Как ему это удаётся?!

— Чаще всего люди не утруждают себя запоминанием лиц случайных встречных. Достаточно менять голос и одежду — и не привлекать к себе слишком много внимания. А после — втереться в доверие не спеша, чтобы человек даже не заметил, как успел расположиться к вам, — спокойно и профессионально объясняет Давид, перебирая костюмы на вешалках.

— Со мной вы также поступили? Сделали всё, чтобы я вам доверилась? — неожиданно для себя спрашиваю.

Давид останавливается и разворачивается ко мне — но ничего не успевает ответить, потому что я задаю свой главный вопрос:

— И с дедом поступили также?

— Что вы имеете в виду? — ровным голосом спрашивает мужчина.

— Вы сказали тогда, что были его другом. Но теперь я знаю, что он взял вас из приюта и относился, скорее, как к своему преемнику… Так, когда вы успели с ним подружиться?

— За те пятнадцать лет, что мы были вместе, — протягивает Давид, внимательно глядя на меня, — у меня было много возможностей стать для него не то, что другом — единственным и любимым сыном. Я мог это сделать, не буду врать. Но не сделал. Знаете, почему?

— Почему? — с вызовом спрашиваю у него.

— Потому что с тех пор, как мы оказались в этом доме, нам прививали одно единственное чувство.

— Преданность деду?

— Любовь к вам.

Закрываю рот, успевший открыться для спора.

— Не обманывайтесь, речь идёт о другой любви. Мы росли с четким пониманием, что, когда настанет время, мы будем заботиться о вас. Все четверо. Мы обещали это Ему. И мы не отступимся от этого обещания. Поэтому у меня даже в мыслях не возникало вбиться в доверие к вашему дедушке и прибрать всё его имущество к своим рукам. Мы не так воспитаны. А воспитывал нас Георгий Валентинович.

Поджимаю губы, отводя взгляд. Если все они воспринимают меня, как объект заботы… если дед так хотел, чтобы меня окружало тепло — даже когда он уйдёт…

То почему?..

— Почему он не подарил своё тепло вам? — искренне не понимаю, сжимая руки, — Почему заставил ждать того дня, когда он умрёт?.. Почему не захотел воспитать четверых сыновей? А вместо этого вырастил четырёх преступников?

— Вот, как вы нас воспринимаете? — негромко спрашивает Давид.

Опускаю голову, прикусывая губу.

— Он сделал из Исайи убийцу, — также негромко произношу.

— Нет, он сделал из Исайи того, кто умрёт за вас. И того, кто убьёт за вас.

Поднимаю взгляд на Давида.

— Вам это не нравится, верно? — пытаюсь найти ответ в выражении его лица, но вновь терплю поражение… — Вы поэтому хотите, чтобы я перестала с ним сближаться? Не хотите, чтобы я его как-то провоцировала?

— Вы уже его провоцируете — одним присутствием в доме. И мы все знали, что так будет. Но пока вы спокойны по отношению к нему, он не будет совершать необдуманных поступков.

Сжимаю челюсть до боли. Отворачиваюсь.

— У вас есть что-нибудь выпить? — спрашиваю ровным голосом.

— Вы обычно не пьёте в стрессовых ситуациях, — напоминает Давид.

— А сейчас хочу. Это проблема? — чуть резче отвечаю.

— Нет. Я налью вам вина.

Боже, он не пробиваемый.

Когда получаю свой бокал в руки, тут же отпиваю половину.

— Вы обиделись, когда я стала сомневаться в вас, — произношу, глядя на противоположную стену.

— Нет.

— Обиделись, не скрывайте этого! Это было заметно по вашему поведению.

— Вы были вправе сомневаться. Я спокойно воспринял это.

— Боже, почему нельзя просто согласиться? — резко разворачиваюсь к нему, — Почему так необходимо продолжать отстаивать наличие каменного сердца?

— У меня не каменное сердце. Я способен на эмоции. Но не следует делать из меня неуравновешенную истеричку — в угоду собственной гордости. Я вполне способен контролировать свои чувства.

— Поэтому вы решили запугивать меня тем, что Исайя — психопат? Поэтому тут же начали препятствовать нашему с ним общению — стоило мне отдалиться от вас?..

— Вы драматизируете, — спокойно отвечает Давид.

Опрокидываю в себя остатки вина. Подхожу к бутылке и наполняю новый бокал.

— Хорошо, — соглашаюсь, сделав ещё один глоток, — я всё это придумала. Вы были спокойны, даже когда я решила уйти отсюда. Вас вообще мало что способно взволновать. Тогда объясните, к чему были те предостережения? Если вы так уверены в себе и своих силах, почему вы начали останавливать меня — стоило мне взглянуть в сторону Исайи?

— Вы способны говорить только о нём? — и вновь ровный взгляд и ровный голос.

— Я способна говорить обо всем на свете, если собеседник желает продолжать общение. Но вы не отвечаете на мои вопросы! Вы игнорируете их и думаете, что я этого не замечаю?

— Хорошо, — Давид опускает голову, словно делая глубокий вдох (а может, он и впрямь глубоко вздохнул?), а затем поднимает взгляд на меня, — меня многое волнует. И я не так спокоен, как кажется. К примеру, меня очень взволновало отношение к вам ваших так называемых друзей. Я искренне не понимал, как можно общаться с такими людьми. Я даже позволил себе среагировать на это… но в тот момент, когда вы поддались на провокацию Натали Поплавской, я действительно был спокоен. Я знал, что в итоге вы придёте к верному решению. Так что, нет, я не обижен на вас.

— Тогда зачем вы начали вести себя так гадко по отношению ко мне? — повышаю голос, сама уже не понимая, из-за чего так завожусь.

— Гадко? Я не позволял себе оскорбить вас ни словом, ни взглядом.

— Вы выстроили между нами эту стену, — показываю рукой, чтобы было видно наглядно, — и не отрицайте — выстроили! Иногда не обязательно что-то говорить или как-то по-особенному смотреть! Можно просто поставить барьер внутри себя — а женщины всегда очень четко чувствуют этот барьер!

— Вы сейчас хотите обвинить меня в том, что я отдалился от вас? — ровным и собранным голосом спрашивает Давид, не глядя на меня.

— Пусть даже и так! Начали обдавать меня своим холодом, а потом и с Исайей запретили общаться! Везде границы обозначили и при этом ничего не объяснили! Хотите сказать, я придумываю?

— Думаю, вам нужно отдохнуть, — Давид подходит и мягко забирает бокал из моей руки, — вы целую ночь не спали и сильно перенервничали. К тому же выпили вина. Прошу, идите и отоспитесь. Мы продолжим осмотр комнат, когда вы проснётесь и придёте в себя.

Чувствую, как меня разворачивают и ведут к двери, выхожу в коридор и по инерции иду вперёд. Но, стоит пройти ещё десять шагов, как я останавливаюсь, а затем ощущаю, как всё внутри набухает от протеста. Это мой дом! Когда хочу — тогда и занимаюсь его осмотром! Резко разворачиваюсь и возвращаюсь в спальню Давида. Застаю его, сидящим в кресле и устало трущим лоб правой ладонью…

— Знаете, я, вот, одного понять не могу: почему с Марком, Яном и даже Исайей мне общаться проще, чем с вами? — выдаю с порога, — Ведь изначально всё было по-другому! И вы сами виноваты в том, что сейчас я зла на вас!

— Пусть так, — сухо соглашается Давид, вновь не глядя на меня.

Почему же меня это так бесит?! Он что, не хочет даже смотреть в мою сторону?!?!

— И что будет потом? Через неделю вы запретите мне общаться с Марком? А через две — с Яном? Влада вы уже заблокировали — без моего спроса! Совсем лишите меня возможности общаться с другими мужчинами?

— Как это у вас всё так перевернулось? — прикрыв глаза, устало спрашивает Давид.

— Но, кажется, к этому всё и идет! Мне нельзя общаться с бывшим, мне нельзя общаться с Исайей, мне не стоит разговаривать по телефону с незнакомыми мужчинами, — замолкаю на секунду, вспомнив, что это именно Исайя сегодня заставил меня положить трубку… черт… а, неважно! Чувствую, что меня несёт — и позволяю этому потоку уносить меня ещё дальше! — Мне необходима свобода выбора! Я хочу сама решать — с кем общаться и как себя вести!

— Вы ещё слишком неопытны, чтобы иметь эту свободу при своём положении, — отводя взгляд в сторону окна, отзывается Давид.

— И что? Запрёте меня здесь до тех пор, пока у меня не появится этот опыт? — с вызовом спрашиваю.