упавшие листья.

        — Его наказали? — шепотом спросила она, боясь ответа.

        Ответный смешок Амары удивил ее, когда она снова покачала головой.

        — Мистер Марони позвал всех в особняк. Весь персонал тоже был и спокойно наблюдал. В любом случае, он создал большую сцену, требуя виновного, требуя, чтобы он сломал челюсть его сыну. Он воспринял это как удар по своей чести или что-то в этом роде.

        Морана наклонилась вперед, ее дыхание участилось.

        — Затем?

        Эта маленькая улыбка на лице Амары осталась.

        — Данте никогда не заговаривал и даже не смотрел в сторону Тристана, он уже ненавидел своего отца. Но Тристан тоже. Помню, как я была ошеломлена, когда Тристан без колебаний выступил вперед. В этом мальчике не было страха. Вовсе. Я имею в виду, я видела, как взрослые мужчины съеживались перед ним и Лоренцо Марони... в любом случае, Марони пытался скрытно угрожать ему...

        Поднялся ветер. Морана вздрогнула. Это становилось все лучше и лучше.

        — И это был первый раз, когда я услышала голос Тристана.

        Морана подняла брови, сердце заколотилось.

        — Что он сказал?

        Выражение благоговения на лице Амары, даже в старых воспоминаниях, соответствовало удивлению в ее голосе.

        — Боже, я все еще помню это, будто это было вчера. Мистер Марони угрожал Тристану, думая, что он почувствует себя обязанным, может, испуганным, может, уважительным, Бог знает, о чем он думал, и Тристан.. он встретился носом с мистером Марони и сказал ему: Ты когда-то нацепил на меня поводок. Я им тебя задушу.

        Морана ошеломленно моргнула.

        — Что, что он сказал?

        Амара кивнула.

        — Ты когда-то нацепил на меня поводок. Я им тебя задушу. Слово в слово.

        Она попыталась осмыслить это, когда ее охватило изумление.

        — Сколько ему было лет?

        — Четырнадцать.

        Морана откинулась назад, чувствуя, как ветер вышибает из нее. Амара кивнула, будто полностью поняла.

        — Он был бесстрашным, Морана. Это был первый раз, когда кто-либо из нас видел, как мальчик заткнул Босса. Это был также момент, когда Данте решил, что он полностью в команде Тристана. И когда его отец сказал ему правду о Тристане, чтобы заставить его держаться подальше, это только сделало Данте более непреклонным подружиться с этим парнем.

        Обкрадывая дыхание, Морана спросила:

        — Так они стали командой?

        — Конечно нет! — возразила Амара, качая головой в приятных воспоминаниях. — Данте всегда был очаровательным снаружи. Он мог соблазнить тебя на одном дыхании, планируя миллион способов убить тебя на следующем, а ты даже не догадалась бы об этом. Тристан не доверял ему ни на дюйм, но и избавиться от него не мог. Данте был и остается обманчиво упрямым. И хотя он был старшим сыном с обязанностями, Данте неоднократно шел против отца, поддерживая связь с Тристаном. Марони хотел, чтобы они соревновались. Они фактически показали ему палец. С годами они как бы сдружились, на самом деле они не друзья или братья, но в битве на их стороне не было бы никого. С ними сложно.

        Морана молчала, переваривая все это. Открутив крышку бутылки в руке, Амара сделала глоток воды, медленно сглотнула и, прислонившись спиной к надгробию, долго молчала, пока Морана все впитывала.

        — Меня забрали несколько лет спустя, — тихо сказала она в пространство между ними, ее голос был хриплым, а глаза потускнели от воспоминаний. — Тристан нашел меня.

        Морана начала с этого. Амара кивнула.

        — Да, он нашел меня и оставил с Данте, пока решал вопрос с людьми, которые держали меня в плену. Это было после того, как меня обнаружили, что я действительно общалась Тристаном. Пока я выздоравливала, он стал ... более присутствующим, я полагаю, не будучи очевидным на этот счет. Тогда я не знала, что это произошло слишком близко для него. Он защищал меня. Не очевидно, и никогда с людьми вокруг, но он просто... стал присутствием в моей жизни. Он никогда не говорил много, но тот факт, что он смотрел на меня, слушал, если я говорила, говорила все. Вот почему я знаю, что он невероятно защищает женщин и детей. Я видела его таким уже много лет.

        Морана начинала осознавать его глубоко укоренившуюся потребность в защите. Тот факт, что он пережил все, что у него было, и не избавился от этой потребности в защите, говорило о нем больше, чем что-либо, когда-либо могло, больше, чем он когда-либо мог показать.

        — Он никогда никому не доверял, Морана, — продолжила Амара, в ее голосе была грусть. — У него никогда не было особых причин.

        — Он доверяет тебе и Данте, — напомнила ей Морана.

        Амара снова грустно улыбнулась.

        — Только до некоторой степени. Он живет за своими стенами, совсем один, мертвый для мира. Нам разрешено приближаться к этой стене, но не быть за ней. Вот почему его так боятся. Все знают, что ему нечего терять. У него нет так никаких слабостей. Даже сейчас. Нет слабых мест. Ни одного. За все годы, что я наблюдала за ним, я никогда не видела, чтобы он был чем-то, кроме как смертельным. Он недовольный. Он не грустный. Ему не больно. Он просто ничего не чувствует внутри себя ...

        Воспоминания пришли в Морану в спешке. Я причинил тебе боль? Его бессонные глаза, интенсивность его вопроса, тишина в теле. Ярость в нем, когда она подошла к нему. Тепло в его глазах , когда он трахал ее в своем уме. Проклятия в душе, когда он разрезал себя, истекая кровью.

        Амара ошибалась, он не был бесчувственным. Он чувствовал. Он чувствовал так глубоко, что не позволял себе чувствовать. Он чувствовал так глубоко, что боялся собственной реакции на это. Или все это было уловкой, чтобы ею манипулировать? Чтобы заставить ее уступить его мести?

        Громкий раскат грома прокатился по небу, напугав ее. Морана подняла глаза и удивилась, увидев, что солнце низко над горизонтом, скрытое за густыми темными облаками, клубящимися друг над другом. Ветер мчался по кладбищу, в неистовстве хлестал листья на деревьях, хлестал ее волосы вокруг лица, свистел сквозь колонны, заставляя ее почувствовать засохшую кровь на ее руке из того места, где образовалась огнестрельная рана в результате взрыва.

        Безмолвно взяв у Амары бутылку с водой, Морана оторвала относительно чистый кусок ткани от нижней части своей рубашки, промыла рану, насколько могла, с помощью ограниченного количества воды, которое у нее было, и завернула его в ткань, чтобы снова не кровоточить.

        Бутылка была почти пустой, она вернула ее другой женщине, зная, что она спокойно наблюдает за ней. Ей нужно побыть одной. Ей нужно побыть одной, чтобы даже начать обрабатывать все, что она узнала. Ей нужно время, чтобы побыть наедине с собой, чтобы осознать всю важность того, как они всегда были связаны друг с другом, насколько определялись они оба, он больше, чем она, своим прошлым. Но что еще более важно, ей нужно время, чтобы понять свое будущее, их будущее, возможно ли это для них?

        Глубоко вздохнув и подавив тяжесть в горле, Морана посмотрела Амаре в глаза.

        — Мне просто... мне нужно, — она пыталась подобрать слова, не зная, что сказать.

        Она увидела, как глаза другой женщины смягчились, когда она кивнула, отталкиваясь от земли, чтобы встать на колени. Подняв свою просторную сумку и поместив в нее бутылку, Амара встала, перекинула сумку через плечо и похлопала зад, чтобы убрать траву.

        Морана осталась сидеть на твердой земле, прислонившись к надгробию, и посмотрела на высокую женщину, свет в небе падал прямо на шрам на ее тонкой шее. Шрам, который она получила, когда отказалась задеть свой народ в пятнадцать лет. Морана никогда не видела его раньше, из-за шарфов, макияжа или теней, но теперь он был открыт для глаз, толстая, неровная белая линия приподнятой плоти проходила прямо по ее горлу.