Наша камера погрузилась в полную, зловещую тишину. И тут я как заору. Моз тоже завопил, гортанно, без слов. А потом засмеялся. Он схватил меня за руку и вывел на ладони: «Я чуть не обделался. Как дети из сказки». После этого мы легли, глубоко задумавшись каждый о своем.

Через некоторое время Моз похлопал меня по плечу и взял за руку и написал на ней: «Ты рассказываешь сказки, но они настоящие. Там есть чудовища, и они пожирают детские сердца».

После я слушал глубокое дыхание засыпающего Моза. Через некоторое время я услышал тихое шуршание, это Фариа выглянул из своего укрытия проверить, не принес ли я ему крошек. Крошек не было, и вскоре после этого я тоже уснул.

Проснулся я в темноте от скрежета ключа в замке железной двери. Я тут же вскочил. Первая мысль заставила запаниковать: «ДиМарко». Я не думал, что он попытается что-то сделать с нами, особенно когда один из нас Моз. Но, как и вендиго, ДиМарко был существом с непомерными темными аппетитами, и все мы знали, что он делал с детьми по ночам. Так что я напрягся и приготовился брыкаться и царапаться, даже если он убьет меня.

В двери показался свет керосинового фонаря. Моз тоже проснулся и затаился, все его тело напряглось, напомнив мне тетиву, готовую послать стрелу в полет. Он взглянул на меня и кивнул, и я понял, что он не уступит мерзкому ДиМарко без боя.

Но лицо, показавшееся в свете фонаря, принадлежало не ДиМарко. Приложив палец к губам, нам улыбнулся Герман Вольц и знаком велел следовать за ним.

К западу от школьной территории лежало обширное поле горного шлака и высокого бурьяна, а за ним громадная яма заброшенного карьера. Мы пересекли поле по тропинке, вытоптанной за многие годы детьми и другими желающими улизнуть, чтобы побыть в одиночестве или побросать камни в глубокую выработку, но в случае Германа Вольца – по другой причине. У края карьера стоял старый сарай для оборудования, скрывающий тайну, известную только Вольцу, Альберту, Мозу и мне. Дверь Вольц запирал на тяжелый замок.

Рядом с сараем горел небольшой костерок, и я уловил аромат жарящейся колбасы. Когда мы подошли ближе, свет от костра выхватил лицо держащего сковороду Альберта.

Вольц улыбнулся:

– Не могу позволить вам умереть с голоду.

– Садитесь, – сказал Альберт. – Еда скоро будет готова.

На сковороде обнаружилась не только колбаса, но еще яичница, нарезанная кубиками картошка и лук. Альберт хорошо готовил. Когда мы путешествовали с папой, готовил по большей части Альберт. Иногда на открытом костре, как сейчас, а иногда в дровяной печи какого-нибудь маленького мотеля в богом забытом месте. Но он не был волшебником и не мог просто наколдовать еду. Я понял, что наша еда – из кладовки Вольца.

Теперь я пожалел о своей ненависти к Альберту за то, что Черная ведьма не отправила его в тихую комнату вместе со мной и Мозом. Интересно, он уже тогда спланировал, как накормить нас? Или это была идея Вольца? В любом случае я больше не мог злиться.

– Какой фильм сегодня показывали? – спросил я, когда мы сели на землю около костра.

– Что-то под названием «Грабители караванов». Вестерн, – ответил Альберт.

Ну конечно, вестерн. Я бы посмотрел его. Я любил перестрелки. Но мне всегда казалось странным, что в Линкольнской школе показывают фильмы, в которых индейцы в основном ужасные люди и лучшим решением оказывается их убить.

Я взял палку и ткнул в костер.

– Хороший?

– Не знаю, – сказал Альберт. – Я не смотрел.

«Почему нет?» – показал Моз.

– Сразу после ужина миссис Брикман отправила меня мыть и полировать ее «Франклин».

– Ох уж эта женщина со своими машинами, – покачал головой Вольц.

Каждый год мистер Брикман покупал жене новую машину. Они оправдывали это необходимостью иметь приличный транспорт для миссис Брикман, поскольку она много времени ездит по округе и добывает средства для школы. Что было правдой. Однако правдой было и то, что в результате жизнь детей в Линкольнской школе лучше не становилась.

– Она покупает первоклассную тачку, а дети носят обувь чуть ли не из картона. – Вольц махнул рукой, той, на которой было только четыре с половиной пальца, в темноту за костром. – Мистер Спаркс, должно быть, переворачивается в гробу.

Мистер Спаркс был первым мужем Черной Ведьмы. Он был директором школы, но скончался задолго до нашего с Альбертом появления. Хотя умер несколько лет назад, до сих пор все говорили о нем с уважением. Директором стала миссис Спаркс. Вскоре после этого она вышла замуж за Брикмана и сменила фамилию. Я подумал, как ей подходят обе фамилии. Когда она злилась, искры сыпались. Но когда она была спокойна, создавалось впечатление, будто она только ждет подходящего момента, чтобы обрушиться на вас, как тонна сами знаете чего[8].

– Ненавижу эту ведьму, – сказал я.

– Ведьмами не рождаются, – заметил Альберт.

– Что это значит?

– Иногда, когда я работаю у нее и она выпьет, то проступает что-то другое, что-то печальное. Однажды она сказала мне, что, когда ей было восемь лет, отец продал ее.

– Неправда. Люди не продают людей, особенно собственных детей.

– Тебе надо почитать «Хижину дяди Тома». Я ей поверил.

– Продал ее в бродячий цирк, чтобы она выступала в комнате ужасов, я уверен.

Я засмеялся, но Альберт серьезно посмотрел на меня.

– Мы потеряли папу, потому что он умер. А ее отец продал, Оди. Продал человеку, который… ну, ты знаешь, что ДиМарко делает с детьми.

Что должно было сделать ее более похожей на нас. Но для меня это делало ее еще чернее, потому что, если она знает, что такое боль от порки – или хуже, – то должна понимать, а она все равно отдает детей в лапы ДиМарко.

– Я буду ненавидеть эту женщину до самой смерти.

– Осторожно, – сказал Альберт. – Может, именно такая ненависть сделала ее сердце жестким. И еще одно. Когда она выпьет, у нее проскальзывает озаркский выговор.

– Хочешь сказать, что она из хиллбилли?[9]

– Совсем как мы.

Мы выросли в маленьком городке в глуши Озарка. Когда мы впервые приехали в Линкольнскую школу, то все еще говорили с сильным озаркским акцентом. За годы, проведенные в школе, этот выговор, как и многое в нас, исчез.

– Я в это не верю, – сказал я.

– Я просто говорю, Оди, что люди не рождаются злыми. Жизнь корежит ужасными способами.

Может и так, но я все равно ненавидел ее жесткое черное сердце.

Когда еда была готова, Альберт поставил сковородку на плоский камень, потом достал хрустящую горбушку черного хлеба и жестянку с топленым салом. Он дал нам вилки, и мы с Мозом разломили хлеб, макнули его в сало и принялись за яичницу, картошку и лук.

Вольц сходил в старый сарай и вернулся с бутылью прозрачной жидкости – спиртом, который он гнал из зерна при помощи спрятанного в сарае самогонного аппарата.

Он собрал самогонный аппарат, пользуясь помощью и знаниями Альберта. Задолго до того, как начать возить контрабандный алкоголь для других, мой отец сам был бутлегером. Альберт помогал ему собирать незаконные перегонные установки, это умение пользовалось особенным спросом после ратификации восемнадцатой поправки[10]. Когда Вольц заработал доверие Альберта и понял, что тоже может доверять ему в ответ, самогонный аппарат стал, как любил говорить Альберт, делом решенным. Мы знали, что Вольц гнал алкоголь не только для себя, но и продавал его, чтобы дополнить нищенскую зарплату, которую получал в школе. С любым другим эта информация была бы для нас опасной. Но Вольц был нам как крестный отец, и мы не выдали бы его тайну даже под пытками.

Мы с Мозом ели. Вольц пил свой спирт. Альберт следил за востоком, чтобы быть уверенным, что нас не увидят.

Когда мы закончили есть, Моз показал мне: «Расскажи им сказку».

– Как-нибудь в другой раз, – ответил я.