Но, несмотря на это и на успешную комсомольскую карьеру, с девушками у Прохора ничего не складывалось. Даже доступные веселые пионервожатые, которыми обязательно комплектовалась любая серьезная комсомольская конференция, старались избегать его ухаживаний. И дело было даже не столько в маленьком росте и огромной несуразной голове, сколько в том, что Прохор, очень комплексуя из‑за внешности, слишком уж старательно делал вид, что это его не беспокоит. А выглядело это как будто маленький петушок, выпятив грудь, вызывающе задрав клюв, вышагивает между взрослыми большими петухами, показывая, что именно он здесь главный. Проходя мимо, хотелось воткнуть ему повыше копчика пару перьев для большего сходства. Сам Прохор не замечал, что выглядит нелепо, что со стороны это выглядело очень потешным, а смех, как известно, уничтожает любое сексуальное желание.
Софья сразу поняла, что такого орла окольцевать будет очень легко. Она была уже на последнем курсе и в некотором цейтноте. Уезжать из Москвы ей не хотелось. И когда она узнала, что отец братьев работает в ЦК на Старой площади, судьба Прохора была решена. Она буквально за месяц сделала из него зомби. Развлекаясь, она отрабатывала все приемы соблазнения, и все они давали превосходный результат. Она была и заботливой матерью, и развратной стервой, и скромной девушкой, потерявшей голову от любви, и боевой подругой ‒ соратницей, его надежной спиной, готовой ради него на все. Прохор был счастлив. Свадьба была в помпезном ресторане «Пекин». После свадьбы Софья быстро быстро забеременела и родила дочку. Беременность и роды так ее вымотали, что она решила больше не рожать, несмотря на просьбы мужа.
«Ты же сама подложила Анфису под отца, чтобы быть в курсе всех его дел. Пустила лису в курятник!» – ругала она Софья. Она не ожидала, что престарелый тесть решится жениться.
– Эта стерва совместила сразу две первых профессии и проституцию, и журналистику. А теперь у нас и деньги отжать хочет. Эта мошенница и интриганка ничего не получит, – злобствовала Софья, поднимаясь по лестнице.
– Ты можешь хоть немного помолчать? Здесь же все слушается.
– Вот у тебя отец даже родного сына готов прослушивать. Все вы Романовы одинаковые.
Они поднялись и прошли сквозь двойные высокие двери в огромный зал. Большие зеркала, имитирующие окна, вмонтированные во все стены еще больше расширяли его и без того большое пространство. В это же время с другой стороны в него вошли Юрий Владимирович и Анфиса. До романовской реконструкции это помещение было библиотекой. Сейчас с больших картин в широких золоченых рамах чьи‑то предки в бархатных мантиях, подбитых горностаевым мехом, смотрели с нескрываемым пренебрежением на людей, которые с трудом могли вспомнить девичью фамилию своей бабушки.
Настроение Софьи чуть улучшилось, когда она увидела Анфису. Ей даже стало по‑женски немного жаль ее: одеться настолько безвкусно надо было постараться. Сразу бросалась в глаза серебристая расклешенная юбка плиссе до колена, которая делала ноги не пропорционально короткими, а главное, а главное, не скрывала очень толстые слоновьи икры и щиколотки. Розовая узкая кофточка должна была подчеркнуть большую грудь, но зачем‑то была заправлена за пояс юбки, тем самым подчеркивая выпирающий возрастной Анфисин живот. А сама грудь, в неправильно подобранном лифчике, опускалась слишком низко и казалась обвисшей. Завершала все нелепая прическа. Жидкие каштановые волосы разных оттенков были будто подобраны с полу в парикмахерской, завиты и приклеены на голове Анфисы в нехарактерных для роста волос направлениях.
Естественно, худая Софья в простом черном платье и с ниткой жемчуга на шее, почувствовала себя, по сравнению с ней, аристократкой. Она вдруг вспомнила, как Анфиса пришла к ней на собеседование с шикарной сумкой Chanel. По тому, как она ее держала, было понятно, что сумка ей не по карману. Увидев у Софьи сумочку этой же фирмы, Анфиса по советской привычке спросила, где та ее покупала, естественно упомянув, что свою она привезла из Милана. На что Софья ответила, что она такой ерундой не заморачивается и сумка у нее с ближайшего рынка.
Прохор, глядя на Софью, Анфису и на отца в цветной рубашке, подумал, что матросы в черных бушлатах в октябрьские дни семнадцатого года в тронном зале Зимнего дворца смотрелись органичнее, чем они сейчас среди старинных картин с чужими предками.
Глава 5
Когда Софья увидела сияющего тестя, то поняла, что именно сегодня она должна расстроить этот брак, причем любым способом, а иначе романовских денег им не видать. Вот только вариантов, как это сделать, в голове у нее пока не было. Конечно, она могла бы рассказать об Анфисе что‑нибудь сомнительное, даже гнусное, но только это ничего не изменило бы. Романов не идиот и знает, что не девочку берет в жены. А сколько и кто у нее там был до него, в этом возрасте значение не имеет.
На большом круглом столе в центре зала были легкие закуски и вино. У стены стояли два официанта, выряженные в красные ливреи и белые панталоны.
– Пожалуйста, прошу к столу, – пригласила гостей Анфиса, показывая тем самым, что хозяйка здесь она.
– Как же мне у вас нравится, Юрий Владимирович, будто в царском дворце! – Софья знала, как Романов падок на лесть и поэтому решила начать с этого. – А ведь дом многое говорит про хозяина. О его замыслах, желаниях… Рано вы все‑таки ушли на пенсию. Если бы вы тогда еще лет на десять остались у власти, то сейчас страну было бы не узнать.
Романов, конечно, никуда сам не уходил. В России вообще не принято добровольно отдавать власть, а после того, что он сделал со страной, это было к тому же очень опасно. Его румынского коллегу Чаушеску расстреляли без всякого суда. Кадры расстрела, растиражированные по всему миру, так напугали Романова, что он решил укрепить свое положение.
Для этого он придумал хитрый, как ему казалось, план. Точнее, план ему преподнесли его западные друзья, мотивируя тем, что как глава страны, он их полностью устраивает. Им хотелось и дальше работать только с ним, выстраивая новое мировое мышление. По этому плану необходимо было провести инсценировку переворота, чтобы чужими руками избавиться от лишних конкурентов. А в успехе Юрий Владимирович не сомневался.
Все эти новоявленные оппозиционеры в свое время были выбраны и подняты наверх им самим для того, чтобы блистать на их сером фоне. Большинство из них к тому же еще в молодости было завербовано КГБ и на каждого имелось досье с компроматом. Он прекрасно знал, что сами они ни на что неспособны и при первой опасности попрячутся по щелям, заливаясь водкой и трясясь от страха. Поэтому Романов, дав команду на проведение этого фальшивого переворота, расслабился и уехал отдыхать, чтобы никто не смог обвинить его самого. А когда понял, что произошло ужасное и его предали абсолютно все, включая тех самых западных друзей, менять что‑то было уже поздно. Если в царской России при переворотах использовали кинжалы, топоры палачей и обычные табакерки, то нынешние заговорщики ради личной выгоды по совету тех же самых западных друзей просто уничтожили страну, разделив ее на вотчины, которые быстро прибрали к рукам.
У Романова как будто выбили из‑под ног табуретку: он полетел вниз. Но петля не затянулась на шее, а наоборот: свалился он на мягкую теплую перину, вставать с которой желания уже не было. Новая власть дала ему все возможное – огромные деньги, и, главное, гарантии личной безопасности. Еще лет десять назад у него бы хватило сил устроить жесткую чистку и за пару дней восстановить и страну, и личную власть. Но сейчас у Юрия Владимировича было все, о чем лет тридцать назад и мечтать не мог, так что стимулов лезть на трон больше не стало.
Он с усмешкой вспоминал привилегии бывшей советской верхушки. Сейчас они казались нищенскими. Последней каплей было то, что его сын Прохор, которого он видел своим приемником, вместо того, чтобы поддержать отца, оказался в числе самых активных сторонников произошедшего. Именно Прохор предложил день развала страны и свержения отца праздновать как день независимости России. Объяснить подобную глупость своего сына, Романов так и не смог, поэтому решил, что в его измене виновата корыстная стерва Софья. А его сын, безвольный пьяница и подкаблучник, вообще ни на что не годен. И поэтому, зря сегодня Софья напомнила Романову о власти. Ее слова вернули его в те, казалось, уже забытые времена. И его благодушное настроение мгновенно исчезло.
