произнес: «Убедительно, убедительно», и в моей зачетке появилась первая нечестная пятерка.
Записи – записями, но в карцере – отбой, двадцать два часа, и надо дать отдохнуть своему голодному организму…. А поутру решил сам себя подбодрить и развеселить давнишними историями. Перечитал, что-то исправил, но улыбки, тем не менее, все это у меня не вызвало. Вспомнились следующие институтские события, которые в свое время казались мне очень смешными…
