«Достаточно» – это жуть как много! Мне это стало ясно, как только я открыла коробку. Ведь воспоминаний у нас было очень-очень много.

– Па-а-ап! Па-па! Пап! – я шла с коробкой в руках на кухню. – Пап… А ты меня сильно любишь?

Он, не глядя на меня, грозно ответил: «Достаточно». Будь я глупой и маленькой, я бы решила, что «достаточно» – это непонятно сколько. Но я-то знаю правду, «достаточно» – это очень много.

– Пап, а спроси у меня, как сильно я тебя люблю.

– Ия, что тебе нужно? – обычно папа не жалуется на память, но я всё же повторила просьбу. – Хорошо, и как сильно ты меня любишь? – он задал вопрос, не отрываясь от чтения.

– Вот так! – я выставила руки и громко тряхнула содержимым коробки, чтобы папа Сноб посмотрел на меня. Небольшая стеклянная бутылка зеленого цвета выпала и с шумом превратилась в маленькие зеленые стекляшки. Папа Сноб медленно опустил книгу и устало глянул на осколки, которые превращались в пыль.

– Ты что? Ты что сделала?! – вдруг начал повторять он. – Ты всё… Бонс! Бонс! Она всё…

Откуда не возьмись появилась мама. У мам есть такой талант – вдруг появляться, если что-то идет не так. Мама взяла меня за плечи и тряхнула, что было очень странно, ведь она обычно даже рукой при встречи не машет. Перед отправлением в комнату я успела стащить изумрудный осколок, который удалось сохранить до того, как воспоминание превратилось в пыль.

Спустя несколько страниц книги, в комнату вошла мама Бонс.  Она аккуратно села на кровать и улыбнулась уголком рта.

– Мама, клянусь, я только хотела узнать, сколько значит «достаточно»! – я старалась не тараторить, но это всегда случается, когда нервничаешь. – Прости, мам. – я чувствовала себя виноватой и мне хотелось подарить папе новое воспоминание, гораздо лучше забытого.

– Ия, не бери больше коробку памяти. Воспоминания – очень дорогая вещь. Люди их берегут, чтобы случайно не забыть что-то важное. – голос у нее был ласковый и добрый.

– Сноб забыл наше знакомство… – она сжала рот в тонкую полоску, потом взглянула на мое кривое от страха лицо и сразу принялась объяснять.

– Нет! Он меня помнит! Помнит! Забыл только первую встречу. – я подавилась лимонадом, и он полился через нос. Мама засмеялась негромко.

– Сноб тогда сказал: «Вода всегда найдет выход!», – она улыбнулась очень широко и шепотом продолжила, – и влюбился…

Мне было жаль маму. Папа спокойно пил чай на кухне, потому что ничего уже не помнил, а она помнила всё. Взрослые говорят: «Не дай Бог забыть», а я думала тогда, как удобно ничего не помнить. Ведь папе сейчас гораздо лучше, чем маме.

– Но у вас есть много других воспоминаний! – возразила я, а когда поняла, что мама совсем никак не реагирует на меня, добавила – Как думаешь, папа теперь разлюбил меня?

– А почему он должен разлюбить тебя? – она забавно глянула на меня, так глядят на что-то глупое, но милое.

– Я ведь… и теперь у нас недостаточно… – отвечала я, ощущая щекочущие слезы на глазах.

«Нет, я не буду плакать. Я не буду плакать… Я не буду…» – повторяла я и внезапно заплакала.

Мама ничего не ответила, а только слегка обняла меня одной рукой. От этого сердце у меня чуть остановилось и потом начало работать как что-то сломанное, но живое. Мы нарушаем закон! Мы. Нарушаем. Закон. Взрослые бы сказали: «Этого было более чем достаточно для поддержки». А мне хотелось ещё! И это натолкнуло меня на мысль – может, детское «достаточно» отличается от взрослого?

Осень плавно подходила к концу, и дни становились более погожими! Некоторые даже слишком: приходилось то и дело переодеваться. Я уселась перед открытым окном и надувала себя воздухом так сильно, что голова пошла кругом. Мама Бонс готовила хлеб и читала стихи вслух.

Во двор вышел соседский дедушка с кульком чего-то. Как только он выкинул первую гроздь содержимого, птицы сразу его окружили и принялись стучать клювами о землю. «Интересно, что там в голове у птиц, когда они стучатся о землю? У них там мозги не сотрясаются?»

Я решила попробовать клюнуть хлеб, который мама Бонс только приготовила и выставила перед открытым окном. Рот не подходил для этого, но вот нос! Нос у меня замечательно подходил: тонкий, острый и длинный, точь-в-точь клюв. Ещё раз взглянув на птиц, я принялась повторять всё, что они делают. Нужно сперва крутить головой и шеей, после моргать, а потом с силой клюнуть хлеб. Хлеб явно не ожидал, что кто-то будет его клевать, поэтому с грохотом упал на пол, захватив с собой тарелку. Нос тоже не ожидал, что он сегодня клюв, поэтому потерял нюх и ужасно заболел. Это не пугало настолько, насколько пугал голос мамы Бонс. Внезапные голоса взрослых пугают больше любой болячки!

– Ия, у меня есть опасения, что ты только что уронила свежий хлеб на пол!

– Мум, я прусту хутелу узнуть, ну сутрясуются лу музгу у птуц… – я зажала нос одной рукой. Не знаю почему, но так делают взрослые – хватаются за то, что болит.

– Чего? – мама Бонс выглянула из-за угла и закричала. – О, Господи, Ия! Ты что клюнула носом подоконник?

«А-а, так вот почему было так больно! Оказывается, я промахнулась!».

После осмотра Мама Бонс вставила скрученную салфетку в мой нос, а потом велела задрать голову, как Троппи.

– Ну, и зачем ты хотела клюнуть хлеб?

– Стало интересно, есть ли сотрясение мозгов у птиц.

Мама сказала, что я вся в деда пошла. А когда я попросила рассказать о нем, она вся расплылась по столу, и, кажется, забыла про хлеб. Мама Бонс сказала, что дедушка был другим.

– У него три уха?

Мама Бонс засмеялась.

– Нет, он похож на Тире чем-то… Его даже отправили жить в Бегундию. Это было сложное время. Взрослым приходилось туго, Стеклянный шар только-только распался на два города.

Разговор про смерть оказался сложным для мамы. Она сказала, что у нее есть какая-то Надежда. Не то подруга, не то родственница… Этого я так и не поняла.

После того, как мама ушла обратно на кухню, я долго глядела в окно на птиц и на соседского дедушку, который всё ещё был там. Он увидел меня и помахал рукой. Так странно, что кто-то машет рукой: в Чувствилле такое не принято, поэтому я тут же помахала в ответ. Иногда хочется делать что-то не так, как делают все. А ведь соседский дедушка всё делает не как все. А ещё он очень старый, поэтому мог знать что-то про маминого папу и про «умирать».

«Надо спуститься к нему! И всё разузнать!» – тут же решила я.

На улице было прекрасно. И мой соседский дед грелся прямо в центре двора вместе с птицами.

– Здравствуйте! – торжественно заявила я.

– Ия, здравствуй! Как ты поживаешь? Не могу не сказать, что вид у твоего носа крайне любопытный… Тебе кто-то в нос стукнул? – вполне обычно спросил он, хотя знал, что драка в нашем городе – это нарушение закона.

– Не-а, я просто хотела узнать не сотрясаются ли мозги у птиц, когда они клюют что-то.

– Да ты практик, Ия! Прям как твой дед. Эх, замечательный был человек… Мы с ним так чудили в молодости!

И тут деда-соседа унесло в страну воспоминаний, как и маму Бонс. Удивительный талант есть у некоторых людей: как только начинаешь про них говорить, то сразу забываешь обо всём вокруг.

– Скажите, а как скоро вы планируете умирать?

Дед-сосед вытаращился на меня, вытягивая вставную челюсть вперед, и затем так громко расхохотался, что все птицы разлетелись. Не знаю, почему его это так рассмешило, ведь умирать не очень-то приятно (я сама не проверяла, но так горит мама).

– Интересный вопрос… я думаю, что к этому трудно быть готовым. Конечно, я стар, болен и знаю, что умру. Я ведь не могу остаться тут навсегда.

– Почему? Я что-нибудь придумаю, чтобы вы могли не умирать. Вы главное поживите ещё чуть-чуть и встретьтесь с Надеждой.