— Вон вы, как я погляжу, молодые люди, а про меня во дворе у нас ребятишки кричат, будто бы мне в обед будет сто лет. Только это, конечно, сплетня. А я среди старух, может, самая молодая. У меня для старухи возраст пионерский, или там октябреночий. А сплетням вы не верьте. Сплетня — она никого не пожалеет. Да вот я вам расскажу, чего про меня еще треплют, так вы прямо рты поразинете…

А началось дело с гололедицы. Знаете ведь, какие у нас зимой бывают гололедицы? Значит, сперва снег нападает; потом погода отпустит — он растает; а потом опять мороз схватит — ну, вот вам и готов каток из всего города. Конечно, ребятишкам — тем лафа: скользят себе где ни попади. А наш брат, пожилой человек, лучше из дому не вылезай. Почему? Потому что ноги тебя не держат. Ты ее ставишь, ступню, а она от тебя уходит!.. Твоя же ступня от тебя норовит убежать, чисто она стала постороннее животное! И левая ступня направо бежит, а правая — налево… Ты им кричишь только: «Куда вы? Куда вы? Куда вы, оглашенные?!» А они разъезжаются, будто этот — как его? — западный развратный танец танцуют — «свист» или «хвист», что ли…

Ладно. И вот, значит, недавно тут вдарила аккурат гололедица. А мне беспременно надо выйти по делу: троюродную племянницу Варвару срочно нужно было обругать, что она своей матери ничего не пишет и денег не высылает. Ну, взяла я клюку, перекрестилась перед выходом на улицу и пошла. Как я до нее дошла, до Варвары, ума не приложу: одним скользом передвигалась. Даже двое прохожих остановились на меня поглядеть и промеж себя разговаривают:

— Нет, ты смотри, какой у этой старушки странный ход. Так вот в шахматах конь передвигается: через две клетки на третью — вбок…

А другой отвечает:

— Да, интересно ее кидает. Надо считать, что старушка юзом идет…

— Ничего не юзом. Буксует старуха.

— И не буксует, а дает задний ход…

И главное, все, что они сказали, все — правда. Я уж и так, и этак, и через этак ползла. Даже я до того дня сама не знала, на какие я хитрости и фокусы способная при ходьбе.

И так-то вот добралась я, значит, до Варвары, отругала ее и тронулась обратно.

А обратно еще трудней: ветер такой поднялся! Нога и так скользит, а ветер еще наподдаст, наподдаст — и хоть ложись на лед!.. Я уже по стенке леплюсь, ровно слепая. И сама думаю: вот видала я у одной девицы значочек такой, которые дают, кто по горам ползает «Альписты», что ли, они называются, или «перепилисты». Так непременно мне полагается этот значок за одну мою путешествию к Варваре.

Хорошо. А тут надо мне переходить площадь, потому наш переулочек аккурат на той стороне площади. Перекрестилась я еще раз и опустила ногу на мостовую, как в прорубь все равно… Потому — я уже вам говорила — эти самые ноги хоть веревкой привязывай! Я ищу левую ступню, где ей полагается быть: слева от себя. А она уже забежала за правую ногу и еще правее уходит, уходит, уходит… Только я руками принялась загонять ее на место — левую ступню то есть, — вдруг слышу: гудок! Гудок автомобилей. Поднимаю глаза, а он тут как тут — грузовик-трехтонка! А мне уже кажется, что он восьмитонка или сорокатонка, потому что рылом-то своим он только что не уперся мне в бок. Я так и обмерла… Уж на левую ступню плюнула, давай скорей правой ногой выбираться из-под этого грузовика… Гляжу, а машина тоже направо подает. И сквозь стекло я вижу — шофер мне кулаком грозит. Я тогда поднажала на левую ногу, — даю, стало быть, юз налево. Смотрю, и грузовик взял налево. Я назад отпихнулась. И он на меня!.. Ну, вижу, пришла мне гибель неминучая…

И еще уголком глаза вижу: идет ко мне милиционер. Перед смертью, значит, оштрафует он меня…

Закрыла я тогда глаза, а сама бормочу себе отходную: «Господи боже мой, прими мой дух с миром… владычица небесная… так и не успела я перед смертью осеннее пальто в нафталин убрать!».

И вдруг я слышу, милиционер мне говорит:

— Гражданочка, разрешите, я помогу вам подняться…

И потом шоферу строго так добавляет:

— Водитель, почему вы не тормозите? Или не видите: вы чуть не задавили этого товарища!

Это меня, значит…

Ну, приоткрыла я глазок. Сама себе еще не верю. А грузовик заскрежетал весь, завизжал, затрясся, однако встал. А меня милиционер ухватил под руку, поднял, снег с меня стряхнул и спрашивает:

— Вы куда шли, уважаемая?

Я ему говорю:

— Вот он, мой переулочек. Только мне до него не дойти, потому что я нынче не хожу, а как корова на льду танцую…

А он вдруг:

— Разрешите, — говорит, — гражданка, я вас провожу до дому…

И что ж бы вы думали? Проводил. До самой квартирной двери меня довел. Только вот взойти ко мне отказался, потому, говорит, он на посту и не имеет полного права в служебные часы чай распивать… Это я его попросила у меня чайку откушать со штруделем: аккурат я в то утро испекла себе в печке «чудо» штрудель с маком.

А какой культурный разговор со мною вел этот сержант, пока тащил меня до дому — именно что тащил. Я как почуяла, что есть у меня опора, так я идти — то есть ногами переступать — совсем бросила, а уцепилась за него обеими руками и волокусь, как мешок с мукой…

Во дворе у нас ребятишки увидали, что я иду под ручку с милиционером, и давай кричать:

— Гляди, какого наша бабка себе кавалера отхватила!

А другие ребята орут:

— Что ты! Это ее арестовали за буянство в пивной! Сейчас ее уведут на пятнадцать суток!

И вот получилась, знаете, форменная сплетня… До сих пор меня дразнят в доме этим милиционером. То ребята прибегают к моему окну и кричат:

— Бабка, спеши на площадь! Твой хахаль на дежурство вышел!

А то спрашивают, скоро ли мы в загс пойдем. А то удивляются, что я сама в милицию не поступаю. Говорят:

— Теперь у милиции форма красивая, тебе, бабушка, очень пойдет!

И все это, я говорю, ну, чистые сплетни! Потому что я после того случая с этим милиционером и не перемигнулась ни разу. Вот вам крест!

— Вот мне самой уже седьмой десяток пошел, а я в Москве первый раз в жизни была только этим летом — на Выставке достижений… Конечно, послали меня из-за коров из-за моих. Как это вышло, рассказывать долго. Только я скажу, что сперва коровы у нас были не очень выдающиеся. Так — корова и корова. Рога, безусловно, есть, морда, хвост, вымя, четыре ноги… Но только по нынешнему времени этого для коровы мало.

А только приносит мне прошлый год наш председатель колхоза Семен Евстигнеевич тоненькую книжечку, и там написано, как в одном колхозе добились, чтобы, значит, у коровы появился такой удой, чтобы она могла сама утопнуть в своем молоке, если его, например, за год надоить в один бидон. Правда, такой бидон будет раз в сто поболе цистерны. И пока его строить не собираются… Но прочитала я, значит, ту книжечку и говорю: «А чем мы хуже? Тоже можем раздоить наших буренок так, чтобы если не догнать, так вровень идти с этими…»

А я сама — старшая доярка. Ну, собрала я своих девок, растолковала им все, взялись мы по-научному… Ух, Семен Евстигнеевич даже недоволен был, как мы в это дело въелись. Например, он заявляется раз и кричит: «Ты чего это тут, коровий командир, мудруешь?! Я жду девок сено убирать, а ты затеяла генеральную уборку… Куда это годится? Никуда это не годится!». Ладно. Отбрехаться и мы умеем. Удой, в общем, дали какой нужно. И на выставку нас вызвали.

Хорошо. Вот гуляю я по выставке, осматриваю все, даже родственников встретила — нашей деревенской солдатки Дарьи Безруковой племянник Дмитрий, который женат был на близкой моей родственнице — на Фросе Чиликиной… А Фрося мне как приходится? А вот: у моего младшего деверя Андрея шуряк был Силантий, у этого Силантия сноха Арина за старшим сыном, за Егором, так Фрося-то выходит Арининой двоюродной сестры Степаниды падчерицы дочка. Так что мы с Дмитрием уже вместе ходили. И он меня спрашивает: «Как в Москве себя чувствуете, Аграфена Карповна?»