– Про что ты говоришь, Софьюшка, про какие десять лет? – Романов прищурил свои колючие глаза и зло посмотрел на Софью. – Разве не вы с моим глупым сыном больше всех радовались, когда меня на помойку отправили?
– Папа, ну давай хотя бы сегодня об этом не будем, – раздражено сказал Прохор. – Мы же не за этим сегодня собрались.
– Стыдно вспоминать? – все больше горячился Романов. – Некоторые хотя бы на этом кучу денег заработали, а ты как был нищебродом, так и остался.
– А разве деньги главное? – спросила Софья.
– А зачем ты за Прохора замуж выходила? Не ради денег? Ведь у него нет никаких других достоинств – ни внешности, ни ума. А теперь, как оказалось, и денег нет: не нажил.
– Я думаю, что нам действительно сейчас не стоит возвращаться к тем временам, – решила прервать этот опасный разговор Анфиса,– тогда все виделось иначе. Мы же действительно не за этим собрались. Давайте лучше выпьем, – Анфиса боялась, что эти бесполезные выяснения кто виноват, могут помешать главному.
– Подожди, Анфиса, – резко прервал ее Романов. – Ты, Софья, не ответила, зачем страну было разваливать? – он почему‑то обращался к Софье, хотя уж она‑то точно к этому не имела никакого отношения.
– Папа, я много раз тебе отвечал на этот вопрос, – опять вмешался Прохор. – Ты же сам санки с горки толкнул – убрал социализм, все и понеслось. А без социалистической идеи объединить людей было уже нечем, да и незачем.
– А как же Российская империя? Она сотни лет как‑то без социализма обходилась.
– Да вот так, – Прохору этот разговор был неприятен, – где кнутом, где пряником, а где штыками и пушками. Так и обходились. А нам действительно лучше выпить, – у Прохора и так отношения с отцом были натянутые, и портить их еще больше ему не хотелось.
– Вот, обходились же! А без палки ни одно дело не сделаешь. Может быть, если я тебя пару раз палкой взгрел бы хорошо, то и вырос бы поумнее, и не прятался за бабской юбкой, – Романов встал из‑за стола и стал быстро ходить рядом с ним по несколько шагов, то в одну, то в другую сторону. Он понимал, что ни Прохор, ни Софья не виноваты в том, что он остался не при делах. Но признавать собственные ошибки не хотелось, и поэтому он злился еще больше.
– Россия сотни лет полмира контролировала, а вы с дружками из нее сырьевую колонию сделали! – почти прокричал Романов.
– Папа, – Прохор не стал ждать остальных и залпом выпил налитое в бокал вино, – времена изменились. Это при царе Горохе для государства важным было иметь много народу: подати собирать и армию большую иметь. А сейчас, когда есть ракеты и атомные бомбы, это вообще не имеет значения. Да и сомневаюсь я, что безмерное увеличение тогдашней Российской империи совершалось для пользы ее народа. По всем признакам именно тогда Россия и была колонией. Одной большой колонией управлять проще, чем кучей маленьких. Так что, если говорить откровенно, мы лишь освободились от ненужных республик, которые сидели на нашей шее.
– И заодно всю промышленность уничтожили. Кто теперь эти ракеты и бомбы делать будет? Да и подати откуда появятся? – Романов уже не ходил, а почти бегал вокруг стола. Голос его стал визгливым, а все тело нервно подергивалось.
– Дешевле купить то что нужно, и технологии купить, чем содержать нерентабельные предприятия и институты с бездельниками, а подати… – Прохор опять выпил, наполненный официантом бокал, – а податей никаких нет. Большинство людей за счет трубы живут. Значит, чем людей меньше, тем бюджету выгодней.
– За вашу нефть вам только бусики да зеркальца и дадут. Вы же теперь как папуасы. А с папуасами, какой разговор? Какие технологии? А ты еще и пьяница. Удержаться не можешь: один пьешь.
– Давайте и мы выпьем. У нас сегодня такое событие, – попыталась спасти ситуацию Анфиса.
– Юрий Владимирович, действительно, зачем вы злитесь? – неожиданно поддержала ее Софья. Она еще не знала, что будет делать дальше, но решила, что настал удобный момент для того, чтобы устроить скандал и сорвать свадьбу свекра. – Все это уже «преданья старины глубокой». Молодое поколение и не вспоминает об этом. А мы уже не молодые, нам о вечности надо думать.
– Вот и думай о вечности, – закричал Романов, найдя новую мишень, – а то ты только о деньгах думаешь. Ехала бы в свой Касимов в монастырь грехи замаливать.
– Да у меня грехов не больше вашего. И монастырь подождет. А вот вам может уже и хватит грешить? Вот зачем вам расписываться, а тем более в церковь идти ‒ жили бы так. Никто бы вам слова не сказал. В вашем‑то возрасте много бы не нагрешили, – Софья язвительно улыбалась, прекрасно понимая, что это уже обычное хамство, но остановится уже и не могла, и не хотела. Она получала настоящее удовольствие, глядя на то, как краснеют глаза у готовой разреветься Анфисы, как глотает воздух взбешенный Романов.
– Вы сейчас Прохора пытались непонятно в чем обвинить. А ведь это вы сами, Юрий Владимирович, и страну потеряли, и власть вместе с ней.
– Да замолчи ты, стерва! – попытался прервать ее Романов.
Но Софью остановить было уже нельзя.
– Вы тогда себя не иначе как самодержцем российским представляли, спасителем народа от коммунистического ига, хотя сами всю жизнь в партии на главных ролях. А теперь этот народ, если вас без охраны увидит, на куски порвет. ролях.
Тут Романову захотелось сжать горло невестки своими костлявыми, но еще очень сильными и цепкими пальцами: сжимать и смотреть в ее полные ужаса глаза до тех пор, пока они не станут бессмысленными и остекленевшими. Может он бы так и сделал, но вскочившая Анфиса схватила его за плечи, то ли пытаясь остановить, то ли спрятать от жестких слов Софьи. А та все никак не могла остановиться.
– Раньше у кремлевской стены вождей хоронили с почестями, а вас, я уверена, на этой стене повесят между зубцов. И правильно сделают! Заслужили вы это своим предательством.
Романов почувствовал, как сердце у него опять несколько раз глухо стукнуло, отдавая куда‑то в горло, он успел сглотнуть и даже прохрипеть: «Сука подколодная…» А потом сердце провалилось в живот, там потрепеталось пару мгновений и затихло. Софья внимательно смотрела, как Романов падает на пол и думала: «Как все хорошо получилось. Только бы сдох сразу». Она даже мысленно рассмеялась, представив, о чем думает сейчас Анфиса.
Глава 6
Если свернуть от Яузы в Серебрянический переулок, а сразу за храмом Троицы Живоначальной не побояться нырнуть в длинную темную подворотню под старыми купеческими домами, то можно оказаться в замечательном московском дворике. По непонятным причинам он был не тронут ни застройщиками, ни реконструкторами. С двух сторон дворик был огорожен высоким каменным забором, покрашенным бледной желтой охрой. А с двух других невысокими стенами тех самых купеческих домов. Замечательной особенностью этого дворика было то, что заглянуть в него можно было только с бирюзовой колокольни соседнего храма или из окон странного особняка, стоящего за забором. Когда‑то от этого особняка до Яузы шла шикарная аллея, но сейчас от нее остались только три древние липы и то, отделенные от самого здания забором.
В темной листве этих разлапистых деревьев уже появились золотые звездочки цветков и заполнили маленький двор пряным ароматом липового меда.
В тени, под этими липами, на длинной деревянной зеленой скамейке с высокой изогнутой спинкой, сидели два молодых человека – Родион со своим давним другом Томасом.
– Какой же густой вкус у цветущей липы! Его можно в стакан наливать и потом пить через соломинку, – потянувшись и откинувшись на спинку скамейки, сказал Родион. Он вспомнил утренний секс на крыше и улыбнулся, став похожим на кота, объевшегося сметаной. – Люблю липы.
– Липа отдает дворянством, тленом и разочарованием. Мне больше нравятся строгие ели у кремлевской стены, – доставая из сумки большой сверток, ответил Томас.
– Надеюсь, мы не пойдем выпивать к кремлевской стене, по‑крайней мере, прямо сейчас? – рассмеялся Родион.
