Августин внимательно смотрел на свою юную спутницу. Раньше он нечасто размышлял о прошлом; сейчас же, постарев, угодил в ловушку памяти. Жизнь в тундре каким-то образом возвращала ему былые переживания – даже те, что казались давно забытыми. Он вспоминал тропические обсерватории, в которых довелось поработать, женщин, которых обнимал, все написанные труды и произнесенные речи. Когда-то на его лекциях собирались сотни людей, толпы почитателей жаждали получить автограф – его автограф! Тени былых свершений – любовных побед, научных триумфов, открытий – следовали за ним по пятам. Раньше все это представлялось важным, а теперь не имело никакого значения. Мир за пределами Барбо замолк и опустел. Женщины, скорее всего, были мертвы, научные труды сгорели дотла, университеты и обсерватории лежали в руинах. Августин всегда думал, что открытия его переживут, что еще многие поколения студентов продолжат на них ссылаться. Он мечтал оставить наследие на века. Тогда и бренность собственного тела оказалась бы сущим пустяком.

Интересно, вспоминает ли Айрис о прошлой жизни. Тоскует ли? Чего ей не хватает больше всего? Понимает ли она, что былого не вернуть? Скучает ли по дому, по братьям и сестрам? По родителям, друзьям, школе?

Когда полярная ночь уже близилась к концу, они вдвоем вышли на прогулку вдоль периметра станции, загребая ботинками свежевыпавший снег, который намело поверх утрамбованного, лежалого слоя. Освещая дорогу, низко висела луна. Оба оделись как можно теплее, спрятавшись в пуховые складки курток, словно улитки в раковины. Айрис закуталась так, что почти не было видно лица. У Августина на бровях и ресницах выросли сосульки, и размытый пейзаж искрился перед глазами всеми цветами радуги.

Девочка резко остановилась и указала рукой в большущей варежке на небо прямо над головой – туда, где поблескивала яркая точка.

– Полярная звезда. – Голос Айрис прозвучал глухо из-под туго намотанного шарфа.

Не дожидаясь ответа, девочка двинулась дальше. Она не спрашивала – говорила со знанием дела. Немного постояв на месте, Августин догнал спутницу. Впервые с момента знакомства он был по-настоящему рад ее компании.

Августин остался в обсерватории ради работы. Отслеживание данных, запись звездных последовательностей – все это казалось ему очень важным. Когда другие ученые уехали, а связь с внешним миром прервалась, он понял, что продолжать наблюдение за небом теперь необходимо ему, как воздух. Лишь преданность делу тонкой мембраной отделяла его от безумия. Лишь ощущение собственной нужности. Он прилагал все силы, чтобы давать мозгам привычную нагрузку. Даже разум, привыкший иметь дело с бесконечностью, не мог объять ту безбрежность, которую заключал в себе конец света. Это событие было необъяснимее и колоссальнее всего, о чем Августин размышлял раньше. Крах цивилизации. Гибель работы всей его жизни. Переоценка собственной значимости. Чтобы не думать об этом, он посвятил свое время сбору данных, исправно поступавших из космических глубин. Земля за пределами обсерватории погрузилась в безмолвие, чего нельзя было сказать о Вселенной. В первые дни только благодаря ежедневному обслуживанию телескопа, обновлению баз данных и присутствию отстраненной маленькой спутницы Августин не сошел с ума. А вот девочка оставалась невозмутимой. Ее всецело увлекали книги, обеды, пейзаж за окном.

Мало-помалу Августин тоже свыкся с реальностью. Успокоился, осознал безысходность в полной мере – и решил двигаться дальше. Он убеждал себя не торопиться – сроки больше не поджимали, конца работе не предвиделось. Данные поступали стабильно, никем не тронутые. Он перепрограммировал телескоп под собственные нужды и гораздо чаще стал выходить на свежий воздух, бродя меж опустевших палаток в густо-синем сумраке долгой ночи. Все нужные вещи – по одной за раз – Августин перенес на последний этаж обсерватории. Он волоком подтаскивал к зданию матрасы, а затем по очереди поднимал наверх. Во время одной из вылазок, когда Айрис шагала позади с ящиком кухонной утвари, Августин остановился, чтобы отдышаться, и отметил, что девочка отлично справляется. Упорства ей было не занимать. Вместе они вынесли из общежитий все необходимое и подняли на третий этаж, где стояли лишь столы, компьютеры да шкафы с документами. Теперь сюда перекочевали запасы консервов и сублимированной еды, бутылки с водой, топливо для генератора, батарейки. Айрис где-то раздобыла колоду карт. Августин позаимствовал в общежитии глобус в красновато-коричневых тонах и принес его под мышкой. Не без труда: латунная ось довольно ощутимо врезалась в ребра даже через толстую подпушку парки.

На третьем этаже места хватало с лихвой. Но помещение было завалено бесполезной, устаревшей техникой, никому не нужными статьями, в которых обсуждались давно опровергнутые гипотезы, потрепанными номерами астрономических журналов. Когда не нашлось даже свободного уголка для нового глобуса, Августин поставил его на пол, с трудом открыл окно и, не церемонясь, вытолкнул наружу древний, покрытый пылью монитор. Айрис, взбивавшая спальные мешки, тут же бросилась посмотреть на разбросанные в снегу обломки, некоторые из которых еще катились вниз по склону. В глазах девочки застыл вопрос.

– Барахло, – прокомментировал Августин и водрузил свой глобус туда, где раньше стоял монитор.

Новый предмет оживил обстановку, выделяясь своей изящностью среди научного хлама. Августин не хотел мусорить под окнами – позже, когда взойдет луна, он собирался все убрать. Просто приятно было отвести душу и отправить монитор в полет. Клавиатуру погибшего компьютера, обмотанную проводом от мыши, Августин протянул девочке. Айрис тут же швырнула клавиатуру в ночь – а потом с интересом наблюдала, как ее тарелка фрисби, крутясь, исчезает в темноте.

Когда в тундру вернулось солнце, два обитателя обсерватории начали выходить на склон, чтобы полюбоваться рассветом и закатом. Сперва зрелище длилось недолго. Яркий диск выглядывал из-за горизонта, возвещая о своем появлении венцом нежно-оранжевых лучей и заливая округу огненно-коралловым светом. Но как только выступали из сумрака снежные вершины, солнце сразу начинало садиться, окрашивая небо в сиреневый, розовый и льдисто-голубой, будто выпекая слоеный пирог в пастельных тонах.

В одну из соседних долин каждый день приходило стадо овцебыков. Огромные животные то и дело зарывались носами в снег. Траву, которую они щипали, издали было не разглядеть, хотя она уже наверняка проклюнулась – тонкие желтоватые стебельки торчали из-под сугробов, а может, выжидали, заточенные в снежную темницу. Лохматые шубы овцебыков, местами свалявшиеся в толстые дреды, едва не подметали землю. Длинные витые рога загибались наверх. Животные выглядели древними, почти доисторическими, – словно паслись здесь задолго до того, как человек научился ходить на двух ногах, и продолжат пастись еще целую вечность, когда города и машины обратятся в прах. Айрис завороженно наблюдала за стадом. Каждый день она убеждала своего спутника подойти поближе, молча подталкивая его вперед.

Когда солнце стало задерживаться на небе по несколько часов кряду, Августин задумался о животных в новом ключе. В обсерватории имелась небольшая сторожка с ружьями, к которым он ни разу не прикасался. Целый год питаясь пресной, застывшей в безвременье едой, он впервые задумался о вкусе свежего мяса. Он вообразил, как разделывает тушу одного из этих шерстистых созданий – отрезает от ребер шматы мяса, отбрасывает внутренности и кости, но даже мысли заставили его содрогнуться. Августин был слишком брезглив, слишком слаб, чтобы вынести столь кровавый и жестокий процесс. Впрочем, однажды припасы подойдут к концу – удастся ли перебороть себя тогда?

Он попытался представить, какое будущее ждет Айрис, и ощутил лишь безысходность и бессилие. Он смертельно устал. А еще злился. Злился на нежданное бремя, которое легло ему на плечи. Эту ношу ни бросить, ни передать другому. Злился он, потому что не мог, несмотря на все попытки, оставаться равнодушным. Суета выживания была ему отвратительна. Не хотелось даже думать об этом. Поэтому Августин предпочел любоваться ступенчатым следом, который оставляло закатное солнце, и спокойно дожидаться первых звезд.