Высадившись на берег, Гвоздев, Бахметев и человек пятнадцать матросов направились вверх по зеленому склону к "редуту".
Звонкий собачий лай приветствовал их приближение. По зеленому валу, перепрыгивая через амбразуры, носилась небольшая черная собачонка, яростно лаявшая на приближающихся людей. Но за бруствером по-прежнему не было никакого движения. Гвоздеву стало не по себе.
"Черт его знает, что там такое? - подумал он. - Вот как шарахнут по нас картечью - и царствие нам небесное..."
Но тут в амбразуре, над дулом пушки, появился человек и прокричал в рупор:
- Стань все на месте, а то картечью! Что за люди и зачем к нам идете?
Гвоздев узнал Ермакова, но на всякий случай приказал своим остановиться.
- Иваныч, здравствуй! - крикнул он. - Хорошо же ты встречаешь своего командира, нечего сказать!
Ермаков некоторое время молчал оторопело.
- Батюшка, Аникита Тимофеевич! Вы ли это, сударь? - закричал он, бросая рупор в сторону.
- Я, как видишь, - отвечал Гвоздев. - Может, ради старого знакомства не станешь в меня палить?
Все семь моряков показались над бруствером и на разные лады приветствовали Гвоздева. Ермаков провалился за вал, мостик опустился, бывший рулевой перебежал ров и кинулся навстречу Гвоздеву. Однако мостик тотчас поднялся, и все шесть остальных матросов не покинули своих боевых постов: видимо, Ермакова не оставляла подозрительность. Черная собачка, бегавшая до того по брустверу, не отставала от Ермакова, следуя за ним по пятам.
Гвоздев и все остальные бегом бросились навстречу Ермакову. Ему не удалось рапортовать Гвоздеву, как князю несколько лет назад. Матросы обступили его со всех сторон, а лейтенант крепко обнял Ермакова.
- Сударь... сударь... - проговорил до слез растроганный бывший рулевой и наклонился, стараясь поймать и поцеловать руку своего командира.
Черная собачка, видимо опасаясь за Ермакова, негодующе лаяла на Гвоздева и его спутников.
- Что же вы, идолы, чертовы дети, по своим хотели стрелять? - сердито спросил у Ермакова загребной. - С жиру, что ли, побесились? Вот всыплет вам сегодня наш боцман горячих на баке, сразу мозги станут на свое место.
- Ну, по разговору окончательно видать: свои, - улыбаясь, сказал Ермаков, по лицу которого все еще текли слезы.
- Да уж, само собой, не турки, - не унимался загребной. - Пошла ты прочь, клятая! -крикнул он на черную собачонку, норовившую куснуть его за ноги.
- Помолчи-ка, братец! - строго сказал ему Гвоздев. - А все же, Иваныч, в честь чего хотел ты нас угостить картечью?
- Ох, сударь, - отвечал Ермаков, - мы уж раз своим рассейским доверились, да обожглись... И второй раз нас хотели врасплох ночью взять, той же осенью. Вот, сударь, - он показал Гвоздеву изувеченную кисть правой руки со скрюченными пальцами и добавил: - Я-то легко отделался, а Петрову глаз пулей напрочь выворотили. Не знаю, как жив остался. Ежели бы не Жучка, - кивнул он на собаку, - всем бы нам не быть живыми. И ты на нее, почтенный, не махай, - строго сказал загребному Ермаков. - Она, брат, свое дело сполняет.
- Ну-ну, - удивился Гвоздев, - видно, вы тут, ребята, не как у родной мамки жили. Занятные у вас дела...
Окончательно убедившись, что на этот раз его окружают действительно свои и никакой измены нет, Ермаков крикнул на "редут", чтобы опустили мостик. Через минуту "островитяне" и вновь прибывшие моряки обнимались, хлопали друг друга по спинам и угощались табачком из дружелюбно раскрытых кисетов. Даже сердитый загребной сменил гнев на милость.
Как только миновал первый восторг встречи с земляками, "островитяне" столпились около своего бывшего мичмана. Один лишь Петров держался в сторонке, стыдясь показаться с повязкою, прикрывающей выбитый глаз.
Лейтенант объяснил, что он много лет прослужил на юге и, только вернувшись на Балтику, узнал, что матросы все еще на острове. Он расспрашивал "островитян" и шутил с ними, радуясь, что встретился с близкими и дорогими ему людьми.
Подозвав угрюмого Петрова, Гвоздев сказал, что нечего ему прятаться и стыдиться раны, полученной в бою за отечество.
- А как твое мастерство, Петров? - спросил он повеселевшего марсового. - Я ведь помню, какую ты преискусную резьбу делал для покойной нашей бригантины.
Этот вопрос снова смутил Петрова, и за него ответил Маметкул:
- Он с одним глазом ничего, не хуже делает свое дело. Вот смотри, пожалуйста. Раздайсь, братцы! - и татарин отодвинул в сторону сутуловатого, постаревшего Нефедова, чтобы Гвоздев мог посмотреть на изукрашенное их жилище.
Лейтенант, еще не успевший толком осмотреться, тем не менее уже заметил порядок и разумное устройство "редута". Сейчас Гвоздев оглядел все более подробно.
"Редут" устроен был так: на склоне перед площадкой, где находился склад, выкопан был ров. Земля, вынутая из него, образовала вал, верхняя плоскость которого сходилась с уровнем площадки, образуя небольшую эспланаду. Над откосом вала был устроен из хворостяных туров, наполненных землею, бруствер с тремя пушечными амбразурами. Грунт на эспланаде был плотно убит щебнем и посыпан песком.
Построенный еще при Гвоздеве обширный двускатный навес, где хранились фрегатские пушки и все остальное имущество, был превращен в закрытое здание с мазанковыми стенами. "Кубрик", жилище караула, находился в центре этой постройки. Фасад "кубрика" с фронтоном, выступающим из ската кровли склада, выдавался вперед из мазанковых стен. На этот фасад и обращал внимание Гвоздева Маметкул. Наличники окон и дверей, карнизы и тимпан фронтона - все это было изукрашено причудливою деревянною резьбою, необыкновенно богатой и разнообразной. Это сочное пятно на фоне гладкой плоскости белой мазанковой стены создавало необычайное впечатление.
Все, даже загребной, скептически относящийся ко всему на свете, молча любовались этим замечательным произведением искусства.
- Да, - сказал наконец Гвоздев, - мастер ты, Петров. Большой мастер. И не марсовым бы тебе быть.
- Я, сударь, ни от какого дела не бегаю, - сумрачно сказал Петров. - А это баловство. У нас под Нижним многие так-то балуются. - И Петров отошел к сторонке.
