Вахту правил старший офицер лейтенант Рудольф Пеппергорн. Офицеров было всего три, включая командира судна.

Пеппергорн стоял у поручней на возвышении полуюта тощий и высокий, завернувшись в длинную, до пят, черную епанчу и нахлобучив черную треуголку с серебряным позументом. Соленый упругий ветер полоскал подол епанчи и как бы обивал концы ее о пузатенькие полированные балясины поручней.

Вахта кончалась. Делать было нечего. Давно уже надоели Пеппергорну и серые волны, и тучи, и высоко вверх уходящие двухъярусные, наполненные ветром паруса.

Все надоело Пеппергорну - весь осточертевший ему божий свет, по которому судьба вот уже сорок лет гоняла его, как гонит осенний ветер сухой лист, оторвавшийся от ветки.

До того как поступить в российский флот, Пеппергорн испытывал свое счастье на других кораблях - и на французских, и на голландских, и даже на испанских. Счастья своего он нигде не нашел, но постепенно растерял молодость, силы и превратился в старого, раздражительного и обидчивого морского бродягу без родных, без близких, без отечества.

Пеппергорн всю жизнь проплавал в подчинении. Никогда не испытал он власти самостоятельного командира корабля, и она в конце концов сделалась предметом его самых горячих вожделений. Ему стало казаться, что все дело в том, чтобы перешагнуть этот роковой порог, стать капитаном, - и тогда все повернется по-иному и фортуна сама откроет перед ним ларец своих даров.

В российский флот он поступил в надежде, что здесь мечта его осуществится быстрее, чем где-либо. Однако вот уже много лет он тянет ту же лямку.

На "Принцессе Анне" Пеппергорн служил третий год. Это была большая мореходная бригантина о шестнадцати пушках в батарейной палубе. Она была красива и ничем не походила на те безыменные бригантины, что десятками пеклись на Олонецкой верфи для плавания в шхерах.

Хорошо бы для начала стать командиром этого отличного суденышка! Командовал им лейтенант Пазухин, превосходно вышколивший матросов и державший судно в образцовом порядке. Пеппергорн терпеть не мог Пазухина, да и тот весьма холодно обходился со своим помощником, а дружил с третьим офицером, мичманом Аникитою Гвоздевым.

Три недели тому назад Пазухина свезли на берег в жесточайшей горячке. А Пеппергорн давно уже был на очереди к командирской вакансии. Очень хотелось Пеппергорну, чтобы Пазухин не выздоровел и открыл ему путь. Надежда его сбылась: Пазухин умер на берегу. Но командиром бригантины был назначен старый, толстый лентяй князь Борода-Капустин, который не умел даже сделать толком запись в вахтенный журнал... Пеппергорн же снова остался помощником. Вот что значит не иметь ни денег, ни протекции! От этих неприятных мыслей лицо Пеппергорна стало еще длиннее и две горестные складки глубже пролегли от носа к опущенным углам рта.

- Шквал с подветра! - закричал часовой на марсе.

Пэппергорн вздрогнул и вернулся к действительности. Он отдал команду готовиться к шквалу.

Тяжеловесный боцман, в рубашке, распахнутой на волосатой груди, и в коротких холщовых штанах подгонял линьком матросов, стремительно разбегающихся по местам.

Лихой и отчаянный марсовый Петров первым взбежал по вантам, но под самым марсом оступился, сорвался и полетел вниз. Рулевые ахнули, Пеппергорн сжал кулаки.

Но Петров упал не на палубу, а на ванты; спружинив, они ослабили удар. Он перевернулся в воздухе, еще раз ударился о ванты, ухватился сразу обеими руками за выбленку36, секунду передохнул, приходя в себя, и снова ринулся наверх, на марса-рею.

Шквал прошумел, пронесся, накренив судно, но не причинил никакого ущерба.

Боцман Иванов просвистал в свою дудку отбой, и подвахтенные матросы сбежали вниз.

Колокол пробил склянки - восемь часов. Наступило время вечерней церемонии - спуска флага.

Пеппергорн отдал команду. Капитон Иванов застегнул на груди рубаху, оправил пояс и засвистал "всех наверх". По палубам затопотали десятки матросских ног; придерживая шпагу, взбежал по крутым ступеням на полуют коренастый молодой офицер в мундире зеленого бутылочного цвета с красными обшлагами и отворотами.

Он поднес два пальца к загибу треуголки и хотел рапортовать, но Пеппергорн, не слушая его рапорта, насупясь, пробормотал:

- К спуску флага... - и закончил фразу неясным бурчанием.

Гвоздев бегом бросился на свое место на шканцах, где под строгим и бдительным присмотром Капитона Иванова уже строилась в два ряда команда. Деревянные ступеньки трапа заскрипели под тяжестью дородного тела, и командир судна, князь Борода-Капустин, ухватясь за поручни, грузно поднялся на полуют. Ветер рванул на нем плащ, растрепал локоны большого парика и попытался сорвать с него треуголку. Князь поплотнее надвинул шляпу, оправил парик. Он принял рапорт Пеппергорна и повернулся лицом к флагу, реявшему в воздухе над завитушками огромного кормового фонаря, откованного затейливо и искусно.

Он отдал честь флагу, и щуплый, широкоротый трубач грянул зорю.

Широкое, сонное лицо князя оживилось и расплылось в неудержимой улыбке. Не торжественность церемонии, не быстрота и четкость, с которою команда приступила к ней, не бодрые звуки сигнала, с удивительным мастерством и ловкостью исполняемого трубачом, радовали князя. Его радовало то, что до боли в печени огорчало Пеппергорна: вот он - и командир судна. Почти тридцать лет тянул он тяжелую лямку младшего офицера - и наконец достиг...

Капитанство было князю в новинку. Нужно сказать прямо, что покойный государь, Петр Великий, не жаловал Митрофана Ильича "за леность, нерадение и неуспех в науках". Он никак не пускал его выше унтер-лейтенантского чина, не считаясь с родовитостью князя, но не давал абшида - отставки, стараясь приучить его к службе. Несколько раз Борода-Капустин имел несчастье ходить в море с царем - и дважды был бит его величеством собственноручно за нерасторопность, за ошибки в командах и незнание навигации. Был бы Петр в живых - никогда не видать Митрофану Ильичу самостоятельного над судном командирства. А сейчас он командует бригантиной и под началом у него два офицера.