Острог.

Белой вьюгой скачет путник,

Плетью лошадь торопя,

Как не сгинуть в русском поле,

Волей чуда окромя?

Буря стихнет, засияет

Звезд холодных небосвод.

И кобыла испитая

Взгляд свой к небу вознесёт.

«Ты не стой, скорей, приятель!

Торопись быстрее в путь!

Пока леса обитатель,

Позволяет смерть минуть»

И поскачет дальше путник,

Слыша отзвуки зимы.

Господа хваля за плутни,

Всадник выбрался из тьмы.

1845 год. На почтовой станции было непривычно многолюдно: наступавшая весна означала для многих заезжих чиновников конец сибирской командировки и возвращение в Петербург. Оттого в станционном подобии кабака было не только много народа, но и довольно весело. Обычно проделывавшие долгий и изнуряющий путь рангоносцы не скупились на крепкое словцо для смотрителя или кого-то из присутствовавших. В иной день здесь царила бы стиснутая зубами тишина, и лишь изредка какой-нибудь надворный или титулярный советник осмеливался бы поторопить служивых: « Ну что, скоро там? Мне ехать надо, я ведь не на отдых отправляюсь!».

Однако сегодня все было по-другому. Государевы мужья, изрядно набравшиеся « для сугрева» водки, то и дело бранили край, которым российское могущество прирастало. Бранили за всё. За удаленность от «великодумских» городов, за пьянство населения, за плохую погоду ( что из всего перечисленного было самым чудным, ведь, уезжая из города на Неве, мало кто из них не бранил тамошний климат).

Бранясь, эти государевы пьяницы будто бодрились от похмельной усталости и, доходя до нужной кондиции, начинали громко хохотать над рассказами о чужой службе.

И никто в тот день не торопил смотрителя со сменой лошадей, ведь смех смехом и ругань руганью, но у всех в душе оставался странный осадок. Этим людям действительно не нравилась Сибирь. Даже больше. В основном, все перечисленные ими проблемы были более чем насущными. Но как чинуши понимали это, так же отчетливо ими осознавалось и то, что край этот глубок и многослоен. И они страдали от того, что не поняли его, что не познали сути, что не смогли стать своими на этой земле.

Вскоре в помещение, где все веселились, вошёл высокий кареглазый мужчина. Сняв на входе шляпу, присыпанную снегом, он обнажил черные волнистые волосы. Отряхнув шляпу и меховой воротник своего утепленного пальто, он оглядел присутствовавших. Их было немного. За двумя сдвинутыми вместе столами сидела компания «свежих» друзей, через стол от них сидел и читал книгу некий полноватый мужчина. Он был сосредоточен, не обращал никакого внимания на шум и даже не заметил, как кто-то еще вошел в кабак. За центральным столом сидела немолодая цыганка. Она была страшна: её руки были покрыты толстыми венами, хитрые черные глаза были похожи на пару рубинов, неухоженные волосы были прикрыты платком, а зубы отдавали желтизной то ли от большого количества золота на своей поверхности, то ли от пристрастия к табаку – цыганка почти не выпускала изо рта трубки.

Обычно цыган вообще сюда не пускали, но, как уже было отмечено выше, тот день обычным не был.

Мужчина, уже заранее обговоривший со смотрителем все дела и искавший себе нового извозчика, взамен только что скоропостижно скончавшегося в дороге еще на предыдущей станции, решил выпить чаю, но подметив в руках у цыганки колоду карт, он тут же изменил планы.

– Гадаешь? – спросил он, подходя к ней ближе.

– Конечно, дорогой, – ответила цыганка, глядя хитрым прищуром на мужчину.

– Хоть раз бы встретил цыганку, которая не гадает, – произнес путник, садясь напротив старухи, – чтоб что-нибудь новенькое было.

– Не гадающая цыганка – ненастоящая цыганка вовсе, мил человек.

– Да правда что, а ты, выходит, настоящая?

– В пятом поколении гадалка! – воскликнула женщина, подняв палец в небо и выпустив клубок дыма.

– Ну как же иначе, – засмеялся мужчина.

– На что гадать будем? На суженую?

– Нееет, этих, – следующее слово было произнесено про себя, – мне хватает. Мелко как-то, лучше на будущее.

– Как скажешь, милок.

Цыганка еще несколько раз перемешала карты и начала выкладывать их по одной. Первой картой был «глупец».

– Надеюсь, это не я глупец.

– Конечно не ты, – соврала цыганка.

– Ох, вижу, что любишь ты приключения и дорогу всегда выбираешь легко.

– Мы на будущее гадаем или как?

– Ты ищешь новых ощущений и найдешь их, не сомневайся.

– Да, столица наша, несмотря на внешнюю строгость, умеет развлекать. Когда вернусь и отчитаюсь за дела, тут же рвану на бал.

Цыганка ничего не ответила и вытащила следующую карту. Это была «колесница».

– Тебя ждёт долгий путь.

– Верно говоришь, хотя разве ж это долгий путь, когда едешь домой?

Цыганка вновь смолчала. Третьей картой была «фортуна».

– Колесо фортуны, это значит….

– Удачу. Да, в покере она мне будет не лишней, – перебил цыганку чиновник.

– Это карта означает изменения, – спокойно продолжала цыганка, – тебе следует подготовиться к ним.

– Изменения? Имеешь в виду изменения обстановки? – сказал мужчина и хвастливо облокотился на спинку стула.

– Нет, – ответила цыганка и достала последнюю карту.

Это была карта смерти.

Увидев это, ехидный человек вдруг прекратил улыбаться и наклонился немного вперед, нависнув над столом.

– Не бойся. Смерть редко означает саму гибель. Скорее, трансформацию.

– В кадавра?

– Чагой?

– Ну….в покойника трансформацию-то?

– Да нет же, в другого человека.

– Что ж, любопытно, – подумал чиновник, погрузившись в навеянные собственным разумом мысли.

– Как тебя звать?

– Артём. Артём Берестов, – ответил герой.

– А меня Лэйла, – сказала цыганка, вновь прикуривая трубку.

– Артём Владимирович? – вдруг произнёс отвлёкшийся от книги толстяк, до этого момента проявлявший полное безразличие к происходящему вокруг.

– Так точно, мы знакомы? – удивился мужчина.

– Нет, господин Берестов, но я знаком с вашим дядей Вячеславом Андреевичем. Меня звать Борис Хорохорцев, и я здесь, как его личный адъютант, чтобы передать вам письмо.

– Письмо? От дяди?

– Чрезвычайные обстоятельства вынудили его послать меня к вам навстречу, дабы перехватить по возвращении в Петербург.

– Что за обстоятельства?

– Они изложены в письме.

После этого усатый тип тяжело поднялся с места и достал из внутреннего кармана объемного бушлата желтоватый конверт.

Берестов тут же выхватил его и, пренебрегая аккуратностью, вскрыл. Письмо было написано мелким почерком и растянуто на страницу:

« Здравствуй, Артём!

Пишет тебе твой дядя, Вячеслав Андреевич. Пишет не просто так, а по делу, причем архиважному. Не далее как полтора месяца назад мой друг и соратник Андрей Городецкий был отправлен в сибирскую командировку, в острог Строгульцевский. Оттуда, по нашей договоренности, он каждые две недели должен был отправлять мне письма с отчётом о делах государственных и рассказом о делах личных.

Однако что-то пошло не так. Прежде всего, первое письмо явно было не в его духе написано. О делах личных не шло и речи. Будто чужой человек пишет. Я заподозрил нечто неладное и напрямую спросил друга, почему он пишет в столь странной манере. Но в ответ лишь молчание. Прошло уже достаточно времени, но нового письма всё нет.

Щекотливость ситуации заключается в том, что еще здесь, в столице, Городецкий серьезно заболел, в связи с чем у него пришли в разлад интеллектуальные способности, а именно, память. Порой он совершенно не мог вспомнить элементарных вещей из недавнего прошлого, однако, все, что происходило, скажем, неделю назад, он помнил неплохо. В связи с этим он носил с собой огромную книгу, которую я подарил ему лично. Книга эта обита красной кожей. Туда он всё и записывал.