К могиле приближались пешком. Путники поравнялись с погребением. Как того предписывал ритуал, они совершили перед новым обиталищем кагана поклонение. Помолчали в великом почтении к праху солнцеподобного.

Ветер трепал одежды. Юнус стоял в полном оцепенении. Смутные догадки то перерастали в ясную уверенность, то, разбиваясь о твердые камни неведения, рассыпались в сознании упрямым неверием в то, что покойный – каган Истани – их отец. Стояли долго. Юнус не ведал, что чувствовали сестры, в почтении преклоняясь перед солнцеликим. Они не знали его, почти не знали. И теплота его сердца не проникла в их сердца и не срослась там с фибрами их душ. Он же, Юнус, помнил Истани, помнил его глаза и большие теплые руки. Сейчас, стоя перед его могилой, Юнус чувствовал нечто, чего не мог объяснить. Душа его, до краев наполненная любовью, вдруг ощутила необъяснимую непомерную тоску, смешанную со смятением от того, что кто-то, или что-то, будто вытягивал эту любовь, напрочь опустошая душу. Это ощущалось Юнусом так, словно кто-то манил, кто-то звал его. Испытавший такое знал, этот зов во все времена звался голосом крови.

Отдав почести усопшему кагану, они тронулись дальше. Долго не садились в свою дорожную кибитку, долго! Продолжали свой путь пешком до тех пор, пока могила кагана Истани не скрылась из вида. Так предписывали законы Хазарии…

Верблюды, томясь от долгого пути, монотонно ступали по выжженному ковру осенней хазарской степи, мерно покачивая упругими горбами. Шли то вдоль Итили, то напрямик, проторенной сильными верблюжьими ногами и кибиточными колесами дорогой.

Солнце, весь день сопровождавшее кочевников, теперь устало садилось за горизонт. Вдалеке нечеткими силуэтами завиднелись городские стены. Вот уж различим вознесшийся над крепостными стенами минарет. И почему он сейчас так бросился в глаза Юнусу? Вот и крепостные ворота, встречающие путников из степи, все зримее, все ближе. Их скрип, словно старческое ворчание, потревожил вечернюю тишину. Юнус и сестры после долгого кочевья снова в родном Итиле. Домой, быстрей домой, в родную юрту, мимо рынка, мимо городской бани, мимо синагоги! Наконец-то они дома!

Стремительно откинутый войлок впустил в жилище порцию свежего воздуха. Юрта встретила вернувшихся пугающим молчанием.

– Мама, Микаэль, – утонул в пустоте голос Юнуса.

«Наверное, Микаэль задержался на рынке, а может, зашел к Амине, – пронеслось в голове юноши. – А где же мама?» – пугающе екнуло сердце.

От этой непонятной пустоты, в которой не хватало живого человеческого присутствия, веяло холодом. В жилище, всегда таком теплом и уютном, не пахло ни свежеиспеченными лепешками, ни кумысом, а только пыльным войлоком и овечьей шерстью…

Микаэль вернулся домой вечером, когда солнце уже спустилось за окоем. Наконец-то после долгих дней одиночества дома ждали его три любящих сердца. Братья обнялись после долгой разлуки.

– Мама умерла… Еще весной… Вскоре после того, как вы уехали, – опередил Микаэль неизбежный вопрос Юнуса. – Она страдала недолго.

И сестры, и Юнус глядели на Микаэля сквозь внезапно проступившие слезы. В их немом укоре Микаэль безошибочно прочел сожаление о том, что они так долго находились в неведении.

– Вы были во многих фарсахах отсюда, – тихо промолвил он, – не было возможности сообщить вам… Для вас она жила дольше, – тяжело вздохнул юноша.

В этот вечер братья засиделись допоздна. Микаэль поведал, как он провел одинокое для него лето без матери. Как тяжело отозвалась в его сердце весть о внезапной кончине их отца – кагана Истани, и что Юнус не ошибся в своих тревогах, когда стоял коленопреклоненным перед свежей усыпальницей солнцеподобного. Помолчали, наполняя пространство грустными думами. Затем опять завели долгие разговоры обо всем. Юнус рассказывал, как прожили они долгие месяцы кочевья, как трудно дался им даже этот скудный урожай, поделился мыслями, что хочет отправиться с торговым караваном в чужедальние страны. Может, удастся ему сделать семью немного богаче? Микаэль, слушая, то одобрял брата, то сомневался, стоит ли тому уезжать из Хазарии, получится ли у него собрать необходимые для торга дигремы.

– Я постараюсь найти выход, – с жаром выдохнул Юнус, – мне помогут.

– Кто? – не удержался Микаэль от скептических ноток в голосе.

Тогда Юнус рассказал ему о случайных ночных постояльцах, застигнутых суховеем в степи.

– Я хочу стать торговым человеком, Микаэль, – Юнус пристально посмотрел брату в глаза, – я хочу увидеть другие страны, большие города. Говорят, там люди живут в каменных дворцах, как наш малик-хазар. Я хочу привозить диковинные товары и сделать нашу семью богаче. – Юнус обжигал брата словами.

И все-таки ночь, невольная свидетельница жаркой беседы братьев, встретившихся после долгой разлуки, распростерла над ними свое покрывало грез, отяжеляя веки, притупляя мысли. Но можно ли было назвать сном то состояние, в котором прибывали братья, находясь под впечатлением недавней встречи?

На Микаэля нахлынули воспоминания. Он то забывался, и перед ним представала мать, молодая, веселая, то вздрагивал вдруг, слыша, словно отец окликал его по имени. Он открывал глаза и встречал лишь вязкую темноту ночного жилища. Все же он был рад возвращению с кочевья брата и сестер.

Юнус провел всю ночь не смыкая глаз, глядя в войлочный потолок. То слезы застилали ему глаза от невосполнимой потери матери, то вспоминал он ночных постояльцев с кочевья. Он надеялся, что найдет их в городе и уговорит взять его с собой в другие страны…

Наутро Юнус, дружески хлопнув по плечу брата, что укладывал в тележку лаваши для продажи, отправился на рынок, разузнать, по какой цене уйдет выращенный им урожай.

Смешавшись с базарной утренней суетой и толкотней, Юнус, проходя меж рядов многочисленных торговых лавок, неторопливо рассматривал пестроцветье товаров, вслушивался в многоязыкость речи. На базарных пристанях Итили вели погрузку торговые суда. Муравьиными дорожками тянулись к ним вереницы грузчиков. Грузили хазарский скот, рыбий клей, кожу, рыбу, чтоб наутро отправиться в Константинополь, Александрию. Через хазарские базары из Руси в Волжскую Булгарию провозили меха – булгарских соболей, русских куниц, буртасскую лисицу.

Рядом бойко вели торговлю бледнотелые, светловолосые купцы. По всему было видно: с северных стран пожаловали они в Хазарию. Наперебой хвалили кто воск и мед, кто янтарь, кто клинки мечей.

Юнус знал: недолго задержатся эти товары в Хазарии, за многие дигремы уйдут они на рынки Персии, Хорасана, Византии, а то и вовсе в обмен на них поступят из Багдада, Джурджании, Бухары шелковые ткани, серебряная монета и рабы.

Юнус, проходя мимо разноцветья торговых рядов, рассматривал товары, приценивался и представлял себя на месте этих купцов, что так умело вели торг, так уверенно смотрели в будущее.

Чья-то тяжелая рука опустилась на плечо Юнуса, внезапно прервав его грезы.

– Здравствуй, Юнус. Вот и свиделись.

Юноша обернулся. Перед ним стояли Муса и Исраил.

Юнус не верил своим глазам. Он не ожидал встретить своих кочевых знакомых так быстро. Он думал, что потратит на их поиски не один день. Само Провидение посылало ему этих людей! Они участливо расспросили Юнуса о том, когда вернулись они с кочевья, какой собрали урожай, не забыли спросить и про здоровье матери. Это особенно тронуло Юнуса. Он поведал им обо всем, что случилось, посетовал на скудость урожая и что ему, как старшему, стоит подумать о лучших заработках. Его знакомцы участливо вздыхали, словно сопереживали вместе с ним. Про себя они рассказали, что собираются совершить выгодный торг и на днях отправляются с караваном в Александрию. Сборы почти закончены. Дело осталось за малым – найти надежного проводника. Исраил вновь с увлечением рассказывал, как красива Александрия в вечерних лучах заката, какие богатые торговцы ведут торг на ее рынках. Муса, подхватив разговор, расхваливал рыбий клей, что повезут они на продажу. Такой знатный клей поможет им увеличить их доход вдвое, а значит, привезут они вдвое больше товаров.