– Рада, что тебя покормили, – сказала миссис Фрост. – Тебя ждет очень насыщенный день.

Я потянулся пощекотать Эмми. Она захихикала и отступила на шаг. Я поднял глаза на ее мать и горько качнул головой.

– Мистер Вольц сказал мне. Я работаю на полях Бледсо.

– Тебя хотели отправить работать к мистеру Бледсо. Мне удалось изменить твое назначение. Сегодня вы работаете на меня. Ты, Альберт и Мозес. Моим саду и огороду требуется уход. Мистер Брикман только что дал мне разрешение забрать вас троих. Заканчивай завтрак и поедем.

Я проглотил остатки каши и отнес миску на кухню, где объяснил мистеру Вольцу ситуацию. Он следом за мной вернулся к столу.

– Вы уговорили Брикмана изменить решение? – спросил немец, явно под впечатлением.

– Небольшой взмах ресниц, мистер Вольц, и этот мужчина тает, как масло на сковородке.

Это могло бы быть правдой, будь она красавицей. Я подозревал, что его покорило ее доброе сердце.

– Оди, – сказал Вольц, – это не значит, что сегодня ты не стараешься.

– Я буду очень стараться, – пообещал я.

– Я прослежу за этим, – сказал Альберт.

На прием пищи дети заходили в столовую с разных сторон: девочки – через восточную дверь, мальчики – через западную. Тем утром миссис Фрост вывела нас в дверь для мальчиков, которую не было видно из административного корпуса. Я понял, что она не хотела, чтобы Тельма Брикман заметила нас и отменила решение мужа. Все прекрасно знали, что хоть мистер Брикман и носил брюки, яйца были у его жены.

Миссис Фрост вела свой пыльный пикап модели «Т» по дороге, которая шла вдоль реки Гилеад в городок Линкольн в полумиле к востоку от школы. Эмми сидела впереди с нею. Мы с Альбертом сидели в открытом кузове. Мы проехали площадь, на которой стояли здание суда округа Фремонт, раковина для оркестра и две пушки, из которой во время Гражданской войны стрелял первый добровольческий пехотный полк Миннесоты. На площади стояло множество автомобилей, но шел 1932 год и не каждый фермер мог позволить себе машину, так что присутствовали и повозки, запряженные лошадьми, привязанными к столбам. Мы проехали «Булочную Хартмана», и я уловил запах теплого хлеба, дрожжевого, об который не обломаешь зубы. Несмотря на то, что я уже поел кашу, от запаха хлеба мне опять захотелось есть. Мы проехали полицейский участок, и офицер на тротуаре поприветствовал миссис Фрост, приложив пальцы к фуражке. Он внимательно посмотрел на нас с Альбертом, и его суровый взгляд вызвал в памяти угрозы миссис Брикман насчет исправительного дома, от которых я притворно отмахнулся, но на самом деле очень испугался.

За городом вся земля была распахана. Грунтовая дорога бежала между полями, на которых ровными рядами пробивалась из черной земли зеленая кукуруза. Я читал, что раньше здесь была сплошная прерия с травой выше человеческого роста, а слой жирной черной почвы составлял пятьдесят футов. На западе возвышался Буффало-Ридж, длинная цепь низких, не пригодных для земледелия холмов, за которыми лежала Южная Дакота. На востоке, куда мы ехали, земля была ровной, и я увидел огромные сенокосные угодья Гектора Бледсо задолго до того, как мы доехали до места.

В Линкольнской школе для индейцев мальчики были добычей для Бледсо или почти любого фермера в округе, которому требовался бесплатный труд. Это считалось частью «обучения». Из которого мы не вынесли ничего, кроме понимания, что лучше умереть, чем быть фермерами. Это была изнурительная, грязная работа – чистить скотные дворы, кормить свиней, удалять метелки с кукурузы, вырубать дурман, и все это под безжалостным солнцем, – но хуже всего была заготовка сена для Бледсо. Целый день ворочать огромные тюки сена, обливаясь потом, покрываться сенной пылью, от которой все чешется, будто тебя грызет миллион блох. Никаких перерывов, кроме обеда, который обычно состоял из сухого сэндвича и нагревшейся на солнце воды. Из Линкольнской школы к Бледсо отправляли ребят покрупнее и постарше или таких, как я – проблемных. Из-за того что я не был таким сильным, как старшие мальчики, меня шпынял не только Бледсо. Остальные мальчики тоже жаловались, что я не выполняю свою долю работы. Когда с нами был Альберт, он защищал меня от нападок, но Альберт был любимчиком Черной ведьмы и редко работал на Бледсо.

Миссис Фрост въехала на поле, где скошенная и сухая люцерна лежала рядами, казалось, до самого горизонта. Бледсо на тракторе управлял упаковочным прессом. Несколько ребят вилами забрасывали сено в аппарат, другие шли следом, поднимали тюки с земли и закидывали их в кузов грузовика, за рулем которого сидел сын Бледсо, крупный парень по имени Ральф, точь-в-точь такой же зловредный, как его старик. Миссис Фрост остановилась на пути трактора и подождала, пока Бледсо доедет до нее. Он заглушил мотор и слез с сиденья. Я бросил взгляд на ребят из школы, без рубашек, потных как мулы. Из-за пыли их черные волосы стали золотистыми. На лицах читалось знакомое мне выражение: облегчение, что можно передохнуть несколько минут, и ненависть, оттого что мы с Альбертом не страдаем вместе с ними.

– Доброе утро, Гектор, – весело сказала миссис Фрост. – Как работа?

– Шла хорошо, – сказал Бледсо. Он не снял в присутствии женщины свою большую соломенную шляпу. – Чего надо?

– Одного из ваших юношей. Мистер Брикман обещал его мне.

– Кто бы это ни был, Брикман обещал мне первому.

– А потом передумал.

– Он мне не звонил.

– А как он позвонит вам, если вы в поле?

– Мог бы позвонить супруге.

– Хотите, сделаем хороший долгий перерыв и поедем к вам домой спросить у Розалинд?

Что займет добрых полчаса. Ребята из Линкольна привалились к прессу с надеждой на лицах.

– Или вам будет достаточно моего слова леди?

Я прямо видел, как его мозг спотыкается на кочках этого вопроса. Если он не готов назвать ее лгуньей, то ему придется уступить. Все в его черном, сморщенном, мелком сердце протестовало против этого, но он не мог усомниться в слове этой женщины, учительницы, вдовы. Было нетрудно увидеть, как он ненавидит ее за это.

– Кого вам? – спросил он.

– Мозеса Вашингтона.

– Сукин сын! – Теперь он снял свою шляпу и в ярости швырнул ее на землю. – Проклятье, он лучший.

– И теперь он мой, Гектор. – Она посмотрела на мальчика, который стоял на прессе и забрасывал в него сено. – Мозес, надевай рубашку и едем со мной.

Мозес схватил рубашку и ловко соскочил с агрегата. Он подбежал к машине миссис Фрост, легко запрыгнул в кузов и сел рядом со мной и Альбертом, прислонившись спиной к кабине. Он показал: «Привет», а я показал: «Везучий ты, Моз». Он ответил: «Мы везучие» – и обозначил в воздухе круг, включавший меня, Альберта и его.

– Что же, – сказала миссис Фрост, – полагаю, я получила то, за чем приехала.

– Полагаю, да, – сказал Бледсо и наклонился за шляпой.

– О, и если желаете, вот письменное разрешение мистера Брикмана.

Она протянула Бледсо бумагу.

– Могли бы дать с самого начала.

– Как и вы могли бы поверить мне на слово. Хорошего дня.

Уезжая с поля, мы смотрели, как Бледсо забирается обратно на трактор и ведет его вдоль длинного ряда сухой люцерны, а мальчики из Линкольнской школы снова принимаются за свой тяжкий труд.

Рядом со мной Мозес знаком поблагодарил утреннее солнце и снова показал: «Мы везучие».

Ферма Коры Фрост лежала в двух милях к востоку от Линкольна, на южном берегу реки Гилеад. Там стояли старый дом, небольшой яблоневый сад, обширный огород, сарай и несколько хозяйственных построек. Когда был жив ее муж, они засадили большой участок земли кукурузой. Они с Эндрю Фростом оба работали в Линкольнской школе, мистер Фрост был школьным тренером. Мы все его любили. Он был наполовину сиу[5], наполовину шотландско-ирландского происхождения и был блестящим спортсменом. Он учился в Карлайлской индейской школе в Пенсильвании и лично знал Джима Торпа[6]. Когда ему было одиннадцать лет, он сидел на трибунах в день, когда великий спортсмен помог своей команде индейских детей потрясти весь мир, обыграв высококлассную футбольную команду Гарварда. Мистер Фрост погиб в результате несчастного случая. Он сидел на дисковой бороне с маленькой Эмми на коленях и правил Большим Джорджем, огромным тяжеловозом Фростов. Они проходили по вспаханному полю, измельчая свежевывороченные пласты черной почвы. Разворачиваясь на краю поля, Большой Джордж потревожил гнездо шершней в траве возле ограды. Конь встал на дыбы и, запаниковав, бросился в галоп. Малышку Эмми сбросило с отцовских колен в сторону. Эндрю Фрост пытался ее поймать, но упал с сиденья прямо под острые восемнадцатидюймовые лезвия бороны, которые изрубили его. Падая, Эмми ударилась головой о столб ограды и два дня пролежала в коме.