Мартынов был совершенно ошеломлен свалившимся на него несчастьем. Он всей душой ощутил, что теряет лучшего, может быть, друга, какой только был у него в жизни. Напоив Василия, Мартынов сел к костру. Афанасий мрачно глядел на огонь. Молчание длилось долго.

- Ну, что будем делать, Афанасий? - проговорил наконец есаул.

- Два нарта тут бросать надо. До Гижиги надо идти.

- Сколько нам до Гижиги?

- Четыре-пять дня.

- А становища не будет по пути?

- Нет. До самой Гижиги не будет люди.

Тунгус замолчал. Молчал и есаул.

- Что с Васькой делать? - спросил тунгус через некоторое время.

- Повезем с собой, вестимо.

- Все равно помрет. Собачка убежал, как будем везти?

- Ну ты, смотри мне! - пригрозил есаул.

- Не сердись, бачка, тебе сила нету, мине сила кету, собачка сила нету. Гижига далеко. Васька повезем, две недели идти будем. Сами помрем.

- Чтоб и разговору не было об этом! - мрачно приказал есаул.

На одну нарту положили необходимые вещи и еду для себя и для собак на шесть дней. На другой нарте устроили Василия, который что-то бормотал в забытьи. Чтобы он не упал, привязали его ремнями. Афанасий подчинялся есаулу молча, и на скуластом лице его нельзя было заметить неудовольствия. Медленно тронулись путники. Впереди двигались нарты с провизией, которые везли оставшиеся собаки. Афанасий и есаул поочередно тащили вторые нарты, на которых лежал Василий.

Так брели они целый день. Попробовали идти в темноте, но это оказалось выше их сил. Пока Афанасий кормил и привязывал собак, есаул нарубил можжевельнику и устроил костер.

Когда ужин был готов, есаул подошел к Василию с едой. Тот, видно, очнулся и смотрел на него сознательным взглядом.

- Платон Иванович, простите меня! - срывающимся голосом сказал денщик.

- Что ты, Вася! На вот, поешь.

- Не принимает душа.

Ночь он провел спокойно, но наутро сознание его снова стало мутиться.

Днем он пришел в себя и с усилием повернулся, чтобы осмотреться. Он увидел бесконечную снежную равнину, передние нарты, которые с усилием тянули три собаки, Афанасия, Мартынова, который тащил его нарты.

- Ваше благородие! Ваше благородие! - закричал он с неизвестно откуда взявшейся силой.

Есаул испуганно обернулся.

- Что вы делаете, батюшка? - снова закричал Василий, пытаясь слезть с нарт, к которым он был привязан.

- Что ты, Вася? - спросил есаул, наклоняясь к нему.

- Платон Иванович, бросьте меня. Все равно я не жилец. Надорветесь, батюшка... Не дойдете до Камчатки... Не погубите, отец, дайте помереть спокойно...

- Лежи, Вася. Скоро Гижига, там тебя оставлю. Выздоровеешь небось, ты парень молодой, крепкий... Лежи, голубчик.

Караван тронулся дальше, и Васька затих. Вечером Василий немного поел и лежал, что-то шепча про себя. Когда есаул уже укладывался, он вдруг позвал его.

- Что, Вася? - спросил Платон Иванович, садясь около него на корточки.

- Проститься, ваше благородие.

- Что ты...

- Нет уж, знаю я... Простите, коли чем не угодил. А вам спасибо за доброту вашу и за хлеб-соль... Старался я всегда. Теперь вам без меня слободнее будет...

- Что ты, Вася, поддержись! В Гижиге поправишься.

- Нет, Платон Иванович, я знаю... Без покаяния вот... - голос его слабел.

- Не говори, Вася. Спи спокойно. Довезем тебя, не бойся. Встанешь на ноги.

Долго сидел есаул около больного. Василий спал или был в забытьи. Он лежал с закрытыми глазами и трудно дышал. Есаул оправил на нем шубу, прикрыл его лицо от мороза и лег на свое место. Усталость сморила, и он заснул тревожным сном.

Глубокой ночью есаул встал посмотреть на Василия и увидел, что шуба и парка больного лежат на месте, а его нет.

- Афонька, Афонька! - закричал Мартынов. - Куда Васька девался?

Тунгус испуганно вскочил.

- Ай, ай, куда ушла? - качай головой, говорил он. - Вон, вон куда след! Туда пошла! - закричал Афанасий и, взяв горящую головню, пошел по следам.

Есаул, захватив шубу Василия, устремился за ним. Следы вели в сторону от лагеря. В нескольких местах видно было, что Василий падал, но потом вставал и шел дальше. Вот здесь он уже полз. Они прошли шагов триста от лагеря.

- Вот она! Вот она! Васька, вставай, шайтан! - закричал тунгус, наклоняясь над темной фигурой, лежащей на снегу.

Василий лежал ничком, в одной оленьей рубахе и без шапки. Спина и волосы его заиндевели.

- Мертвый, - сказал тунгус, дотронувшись до него. - Зачем ушла? прибавил он, помолчав.

Но Мартынов знал, "зачем ушла", и скупые слезы, медленно скатываясь, замерзали на его щеках.

Темнота и равнодушное безмолвие царили вокруг. Головешка трещала, неровным светом озаряя вспыхивающий блестками снег и неподвижную фигуру Василия.

Однажды днем, часовой, стоявший у гижигинской батареи, увидел двух людей и собаку, медленно бредущих со стороны юго-восточного мыса. По всему, это были "инородцы", ибо шли они налегке, без нарт. Часовой с любопытством и недоумением следил за приближением странных путников. Один из них шел впереди, что-то неся на спине, сгорбясь и наклонясь вперед; он шагал медленно, затрудненно, но настойчиво и размеренно. Второй отставал, спотыкаясь, покачиваясь, даже изредка останавливаясь. За ним, мордой уткнувшись в землю, след в след, брела собака.

Отстающий человек вдруг запнулся, пошатнулся, постоял, пытаясь восстановить равновесие, и рухнул ничком. Передовой, не оглядываясь и не останавливаясь, продолжал путь.

Изумленный часовой ударил тревогу, вызывая караул. Весь военный гарнизон (шесть казаков) и все население Гижиги (около сорока человек) выскочили из казарм, домишек и юрт, пораженные необычной среди суровой полярной зимы тревогой.

Тучный начальник порта, в расстегнутом сюртуке и с шубой внакидку, вышел на крыльцо своего дома, прожевывая лососину, весь разрумянившийся от предобеденной закуски.

К крыльцу медленно подходил человек в шубе, в унтах, с закутанным лицом и с кожаной сумкой, привязанной к спине. Его окружила группа гижигских жителей, другая часть населения теснилась около казаков, которые шагах в двадцати позади несли второго пришельца. В нескольких шагах от крыльца незнакомец зашатался, падая, но урядник Пашков и приказчик Русско-Американской компании подхватили его под руки и внесли в дом начальника Гижиги; второго принесли туда же.