— Почему же он здесь, а не с эссексцами?
— Он хочет быть с тобой, Уот, так же как и я. А в Майл Энде его сестра с отцом.
— Мой отец участвовал в осаде Рочестера и сильно пострадал там в схватке с охраной, — сказал робко мальчик.
— Что же с ним? — спросил Уот, глядя с добротой и участием.
— Его ударили по затылку. А кто — он не видел. Отца нашли на верху центральной башни в беспамятстве. Он не покинул отряд, хотя и ранен.
Уот подошел к мальчику и потрепал его мокрые волосы.
— Значит, хочешь быть со мной?
— Да, сэр.
— А это, знаешь, совсем не то, что ловить дроздов с помощью веток, обмазанных клейстером, и получать за это тумаки от лесничих.
— Знаю, сэр.
— Ишь, какой он храбрый! — сказала Иоанна. — И как он много знает!.. А ты, парень, знаешь, что белье надо выкручивать в другую сторону? — повернулась она к Бобу. — Дай-ка сюда.
Боб, покраснев, нерешительно передал ей мокрый жгут.
— Вот как это делается, — сказала Иоанна.
Пастух смотрел не на рубаху, а на высокую, стройную лавочницу. Она это заметила.
— Не надо, не гляди так.
— Почему же? Я уже пятый день смотрю на твою алую ленту.
— И напрасно, — сказала Иоанна. — На вот, возьми, повесь просушить у костра.
Она выпрямилась и пошла от них, высоко подняв подбородок.
Раздавшийся сзади цокот копыт заставил Уота оглянуться.
— Я посол короля! Я посол короля! — выкрикивал всадник, сдерживая разгоряченную лошадь. — Мне нужен Уот Тайлер!
Подскакавшие на конях постовые окружили его.
— Что еще здесь такое! — Посланник еле сдерживал ярость. — Кто будет Уот Тайлер? Эй вы, что смотрите? — он обращался к тем троим, что стояли у лужи. — И уберите-ка копья! Я ведь приехал без оружия. Для переговоров.
— Для переговоров? Ну так говорите. Слушаем вас, — сказал Уот, лицо его стало суровым. — Что-то много посланников от короля.
— Я уже объяснял — мне нужен Уот Тайлер.
— Я Уот Тайлер.
Всадник прорвался сквозь ряд стражников и подскакал вплотную к Тайлеру.
— Если ты Уот Тайлер, то слушай. Король прислал объявить, что прибудет к вам из Лондона завтра, в час заутрени.
— Кто вы, принесший эту весть? Как вас зовут?
— Джон Ньютон, если тебе угодно. Теперь прощай! Меня ждут у дороги, — всадник повернул коня.
— Нет, постойте. Ваше имя Ньютон?
— Да, но я должен ехать. Меня ждут мои сыновья, которые сопровождают меня.
— Так. Эй, стража, взять сэра Ньютона под арест! А насчет встречи с королем сэр может не беспокоиться. Это уже наше дело.
— Вы не смеете!.. — глаза посла округлились. — Что еще толпа намеревается вытворять?!
— Я дважды не повторяю приказа. Боб, позови Джона Керкби. Какого еще Джона Ньютона присылают нам из Лондона? Как мне докладывали вчера, один Джон Ньютон уже сидит в тюрьме. Его поймал рыбак из Керрингэма. Имя рыбака я хорошо помню — Тоби Снейк…
Уже давно стемнело, погасли костры. Где-то у дороги мелькали сторожевые огни факельщиков. Сон овладел восставшими. Но Уоту не хотелось спать. Ночь не освежала голову, не успокаивала мысли: слишком жаркой была борьба, в которую он вступил открыто, в полную меру своих сил, борьба, когда на карту ставят все.
А что позади? Барщина с малых лет, тяжелый подневольный труд. И везде — где бы Уот ни был, ни работал, ни жил — насилие, обман. Ложь и несправедливость, насилие и обман…
…Жак Риго неожиданно получил большое наследство и купил у разорившегося фламандца граверную мастерскую. Когда Уот отслужил свой срок в английской армии, расквартированной во Франции, он поступил в заведение Риго. Там уже работало девять подмастерьев. Он стал десятым. И маленький французский городок на берегу маленькой быстрой реки сделался его пристанищем.
Среди тихих унылых подмастерьев Уот выделялся. В нем угадывались внутренняя независимость, уверенность. Был он хорошо сложен, крепок здоровьем. Говорил Уот немного. Может быть, поэтому слова, которые он произносил, звучали всегда с особой прямотой и вескостью. Кроме того, в мастерской знали, что он научился в армии читать и знает наизусть отрывки из «Петра-пахаря» Ленгленда[41].
Жак Риго не терпел воспоминаний о прежнем хозяине, подозревал подмастерьев в неуважении к себе. Он хотел насладиться обретенной вдруг властью над людьми и даже не пытался этого скрыть.
В обед подмастерья разгибали, наконец, спины, бросали инструменты на общий стол посредине низкой сумрачной комнаты. Остроглазая и остроносая служанка хозяев вносила кастрюли с едой, посуду и ставила на стол у окошка, где восседал Риго. Еда была нехитрая: капустный суп, кусок лежалой ветчины, кружка воды да ломоть хлеба.
Подмастерья поднимались, переставляли лавки к окошку, мыли руки в тазу и рассаживались вокруг Риго. Не глядя ни на кого, он первый начинал есть. Потом за ложки брались остальные. Жена хозяина — Розовая Мадлен, которая обычно сидела на табурете у входа, разложив перед собой продукцию мастерской, удалялась на кухню. Там она вкушала более изысканно приготовленный обед, поскольку в середине дня мадам жаловалась на боли в желудке.
Двое из подмастерьев — тонкий Луи и толстый Мишель — неизменно садились рядом с Риго и частенько спрашивали остальных: «А вы знаете, кого благодарить за сегодняшнюю похлебку?» Все устремляли очи к небу. Шея Риго розовела. Затем Луи или Мишель говорили благостно: «Мастера надо благодарить, мастера Риго». И кусок застревал в горле Уота.
Мастер Риго любил поговорить и делал это с упоением. Ничем другим, помимо разговоров, хозяин себя не утруждал. Он был убежден: неважно, кто ты, — важно мнение других о тебе; неважно, что и как ты делаешь, — важно мнение других о твоем деле… Сам он ничего не смыслил в гравировании. И чем большие успехи делали подмастерья, тем сильней Риго озлоблялся.
— Вы мне должны быть покорны во всем, — все чаще напоминал мастер. — Вот ты, Фавье, — он тыкал в грудь сутулого белобрысого гравера, — ты ведь никудышный подмастерье, и тебе никогда не стать мастером. Разве так работают?.. Да я возьму с улицы любого прохожего, и он сделает лучше…
Фавье бледнел и не дышал.
— Разве это могильная плита для почтенного, упокой господь его душу, купца? Да это же кабацкий поднос, — распалялся Риго.
Фавье молчал, ссутулившись. Он уже шестой год работал в мастерской.
— Посмотри, как управляется с резцом Луи…
Все знали, что этот тощий парень с синеватым лицом, чем-то неуловимо напоминавший ощипанного цыпленка, работает вяло, спустя рукава. Его изделия удавалось сбыть с большим трудом. Обычно заказчики, получая плиту после резца Луи, делали кислую мину. Однако все знали и о безмерной привязанности хозяина к угодливому, льстивому Луи.
— Главное, Луи, — шептал приятелю Мишель, — не сиди сложа руки. Делай вид, что работаешь, — и громко хохотал. Его смех сотрясал стены угрюмо молчащей мастерской.
Хозяин обычно подремывал у окна, блаженно зевая. Иногда он приходил в себя, морщил лоб, как бы мучительно вспоминая нечто навеки позабытое, и начинал перекладывать бумаги. Он рассматривал на свет счета, вглядывался в листки с записями о работе подмастерьев.
Бывали дни, когда жена хозяина отрешалась от забот о собственном желудке. Тогда она усаживалась перед мастерской, около разложенных прямо на дороге разных по форме, цвету и величине каменных надгробий. Она заглядывала в глаза прохожим, незаметно для соседей приглашая обратить внимание на то или иное изделие мастерской: закон запрещал зазывать покупателей в лавку.
Розовая Мадлен обожала розовый цвет. Но ее щеки, в которые она втирала ежедневно полкружки сметаны, покрывались пунцовыми пятнами, если она видела розовое на ком-нибудь другом. И всякий раз таскала за космы служанку, когда та надевала передник в розовый горошек.
Подмастерья не любили Розовую Мадлен. Да и сам мастер Риго с трудом терпел преувеличенное представление супруги о ее вкусе и образованности: на полке у Мадлен стояло миниатюрное евангелие, преподнесенное толстым Мишелем два года назад в качестве предварительной платы за обучение.
